Она понимала, что сон вот-вот придет и продолжала складывать…
Сегодня она не разговаривала ни с одним человеком и не выходила никуда в течении пятнадцати часов. И все же… эти часы были радостными, одиночество пришлось ей по душе. Она была если не счастлива, то уж по крайней мере довольна.
Она не могла припомнить лучшего дня в своей жизни. Она не понимала, что с ней происходит.
20
Свет в спальне не горел; только полоска света, пробивавшегося из полуоткрытой двери в гостиную, рассеивала царящий в спальне полумрак. С трудом можно было различить плакат на стене, на котором было написано одно слово: ЛЮБОВЬ.
Элен Майли, одетая, сидела на полу, прислонившись к спинке кровати. Она курила сигарету, стряхивая пепел прямо на пол. На ней были ее очки в роговой оправе. Она была простужена: то и дело шмыгала носом и утирала его рукой.
Она наблюдала, как Гарри Теннант ходит взад и вперед по комнате: руки глубоко засунуты в карманы, печальные глаза смотрят в пол. Время от времени на него падала полоска света из гостиной. Один раз он остановился перед плакатом со словом «любовь», внимательно посмотрел на него и опять принялся ходить.
– В чем дело, Гарри.
– Ни в чем. Ни в чем.
– Тебя что-то беспокоит. Я же вижу.
– Я понимаю, сегодня у тебя никудышная компания, милая. Извини. Дело в том… Черт, я не знаю.
– Может быть ты заразился от меня простудой? Сейчас многие болеют.
Он посмотрел на нее и мягко улыбнулся:
– А может быть у меня рана в душе?
– Что?
– Рана в душе?
– Что это значит?
– А-а… ничего. Я просто каламбурю.
– Что я могу для тебя сделать? – встревоженно спросила она. – Я могу что-нибудь для тебя сделать?
Он покачал головой.
– Нет, малыш. Но я благодарен тебе.
– Хочешь лечь в постель? Хочешь, чтобы я разделась?
Он попытался рассмеяться. Он подошел к кровати, сел рядом с ней, взял ее руку и поцеловал кончики пальцев.
– Элен, ты просто прелесть. Ты думаешь, что если погрузить моего малыша в твою теплую норку, то это решит все проблемы?
– Это всегда решает мои проблемы, – упрямо ответила Элен. – Большинство из них.
Гарри положил руку на ее обнаженное колено.
– Видишь это?
– Что?
– Вот это.
– Мою коленную чашечку?
– Да, – кивнул он. – Когда ты идешь мне навстречу, я вижу эту мышцу, вот эту, над твоей маленькой розовой коленной чашечкой; я вижу, как она сокращается и увеличивается, когда ты идешь. Это самое сексуальное зрелище, которое я видел в жизни.
– Ну, ты даешь, – рассмеялась она.
– Да, наверное. Но сегодня на улице я поймал себя на том, что смотрю, как сокращается эта мышца у каждой идущей мне навстречу женщины. Гарри – сексуальный извращенец. На следующий год меня будут возбуждать локти.
Он встал и опять заходил по комнате.
Он то появлялся на фоне пробивающейся из гостиной полоски света, то исчезал, погружаясь в полумрак. Белое-черное, белое-черное.
– Прошлой ночью у нас был большой спор, – сказал он ей. – Именно большой. Мы были близки к тому, чтобы подраться. Он решил съехать. Когда я проснулся утром, он паковал вещи. Мы ничего не сказали друг другу, но я думаю, он съедет.
– Из-за чего вышел спор?
– Ему совсем нет необходимости съезжать. В этой квартире хватит места нам обоим. Мы можем друг с другом не разговаривать. Боже, малыш, он же родился в этой квартире. Мы не смогли отвезти маму в больницу вовремя, и он родился прямо там. Это его дом. И теперь он съезжает. Его не будет, когда я вернусь, я знаю точно.
– Из-за чего вышел спор? – спросила она опять.
– О… обычное дело. Из года в год одно и то же. Его интересует, когда я собираюсь что-нибудь сделать для нашего народа. Так он и говорит: »…для нашего народа».
– Делать что, Гарри?
– Работать с ним во всех этих организациях. Писать для них.
– Писать что? Хочешь сигарету?
– Да. Хорошо, спасибо.
Он остановился, чтобы взять у нее сигарету и зажечь спичку. Она поразилась тому, каким предстало его лицо, освещенное спичкой. Искаженное, угловатое…
– Ну… он хочет, чтобы я писал письма, статьи, прокламации, уставы, плакаты… и тому подобное.
– А ты этого делать не хочешь?
– Малыш, я хочу это делать. И еще я хочу летать и ходить по воде. Разве тебе никогда не доводилось хотеть того, чего ты не можешь?
– Не знаю, – ответила она слегка изумленная. – Может быть. Сейчас уж не припомню. Чаще всего я делаю то, что мне хочется.
– Ты счастливая.
– Наверное. Что же ты сказал своему брату?
