«Когда-нибудь, — говорил он им, — я все это соединю в один альбом. И тогда вся галактика узнает о вашей беде и освободит вас».
Они не верили поэту, но признавали за своего — положение это спасало его от многих драк по забегаловкам. Но сейчас, в час величайшей нужды, они подвели его. Как ни тяжело было признавать это, они проиграли; банда самых крутых отморозков Конфедерации была уничтожена менее чем за тридцать шесть часов.
— На следующей развилке сверни налево, — пробурчал висящий на поясе процессорный блок.
— Угу, — покорно пробормотал Толтон.
Вот это была самая смешная и горькая шутка: честолюбивый поэт-анархист, постыдно благодарный за помощь Рубре, капиталистическому супердиктатору.
Через десять метров в речку вливался ручек, и Толтон без колебаний свернул налево. Пенистая вода холодила ему колени. Бегство из звездоскреба помнилось поэту безумным монтажом из всех баек о сражениях, какие он только слышал, разом вырвавшихся из подсознания, чтобы терзать его. Ужас и хохот преследовали его по всем коридорам, даже тем, заброшенным, которые он считал ведомыми только ему. И лишь Рубра, спокойный голос, направляющий его из процессора, дарил надежду.
Черные брюки намокли от воды. Поэта трясло — отчасти от холода, отчасти с перепугу.
Он не замечал погони уже три часа, но Рубра утверждал, что они еще выслеживают его.
Речушка начала расширяться, промоина становилась все мельче. Толтон выбрел на озерцо метров пятнадцати в поперечнике, упиравшееся дальним краем в утес. Под ногами по дну торопливо ползали жирные ксенорыбы. Другого выхода не было, и источника, откуда вытекала река, — тоже.
— Что теперь? — жалобно спросил он.
— В дальнем конце есть подводный ход, — ответил Рубра. — Я отключил подачу воды, так что ты сможешь проплыть. Труба длиной около пяти метров, с коленом, и света в ней нет, но она ведет в безопасную пещеру.
— Пещеру? Я думал, пещеры вымываются водой в камне за многие века.
— Вообще-то камера-гаситель. Я не хотел загружать твою артистическую натуру лишними терминами.
Толтону показалось, что в голосе Рубры прозвучала обида.
— Спасибо, — пробормотал он и побрел к утесу под аккомпанемент указаний из процессора. В конце концов он нырнул. Трубу найти было просто — черное кошмарное отверстие около полутора метров шириной. Зная, что развернуться или хотя бы двинуться назад будет невозможно, поэт заставил себя вплыть в дыру. За ним струились воздушные пузырьки.
Потом ему казалось, что труба была не пяти метров длиной, а тридцати. И колено оказалось острое. Труба вела то вверх, то вниз, пока Толтон, отчаянно задыхаясь, не вынырнул наконец на поверхность. Камера имела в поперечнике метров двадцать, и по своду ее струилась вода. По стенам бежала поднятая поэтом рябь. Озерцо, куда выходила труба, покрывало пол камеры не полностью, и края оставались свободными. Когда Толтон поднял взгляд, то увидел в центре свода широкое отверстие. Оттуда еще капало. По потолку проходило кольцо электрофосфоресцентных клеток, заливавших каждую трещинку неярким розоватым сиянием.
Поэт выбрался из воды и рухнул на скользкий пол. Руки его неудержимо тряслись, и он не мог сказать, от холода или от чудовищной клаустрофобии. В камере-гасителе было до ужаса тесно, и от осознания того факта, что обычно она бывала заполнена водой доверху, легче не становилось.
— Я прикажу какому-нибудь домошимпу принести тебе сухую одежду и провизию, — бросил Рубра.
— Спасибо.
— Здесь ты некоторое время будешь в безопасности.
— Я… — Толтон нервно оглянулся. Все всегда говорили, будто Рубра всеведущ. — Вряд ли я тут выдержу долго. Тут… тесно.
— Знаю. Не бойся, тебе придется двигаться, чтобы они тебя не достали.
— А могу я присоединиться к кому-нибудь? Мне нужно общество.
— Боюсь, вас осталось немного. И встречаться с другими — не лучшая мысль, вас только легче станет выследить. Я еще не вполне понимаю, как они находят неодержанных. Подозреваю, что телепатически. Черт, а почему нет? Колдовать они уже умеют.
— А много нас осталось? — спросил поэт, внезапно испугавшись.
Рубра хотел сказать ему правду, но Толтон был слабоват для таких новостей.
— Пара тысяч, — соврал он.
На самом деле в обиталище остался триста семьдесят один человек, и помогать им всем одновременно было сущим кошмаром.
В то время как Рубра успокаивал Толтона, Бонни Левин — он чувствовал это — шла по следу Гилберта ван Рейтеля. Худощавая невысокая охотница облачилась в костюм, в каких англичане в девятнадцатом столетии отправлялись на сафари в Африку: форменная рубашка цвета хаки и перекрещенные патронташи черной кожи, полные блестящих медных патронов. За плечом она несла отполированный до блеска карабин Ли-Энфильда.
Гилберт уже много лет служил в «Магелланик ИТГ» ревизором, и шанса в этой охоте у него не было. Рубра пытался направлять его по служебным туннелям под станцией метро, но Бонни и ее загонщики уже взяли беглеца в кольцо.
— В трех метрах впереди смотровой люк, — датавизировал Рубра ван Рейтелю. — Ты должен…
От стены служебного туннеля отделились тени и обрушились на старика. Рубра даже не заметил их, пока не стало поздно. Его следящие подпрограммы были искусно обмануты.
В который уже раз он переформатировал местное программное обеспечение. Но к тому времени, когда локальное зрение вернулось к нему, руки и ноги ван Рейтеля были привязаны к шесту. Несчастного готовы были унести, точно призовой трофей, и он даже не пытался сопротивляться. Бонни с восторгом проверяла узлы.
А один из ее охотников наблюдал за процессом со стороны — высокий юноша в простом белом костюме.
Рубра знал его. Это не мог быть никто другой.
— Дариат!
Юноша поднял голову, и на миг иллюзия рассеялась. Рубре хватило и этого. Под маской прелестного юноши таился Хорган. Вытянутую харю Хоргана искажало изумление. Неопровержимое доказательство.
— Я знал, что это окажешься ты, — заметил Рубра. Знание это принесло ему облегчение.
— Немного же тебе это даст, — отозвался Дариат. — Твое самосознание скоро погаснет совсем. И ты даже не отправишься свободным в бездну, потому что я не позволю тебе сбежать.
— Ты меня поражаешь, Дариат. Нет, это комплимент. Ты все еще хочешь до меня добраться? Жаждешь мести. Это все, о чем ты мечтал, чем жил последние тридцать лет. Ты все еще винишь меня в смерти несчастной Анастасии Ригель, сколько бы времени ни прошло.
— У тебя есть другие подозреваемые? Если бы ты не увел меня, мы с ней оба были бы живы.
— И вы двое сейчас бегали бы от старины Бонни.
— Может быть. А может быть, будь я счастлив, я по-другому прожил бы жизнь. Это не приходило тебе в голову? Я мог бы подняться по карьерной лестнице, как ты от меня требовал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150