Мера и характер наказания зависели от социальной принадлежности провинившегося. Составленный Петром «Устав воинский» для «начальных людей» предусматривал наказания, наносившие ущерб «чести», такие, как лишение чина и жалованья, шельмование, в то время как для остальных предназначались «обыкновенные телесные наказания» и «жестокие телесные наказания», то есть битье батогами и шпицрутенами, держание скованными в железа, клеймение, ссылка на каторгу, нанесение телесных повреждений: отрубание пальцев, руки, обрезание ушей и т. д. Многочисленные указы грозили беглым рекрутам, драгунам, солдатам и матросам смертной казнью, а тем, кто их приютил, – лишением чина и конфискацией имущества. За держание беглых крестьян помещик подвергался денежному штрафу, а беглый крестьянин – телесному наказанию.
Служебное рвение чиновников, выполнение многочисленных предписаний правительства всеми категориями населения – крестьянами, горожанами, духовенством и дворянами – стимулировались устрашающими наказаниями. Кажется, Петр-законодатель был одержим двумя взаимно исключавшими страстями: поучать, наставлять и наказывать, угрожать. Это дало основание великому Пушкину заметить, что Петр в одних случаях проявлял обширный ум, исполненный доброжелательства и мудрости, а в других – жестокость и своенравие. Часть указов Петра, «кажется, писаны кнутом», сказал поэт.
Петру казалось, что уже можно было пожинать плоды многолетних трудов: обеспечен выход к морю, введены новые учреждения, составлены для них регламенты, опубликованы сотни указов со всякого рода наставлениями. Казалось, что «часы», о которых он много лет мечтал, и стрелки, которые могли показывать «счастливое время», уже сконструированы и безотказно действуют.
На самом деле «часы» всякий раз давали обратный ход, как только стрелки двигались к воображаемому царем «всеобщему благу». Жизнь в антагонистическом обществе, основанном на жесточайшей эксплуатации, произволе и классовом угнетении, развивалась по своим законам, жестоко насмехалась над указами, объяснявшими, как лучше и проще всего добиться блаженства и довольства всех подданных. Вместо «гармонии» рождались новые социальные противоречия, вместо общего согласия – классовая борьба, которую не могли ни преодолеть, ни остановить новые учреждения, новые указы, новые регламенты.
Видел ли Петр противоречия между «добрыми порядками» на бумаге и далеко не добрыми порядками в жизни? Не только видел, повседневно наблюдал, но и по-своему пытался их преодолеть. Новых средств он не искал, всецело полагаясь на испытанную и, как ему казалось, оправдывавшую себя штрафную дубинку и репрессии. Штрафную дубинку он постоянно удлинял и увеличивал ее вес, чтобы наносимые ею удары стали более ощутимыми. Ужесточил он и репрессии, так что угрозы «лишить имения», «сослать навечно на галеры», «казнить смертью» стали чаще, чем прежде, появляться в указах.
Угрозы чиновникам, даже самого высокого ранга – сенаторам, – сыпались как из рога изобилия. В июле 1713 года Петр предложил сенаторам в трехмесячный срок произвести расследование пяти-шести важнейших доносов фискалов. Меру наказания он определил сам: виновников, «которые для своих польз интерес государственный портят», велено казнить. Зная, однако, что сенаторы совсем не склонны проявлять рвение при разоблачении казнокрадов, царь их предупредил: «И ежели инако в том поступите, то вам сие будет». Другим указом «всем чинам, которые у дел приставлены, запрещалось брать взятки, выступать подрядчиками. «А кто дерзнет сие учинить», того ожидали телесные наказания, конфискация имущества и даже смертная казнь. Чиновники, однако, «дерзали».
Собиратель преданий о Петре Яков Штелин записал один любопытный рассказ. За достоверность его поручиться нельзя, но он достаточно рельефно отражает эпоху, нравы и моральный облик государевых услуг.
Царю стало известно о каком-то московском стряпчем, отличавшемся двумя качествами, высоко ценимыми Петром: он досконально изучил все законы, а его бескорыстие было столь безупречным, что он предпочитал проиграть судебный процесс, чем выиграть его, если опекаемый им подзащитный был действительно виновен.
Петр пожелал лично познакомиться с законником, имел с ним продолжительный разговор о запутанных судебных казусах и, обнаружив в нем честного и знающего человека, назначил его главным судьей в Новгородскую провинцию. Через несколько лет царь узнает, что бывший стряпчий стал брать взятки.
– Я от тебя сего никогда не ожидал. Что же тебя к этому понудило?
– Не иное, как то, что я одним моим жалованьем за все свои труды и работу едва имел нужное пропитание, а для жены и детей не мог ничего приобрести, не вступая в долги.
– Сколько же, ты думаешь, надобно, чтобы ты был доволен, судил справедливо и не брал взяток?
– По крайней мере, еще столько же, сколько ныне получаю.
Царь назначил судье сверх двойного жалованья еще половину, нопредупредил, что если он будет уличен во взятках, то кончит жизнь на виселице.
Некоторое время судья отправлял должность без нареканий, но потом вновь стал брать взятки. Петр, наблюдавший за службой судьи, уличил его в преступлении и велел повесить.
Безвестный судья, попавший на страницы рассказов Штелина о Петре, быть может, и не заслуживал бы упоминания в современном сочинении о царе, если бы собирательный образ казнокрада и взяточника, представленный этим судьей, не имел многочисленных последователей в повседневной жизни.
Брауншвейгский резидент Вебер со слов какого-то, как он выразился, «сведущего русского» записал, что из собранных 100 рублей подати лишь 30 поступали в казну, а «остальные чиновники делят между собою за труды свои». Вебер называл канцеляристов, правителей, заседателей и прочих чиновников «хищными птицами, которые думают, что со вступлением в должность им предоставлено право высасывать крестьян до костей и на их разорении устраивать свое счастье». Резидент заметил, что «средства, потребляемые для извлечения взяток, неисчислимы, и их так же трудно исследовать, как и исчерпать море, и хотя повелением его величества многие из них искореняются, но чиновники с изумительной быстротой приискивают новые». Иначе и не могло быть. Никакие строгости и никакие виселицы не могли искоренить того, что порождалось самой государственной системой, созданной самим же Петром.
Стараниями доброхотов-доносителей выяснилось, что первыми «грабителями народа» являлись не мелкие сошки, а ближайшие соратники царя, первые его слуги: светлейший князь Мешников, адмирал Апраксин, граф Толстой и многие другие. Возникло несколько громких дел, выявивших причастность вельмож к крупным злоупотреблениям.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120