– Я сказал ему правду. Сказал, что во мне этого просто нет. Расовые проблемы просто не трогают меня. Мне совсем неинтересно. Я знаю, что это моя вина. Но тут уж ничего не поделаешь.
– И что твой брат сказал на это?
– Он сорвался. Я говорил тебе, что все это много для него значит. В этом вся его жизнь. Я говорил тебе, что несколько лет назад ему разбили голову?.. Да, наверное говорил. Ну вот, тогда он принялся обзывать меня.
– Обзывать? Ты хочешь сказать, что он ругался?
– Нет, не ругался. Он обзывал меня дядей Томом и другими обидными именами. Понимаешь, в том смысле, что я продался. Черт!
– Ладно, не расстраивайся так, Гарри.
– Он сказал мне, что я считаю себя белым. Сказал, что я витаю в облаках. Сказал, что мне лучше поскорее вернуться на землю, иначе рано или поздно со мной случится что-либо скверное.
– Что-нибудь скверное?
– Он сказал, что меня поставят на место. Дадут мне понять, что я ниггер. И мой брат сказал, что это меня сломит. Сказал, что лучше оставить фантазии и понять наконец, кто я на самом деле.
Неожиданно он нагнулся и посмотрел в окно. Он стоял, засунув руки в карманы, и смотрел вниз.
– Снег все идет, – сказал он. – Но меньше. Похоже, там холодно. Ничего хорошего.
Элен скинула туфли. Перебралась с ногами на кровать, прислонилась спиной к спинке кровати. Подобрала колени и обхватила их руками. Положила подбородок на голые коленки и почувствовала маленькую мышцу, о которой говорил Гарри.
– Гарри, должна тебе сказать, что я не тот человек, с которым стоит говорить на эту тему. Я правда об этом ничего не знаю. Наверное, мне следовало бы знать. Наверное, мне следовало бы читать передовицы газет. Но расовые проблемы, политика, Вьетнам и полеты на Луну – все это меня не трогает. Я любила Джона Ф.Кеннеди; он был такой симпатичный. Боже, я плакала, когда его убили. Но все остальное… все остальное меня просто не интересует. Меня волнует работа, личная жизнь и мое будущее. Остальное меня не трогает. У меня многие вызывают жалость, мне жалко всех… Это не так-то легко. Я хочу сказать, быть живым не так-то легко.
– Я знаю, малыш. Я прекрасно это знаю! Мне холодно. Потрогай мои руки…
Он подошел к Элен и остановился перед ней. Она взяла его руки, поднесла их к своим щекам.
– Боже, милый, да ты совсем замерз. Давай, залезай под одеяло. На минутку, только чтобы согреться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65
Сегодня она не разговаривала ни с одним человеком и не выходила никуда в течении пятнадцати часов. И все же… эти часы были радостными, одиночество пришлось ей по душе. Она была если не счастлива, то уж по крайней мере довольна.
Она не могла припомнить лучшего дня в своей жизни. Она не понимала, что с ней происходит.
20
Свет в спальне не горел; только полоска света, пробивавшегося из полуоткрытой двери в гостиную, рассеивала царящий в спальне полумрак. С трудом можно было различить плакат на стене, на котором было написано одно слово: ЛЮБОВЬ.
Элен Майли, одетая, сидела на полу, прислонившись к спинке кровати. Она курила сигарету, стряхивая пепел прямо на пол. На ней были ее очки в роговой оправе. Она была простужена: то и дело шмыгала носом и утирала его рукой.
Она наблюдала, как Гарри Теннант ходит взад и вперед по комнате: руки глубоко засунуты в карманы, печальные глаза смотрят в пол. Время от времени на него падала полоска света из гостиной. Один раз он остановился перед плакатом со словом «любовь», внимательно посмотрел на него и опять принялся ходить.
– В чем дело, Гарри.
– Ни в чем. Ни в чем.
– Тебя что-то беспокоит. Я же вижу.
– Я понимаю, сегодня у тебя никудышная компания, милая. Извини. Дело в том… Черт, я не знаю.
– Может быть ты заразился от меня простудой? Сейчас многие болеют.
Он посмотрел на нее и мягко улыбнулся:
– А может быть у меня рана в душе?
– Что?
– Рана в душе?
– Что это значит?
– А-а… ничего. Я просто каламбурю.
– Что я могу для тебя сделать? – встревоженно спросила она. – Я могу что-нибудь для тебя сделать?
Он покачал головой.
– Нет, малыш. Но я благодарен тебе.
– Хочешь лечь в постель? Хочешь, чтобы я разделась?
Он попытался рассмеяться. Он подошел к кровати, сел рядом с ней, взял ее руку и поцеловал кончики пальцев.
– Элен, ты просто прелесть. Ты думаешь, что если погрузить моего малыша в твою теплую норку, то это решит все проблемы?
– Это всегда решает мои проблемы, – упрямо ответила Элен. – Большинство из них.
Гарри положил руку на ее обнаженное колено.
– Видишь это?
– Что?
– Вот это.
– Мою коленную чашечку?
