Под копытами лошадок хлюпает, где-то в отдалении зловеще перекликаются невидимые с берега болота выпи: голос у этой птицы на редкость замогильный…
– Хель, – сказал Хрокмунд, едва всадники поднялись на гребень холма и перед ними простерлась безотрадная низина. – Думается мне, владения великанши Хель в подземном мире выглядят так же. Ни одной искорки жизни.
– Очень верные слова, – покачал головой Ремигий. – Бр-р, даже сейчас, при ярком солнце, здесь неуютно.
– Вниз лучше не спускаться, – предупредил дан. – Тропы в болотах есть, но ходить по ним можно только летом, и знают о них немногие. Иногда кажется, что впереди ровный лужок, а на самом деле трясина. Люди о них знают, но скот часто гибнет – если овец оставить без присмотра, они уходят в сторону болот. Проехать через топи можно только по холмам, это самый короткий путь на Сканнерборг, но им почти никто не пользуется. Можно заблудиться.
– Тролля на болотах искали? – напрямую спросил епископ.
– Обыскали каждый островок, даже такие маленькие, где и лесной кот поместится только замочив лапы. В последние годы четверых дружинных потеряли в топях.
– То есть как – потеряли? – Ремигий обернулся и озадаченно уставился на Хрокмунда. – Вы же не по одному ходили?
– В десятке, не меньше. Бывает ведь – отошел человек вечером до ветру, угодил в трясину и поминай как звали. Я сам не ходил, слишком мал был. От Унферта слышал.
– Проедем еще немного, – сказал епископ и подтолкнул лошадь пятками в бока. Ни Северину, ни Хрокмунду следовать за преподобным решительно не хотелось, но ослушаться было невозможно. – Хрокмунд, ответь, а где находится старое заброшенное капище?
– К полуденному восходу отсюда, – неуверенно сказал дан, вытянув руку в сторону серой равнины. – Точно не знаю. Туда очень и очень давно никто не ходил.
– Очень давно… – повторил Ремигий. – Северин, смотри внимательно, запоминай дорогу. Впрочем, если поедем по холмам, точно не заплутаем, они выстроены цепочкой…
Оказалось, что и в этом печальном краю некогда обитали люди: Хрокмунд показал несколько менгиров, иссеченных непонятными значками и угловатыми, полустершимися рисунками, изображавшими людей, волков и туров. Отыскался остов дома – неровный прямоугольник, сложенный из камня, возле него находился рукотворный курганчик высотой в человеческий рост.
– Это строили не фризы и не юты, которые жили тут до нашего прихода, – пояснил Хрокмунд. – Руны непонятные, головы у людей на рисунках другие – череп вытянутый… Может быть, этим камням сотня сотен зим. Кельты?
– Нет, – покачал головой епископ. – Это кто угодно, но не кельты.
– Унферт рассказывал, будто на болотах всякая пакость обитает, – несмело сказал Северин, которому внезапно стало холодно. Плащ не грел, а солнечные лучи будто перестали давать тепло. Усилившийся ветер посвистывал между зубьев-менгиров чересчур пугающе. – Получается, в Даннмёрке живут… Живут злые твари помимо Гренделя?
– А где их нет? – отмахнулся Хрокмунд. – У вас, в землях франков, иначе? Водяников в омутах не раз видывали, тени странные в тумане ходят. Давно, еще в детстве, я на берегу приметил Ледяную Деву – едва ноги унес… Тьфу, ромей, накличешь! Нельзя о других говорить здесь.
– Нам – можно, – будто невзначай заметил епископ. – Мы люди иной веры, и наш Бог защитит от любой напасти. Он закрывает уши галиуруннов от наших речей, потому и «накликать» у меня или Скильда никак не получится. Поверь слову годи – я знаю, о чем говорю.
– Жрецу я поверю, – нахмурился Хрокмунд. – Хороший бог. Расскажешь о нем потом? И все равно, не надо говорить лишнего, всякое случается…
Ремигий хитро покосился на племянника: вот, мол, как надо миссионерское слово варварам нести. Доступно и просто, без навязчивости, подкрепляя речи своим авторитетом.
Что искал епископ, какие приметы высматривал? Непонятно. Иногда спускался с седла, заметив странное углубление на сырой почве в низинках между холмов, разглядывал древние камни, на которых рука древнего человека оставила свой след. Изредка бурчал под нос, что Эрзариха следовало бы наказать за то, что без разрешения уехал с Беовульфом на дальнее капище – сейчас лангобард очень бы пригодился, следопыт он отменный. Но ведь не накажешь, Эрзарих – свободный человек.
