Пробежал суровым взглядом по лицам шляхты — то растерянным, то довольным, то откровенно напуганным. — Кто считает, что я не прав, можете следом отправляться... Никто? Тогда я скажу. Каштелян коронный... виноват, панове... Бывший каштелян коронный Иахим Ломышанский, бывший мечник коронный Пятур Церуш, бывший коронный возный пан Станислав Клек. Вон!
Названные паны встали, понуро направились к выходу.
Иахим Стронга молчал, кусая губы.
Пан Церуш, проходя мимо Юстына, задержался, покачал головой:
— С нахрапу решаешь, твое величество. Как бы жалеть не пришлось.
— Жалеть? — брезгливо скривился Юстын. — Жалеть вам придется.
— Это еще почему?
— А потому. Вы предали все, за что мы боролись. За что «желтой» ночью выговчане на улицы, на площади вышли? Уж не за то, чтоб ты, пан Пятур, мошну набивал на торговле с заречанами. Оно понятно, малолужичанские промыслы Твожимир Зурав задавит, а Заречью и не останется ничего, как с тобой торговать. Так? Да на ремонтерстве во время войны телегу-другую серебра наварить можно... Скажи, что я не прав?
— А сам?.. — зашипел пан Церуш. — Сам ведь!!
— Мошенникам — нет! — выкрикнул младший Кжеменецкий. А старшие братья засвистали в четыре пальца.
— Тише, друзья мои! — Юстын поднял руку. — Не унижусь я до спора с тобой, пан Церуш. Да и смысла не вижу. Все в этой зале знают — не имею я прибылей с бед королевства. Эти руки не крали ничего! И красть не будут... А ты иди, пан Церуш, иди. Помолись. Может, Господь тебе грехи отпустит и на путь истинный наставит. А надо будет, я вместе с тобой молиться буду, ибо не чужой ты мне и семье моей человек. Иди, пан Церуш...
Бывший мечник, сокрушенно опустив голову, вышел прочь. Пан Станислав Клек следовал за ним. На пороге возный поклонился собранию, промолвил:
— По навету изгнан, панове, как святой Пакош. И, как оный подвижник, удалюсь в леса и пустоши. Хотел бы я в суде доказать свою правоту, твое величество... Да где ж такой суд найдешь, чтоб с королями судиться? Может и есть такая держава, да мне про нее не ведомо. Прощайте, панове. Не поминайте лихом.
Он еще раз поклонился и ушел.
— Еще ждете, что называть имена буду? — сурово проговорил Юстын. — Не дождетесь. Остальные либо по незнанию зло творили, либо от усердия излишнего. Как известно, хуже дурака только усердный дурак. Поняли? А кому на себя мои слова примерить, сами думайте. Или друг дружке подскажите. Новых каштеляна, мечника, возного и подскарбия я завтра назначу. Ждите указа, панове. И запомните, с сегодняшнего дня мы в войне с Зейцльбергом, но не с Малыми Прилужанами. Ибо нам, как старшему брату, руку помощи северянам подать надобно. Ну и что с того, что они князя Януша Уховецкого поддерживали на элекции? Я и с Янушем на переговоры пойду, лишь бы только рубежи королевства нашего неизменными сохранить. Не мстить малолужичанам следует, а убеждать. Мести не будет! Слышали? Дружба, помощь и поддержка будут. А мести не будет!
Что подумал про себя каждый сенатор, осталось неведомо, да и кому какое дело, в конце концов. Но по окончании речи Юстына все вскочили и в едином порыве заорали:
— Золотой Пардус! Слава Прилужанам! Пардус и Далонь! Слава! Слава! Слава!
А к вечеру последнюю фразу из судьбоносной речи короля Юстына повторяли в каждом выговском шинке, в казармах стражников и гусар, в порту и на площадях:
— Мести не будет!
Известный шпильман, пан Кжесислав по прозвищу Штрыкало, посулился выдумать и спеть балладу о благородном поступке его величества. Правда, после упился горелки едва ли не в усмерть и позабыл исполнить обещанное.
В красильной слободе мастеровые, подзуживаемые неким скользким типом, собирались большой толпой, шумели, кричали, что надобно-де в хоромы Зьмитрока красного петуха подпустить, а самого грозинчанина в дегте вымазать и в перьях вывалять. К счастью, поход слобожан завершился у ближайшего шинка, хозяину которого ущерб был возмещен из коронной казны. На другой день. Наполовину.
Пан Станислав Клек ходил в храм Святого Анджига Страстоприимца босым и отстоял всю ночь на коленях перед алтарем.
В ту же ночь исчез из города Грозинецкий князь. Пропал, словно испарился, бросив все добро и слуг на произвол судьбы.
Горожане вытащили из сундуков уже основательно подзаваленные всяким хламом желтые ленточки и шарфы.