– Да, – кивнул он. – Когда ты идешь мне навстречу, я вижу эту мышцу, вот эту, над твоей маленькой розовой коленной чашечкой; я вижу, как она сокращается и увеличивается, когда ты идешь. Это самое сексуальное зрелище, которое я видел в жизни.
– Ну, ты даешь, – рассмеялась она.
– Да, наверное. Но сегодня на улице я поймал себя на том, что смотрю, как сокращается эта мышца у каждой идущей мне навстречу женщины. Гарри – сексуальный извращенец. На следующий год меня будут возбуждать локти.
Он встал и опять заходил по комнате.
Он то появлялся на фоне пробивающейся из гостиной полоски света, то исчезал, погружаясь в полумрак. Белое-черное, белое-черное.
– Прошлой ночью у нас был большой спор, – сказал он ей. – Именно большой. Мы были близки к тому, чтобы подраться. Он решил съехать. Когда я проснулся утром, он паковал вещи. Мы ничего не сказали друг другу, но я думаю, он съедет.
– Из-за чего вышел спор?
– Ему совсем нет необходимости съезжать. В этой квартире хватит места нам обоим. Мы можем друг с другом не разговаривать. Боже, малыш, он же родился в этой квартире. Мы не смогли отвезти маму в больницу вовремя, и он родился прямо там. Это его дом. И теперь он съезжает. Его не будет, когда я вернусь, я знаю точно.
– Из-за чего вышел спор? – спросила она опять.
– О… обычное дело. Из года в год одно и то же. Его интересует, когда я собираюсь что-нибудь сделать для нашего народа. Так он и говорит: »…для нашего народа».
– Делать что, Гарри?
– Работать с ним во всех этих организациях. Писать для них.
– Писать что? Хочешь сигарету?
– Да. Хорошо, спасибо.
Он остановился, чтобы взять у нее сигарету и зажечь спичку. Она поразилась тому, каким предстало его лицо, освещенное спичкой. Искаженное, угловатое…
– Ну… он хочет, чтобы я писал письма, статьи, прокламации, уставы, плакаты… и тому подобное.
– А ты этого делать не хочешь?
– Малыш, я хочу это делать. И еще я хочу летать и ходить по воде. Разве тебе никогда не доводилось хотеть того, чего ты не можешь?
– Не знаю, – ответила она слегка изумленная. – Может быть. Сейчас уж не припомню. Чаще всего я делаю то, что мне хочется.
– Ты счастливая.
– Наверное. Что же ты сказал своему брату?
– Я сказал ему правду. Сказал, что во мне этого просто нет. Расовые проблемы просто не трогают меня. Мне совсем неинтересно. Я знаю, что это моя вина. Но тут уж ничего не поделаешь.
– И что твой брат сказал на это?
– Он сорвался. Я говорил тебе, что все это много для него значит. В этом вся его жизнь. Я говорил тебе, что несколько лет назад ему разбили голову?.. Да, наверное говорил. Ну вот, тогда он принялся обзывать меня.
– Обзывать? Ты хочешь сказать, что он ругался?
– Нет, не ругался. Он обзывал меня дядей Томом и другими обидными именами. Понимаешь, в том смысле, что я продался. Черт!
– Ладно, не расстраивайся так, Гарри.
– Он сказал мне, что я считаю себя белым. Сказал, что я витаю в облаках. Сказал, что мне лучше поскорее вернуться на землю, иначе рано или поздно со мной случится что-либо скверное.
– Что-нибудь скверное?
– Он сказал, что меня поставят на место. Дадут мне понять, что я ниггер. И мой брат сказал, что это меня сломит. Сказал, что лучше оставить фантазии и понять наконец, кто я на самом деле.
Неожиданно он нагнулся и посмотрел в окно. Он стоял, засунув руки в карманы, и смотрел вниз.
– Снег все идет, – сказал он. – Но меньше. Похоже, там холодно. Ничего хорошего.
Элен скинула туфли. Перебралась с ногами на кровать, прислонилась спиной к спинке кровати. Подобрала колени и обхватила их руками. Положила подбородок на голые коленки и почувствовала маленькую мышцу, о которой говорил Гарри.
– Гарри, должна тебе сказать, что я не тот человек, с которым стоит говорить на эту тему. Я правда об этом ничего не знаю. Наверное, мне следовало бы знать. Наверное, мне следовало бы читать передовицы газет. Но расовые проблемы, политика, Вьетнам и полеты на Луну – все это меня не трогает. Я любила Джона Ф.Кеннеди; он был такой симпатичный. Боже, я плакала, когда его убили. Но все остальное… все остальное меня просто не интересует. Меня волнует работа, личная жизнь и мое будущее. Остальное меня не трогает. У меня многие вызывают жалость, мне жалко всех… Это не так-то легко. Я хочу сказать, быть живым не так-то легко.
– Я знаю, малыш. Я прекрасно это знаю! Мне холодно. Потрогай мои руки…
Он подошел к Элен и остановился перед ней. Она взяла его руки, поднесла их к своим щекам.
– Боже, милый, да ты совсем замерз. Давай, залезай под одеяло. На минутку, только чтобы согреться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65