Глава восьмая,
из которой читатель узнает много нового о лесовиках и отношении к ним в Прилужанах и сопредельных княжествах, знакомится с особенностями охоты волчьих стай, поражается вместе с героями необычному поведению хищников, сопереживает попавшим в беде и радуется чудесному спасению.
По первому снегу кони бежали резво. И не подумаешь никогда, что заморены долгой дорогой от самого Искороста. Играли, взбрыкивали, тянулись губами к белому пуху. Не зря знающие люди говорят — в начале зимы даже старый одр жеребенком становится.
Высоконогий вороной жеребец под паном Войцеком Шпарой задавал скорость. Шел размашистой рысью. Не конь — картинка. Просто заглядение. Мощный круп, длинная наклонная лопатка, тонкие бабки. А когда Меченый подбирал повод, заставляя жеребца сгибать шею калачом, то под блестящей шерстью вздувались тугие канаты мускулов.
Буланый конь пана Юржика, похоже, завидовал скакуну Шпары. Косил глазом, прижимал уши и все норовил ухватить его зубами.
Серый мерин вполне устраивал Ендрека спокойным нравом и мягкой, но резвой рысью. За время долгой дороги студиозус уже привык к нему, как к родному. Даже позволял себе расслабиться в седле, опереться на заднюю луку и прикрыть глаза. Надежный конь не подведет. Не скинет и в кусты не утащит.
Хуже всех приходилось светло-гнедому, на которого взгромоздился Лекса. Он даже взбрыкивал как-то нехотя, вроде как за компанию, а вовсе не по зову сердца. Еще бы! С такой тяжестью на хребте!
Пономарь Лодзейко показал себя отвратительным наездником. Трясся в седле, понуждая пана Юржика ежевечерне проверять холку мышастого, дабы не пропустить то и дело возникающие наминки. Хорошо, что Ендрек наделал мази еще не доезжая до Козлиничей. Сменял в полунищем застянке вконец охромевшего вьючного коня на мед и желтый воск, наколупал с еловых стволов прозрачной смолы-живицы, после нагрел составные части на костре и тщательно вымесил. Снадобье получилось воистину чудодейственное — даже пан Войцек, матерый вояка, оценил по заслугам — с вечера намажешь ссадину, а утром уже и следов нет. Только так и спасались от промашек неумелого наездника.
Аранк по-прежнему следовал за отрядом. Все еще придерживаясь на приличном расстоянии. Правда, с двух стрелищ он уже сократил свое удаление до полвины стрелища. Никто не возражал. Ни хмурый пан Войцек, ни какой-то озлобленный в последнее время пан Юржик Бутля.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95
Названные паны встали, понуро направились к выходу.
Иахим Стронга молчал, кусая губы.
Пан Церуш, проходя мимо Юстына, задержался, покачал головой:
— С нахрапу решаешь, твое величество. Как бы жалеть не пришлось.
— Жалеть? — брезгливо скривился Юстын. — Жалеть вам придется.
— Это еще почему?
— А потому. Вы предали все, за что мы боролись. За что «желтой» ночью выговчане на улицы, на площади вышли? Уж не за то, чтоб ты, пан Пятур, мошну набивал на торговле с заречанами. Оно понятно, малолужичанские промыслы Твожимир Зурав задавит, а Заречью и не останется ничего, как с тобой торговать. Так? Да на ремонтерстве во время войны телегу-другую серебра наварить можно... Скажи, что я не прав?
— А сам?.. — зашипел пан Церуш. — Сам ведь!!
— Мошенникам — нет! — выкрикнул младший Кжеменецкий. А старшие братья засвистали в четыре пальца.
— Тише, друзья мои! — Юстын поднял руку. — Не унижусь я до спора с тобой, пан Церуш. Да и смысла не вижу. Все в этой зале знают — не имею я прибылей с бед королевства. Эти руки не крали ничего! И красть не будут... А ты иди, пан Церуш, иди. Помолись. Может, Господь тебе грехи отпустит и на путь истинный наставит. А надо будет, я вместе с тобой молиться буду, ибо не чужой ты мне и семье моей человек. Иди, пан Церуш...
Бывший мечник, сокрушенно опустив голову, вышел прочь. Пан Станислав Клек следовал за ним. На пороге возный поклонился собранию, промолвил:
— По навету изгнан, панове, как святой Пакош. И, как оный подвижник, удалюсь в леса и пустоши. Хотел бы я в суде доказать свою правоту, твое величество... Да где ж такой суд найдешь, чтоб с королями судиться? Может и есть такая держава, да мне про нее не ведомо. Прощайте, панове. Не поминайте лихом.
Он еще раз поклонился и ушел.
— Еще ждете, что называть имена буду? — сурово проговорил Юстын. — Не дождетесь. Остальные либо по незнанию зло творили, либо от усердия излишнего. Как известно, хуже дурака только усердный дурак. Поняли? А кому на себя мои слова примерить, сами думайте. Или друг дружке подскажите. Новых каштеляна, мечника, возного и подскарбия я завтра назначу. Ждите указа, панове. И запомните, с сегодняшнего дня мы в войне с Зейцльбергом, но не с Малыми Прилужанами. Ибо нам, как старшему брату, руку помощи северянам подать надобно. Ну и что с того, что они князя Януша Уховецкого поддерживали на элекции? Я и с Янушем на переговоры пойду, лишь бы только рубежи королевства нашего неизменными сохранить. Не мстить малолужичанам следует, а убеждать. Мести не будет! Слышали? Дружба, помощь и поддержка будут. А мести не будет!
Что подумал про себя каждый сенатор, осталось неведомо, да и кому какое дело, в конце концов. Но по окончании речи Юстына все вскочили и в едином порыве заорали:
— Золотой Пардус! Слава Прилужанам! Пардус и Далонь! Слава! Слава! Слава!
А к вечеру последнюю фразу из судьбоносной речи короля Юстына повторяли в каждом выговском шинке, в казармах стражников и гусар, в порту и на площадях:
— Мести не будет!
Известный шпильман, пан Кжесислав по прозвищу Штрыкало, посулился выдумать и спеть балладу о благородном поступке его величества. Правда, после упился горелки едва ли не в усмерть и позабыл исполнить обещанное.
В красильной слободе мастеровые, подзуживаемые неким скользким типом, собирались большой толпой, шумели, кричали, что надобно-де в хоромы Зьмитрока красного петуха подпустить, а самого грозинчанина в дегте вымазать и в перьях вывалять. К счастью, поход слобожан завершился у ближайшего шинка, хозяину которого ущерб был возмещен из коронной казны. На другой день. Наполовину.
Пан Станислав Клек ходил в храм Святого Анджига Страстоприимца босым и отстоял всю ночь на коленях перед алтарем.
В ту же ночь исчез из города Грозинецкий князь. Пропал, словно испарился, бросив все добро и слуг на произвол судьбы.
Горожане вытащили из сундуков уже основательно подзаваленные всяким хламом желтые ленточки и шарфы.
Глава восьмая,
из которой читатель узнает много нового о лесовиках и отношении к ним в Прилужанах и сопредельных княжествах, знакомится с особенностями охоты волчьих стай, поражается вместе с героями необычному поведению хищников, сопереживает попавшим в беде и радуется чудесному спасению.
По первому снегу кони бежали резво. И не подумаешь никогда, что заморены долгой дорогой от самого Искороста. Играли, взбрыкивали, тянулись губами к белому пуху. Не зря знающие люди говорят — в начале зимы даже старый одр жеребенком становится.
Высоконогий вороной жеребец под паном Войцеком Шпарой задавал скорость. Шел размашистой рысью. Не конь — картинка. Просто заглядение. Мощный круп, длинная наклонная лопатка, тонкие бабки. А когда Меченый подбирал повод, заставляя жеребца сгибать шею калачом, то под блестящей шерстью вздувались тугие канаты мускулов.
Буланый конь пана Юржика, похоже, завидовал скакуну Шпары. Косил глазом, прижимал уши и все норовил ухватить его зубами.
Серый мерин вполне устраивал Ендрека спокойным нравом и мягкой, но резвой рысью. За время долгой дороги студиозус уже привык к нему, как к родному. Даже позволял себе расслабиться в седле, опереться на заднюю луку и прикрыть глаза. Надежный конь не подведет. Не скинет и в кусты не утащит.
Хуже всех приходилось светло-гнедому, на которого взгромоздился Лекса. Он даже взбрыкивал как-то нехотя, вроде как за компанию, а вовсе не по зову сердца. Еще бы! С такой тяжестью на хребте!
Пономарь Лодзейко показал себя отвратительным наездником. Трясся в седле, понуждая пана Юржика ежевечерне проверять холку мышастого, дабы не пропустить то и дело возникающие наминки. Хорошо, что Ендрек наделал мази еще не доезжая до Козлиничей. Сменял в полунищем застянке вконец охромевшего вьючного коня на мед и желтый воск, наколупал с еловых стволов прозрачной смолы-живицы, после нагрел составные части на костре и тщательно вымесил. Снадобье получилось воистину чудодейственное — даже пан Войцек, матерый вояка, оценил по заслугам — с вечера намажешь ссадину, а утром уже и следов нет. Только так и спасались от промашек неумелого наездника.
Аранк по-прежнему следовал за отрядом. Все еще придерживаясь на приличном расстоянии. Правда, с двух стрелищ он уже сократил свое удаление до полвины стрелища. Никто не возражал. Ни хмурый пан Войцек, ни какой-то озлобленный в последнее время пан Юржик Бутля.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95