Начало вечереть, на болотах стало донельзя неуютно – в глубоких тенях от холмов и редких скальных выходов начали мелькать едва заметные белесые огоньки, будто тусклые искорки. Удивляла постоянность ветра – никаких порывов или перемен направления: казалось, что ветер истекает из единого источника, находящегося где-то в стороне Полуночи, как водный поток в горах. Ни сильнее и ни слабее, а с неизменной силой…
Появились новые звуки – выпь утихла, зато явственно различалось бульканье воды в омутах, на поверхность всплывали огромные пузыри. Хрокмунд вполголоса сказал, что это водяники и утопцы просыпаются. Ночь скоро, а ночью живому человеку тут делать решительно нечего!
Ремигий столь прозрачный намек понял и развернул лошадь – пора ехать обратно в Хеорот, незачем рисковать лишний раз.
Лошади внезапно присели на задние ноги и боязливо попятились – над тоскливой равниной разнесся плач. Настоящий плач, почти человеческий, с низкими стенающими нотками. Где-то в отдалении незримое существо рыдало, изливало свою горечь освещенному багровеющим предзакатным солнцем миру, вплетало в эту бесконечную руладу неразличимые и непонятные слова, терявшиеся среди надрывных стонов.
– Что это такое? – очень медленно и тихо вопросил епископ. – Хрокмунд?
– Не знаю, – шикнул дан. – Какая тебе разница, годи? Это не человек!
– Но и не зверь… – Ремигий бросил взгляд на перепуганного Северина и сказал по-латыни: – В этом голосе нет ярости, только страдание. Тебе не кажется?
Северину так не казалось – в доносящихся с начавших покрываться пеленой тумана болот завываниях он видел только угрозу. Да, именно угрозу: затихнув на несколько мгновений, плач сменился на гневные, злобные взрыкивания, слышные то четче, то совсем затихающие.
Где-то совсем рядом в трясинах всплеснуло и захрипело. Хрокмунд схватился за меч, Северин непроизвольно коснулся рукояти кинжала с рунами. Ремигий застыл, вслушиваясь.
– Это он, – сквозь зубы молвил епископ, натягивая поводья и пытаясь удержать испуганную лошадь. – Обе руки на отсечение даю – Грендель! Не знаю почему, но я в этом убежден! Дракон Фафнир произнес слово «обида»…. Не зло, а обида! Не могу объяснить более разумно, это наитие, предчувствие! Называйте как угодно! И прячется тролль именно здесь, а не в море. Кажется, я даже знаю, где именно…
– Дядя, надо вернуться!..
Лошадей пустили рысью по недавним следам, не успевшим исчезнуть за столь краткое время.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84
– Хель, – сказал Хрокмунд, едва всадники поднялись на гребень холма и перед ними простерлась безотрадная низина. – Думается мне, владения великанши Хель в подземном мире выглядят так же. Ни одной искорки жизни.
– Очень верные слова, – покачал головой Ремигий. – Бр-р, даже сейчас, при ярком солнце, здесь неуютно.
– Вниз лучше не спускаться, – предупредил дан. – Тропы в болотах есть, но ходить по ним можно только летом, и знают о них немногие. Иногда кажется, что впереди ровный лужок, а на самом деле трясина. Люди о них знают, но скот часто гибнет – если овец оставить без присмотра, они уходят в сторону болот. Проехать через топи можно только по холмам, это самый короткий путь на Сканнерборг, но им почти никто не пользуется. Можно заблудиться.
– Тролля на болотах искали? – напрямую спросил епископ.
– Обыскали каждый островок, даже такие маленькие, где и лесной кот поместится только замочив лапы. В последние годы четверых дружинных потеряли в топях.
– То есть как – потеряли? – Ремигий обернулся и озадаченно уставился на Хрокмунда. – Вы же не по одному ходили?
– В десятке, не меньше. Бывает ведь – отошел человек вечером до ветру, угодил в трясину и поминай как звали. Я сам не ходил, слишком мал был. От Унферта слышал.
– Проедем еще немного, – сказал епископ и подтолкнул лошадь пятками в бока. Ни Северину, ни Хрокмунду следовать за преподобным решительно не хотелось, но ослушаться было невозможно. – Хрокмунд, ответь, а где находится старое заброшенное капище?
– К полуденному восходу отсюда, – неуверенно сказал дан, вытянув руку в сторону серой равнины. – Точно не знаю. Туда очень и очень давно никто не ходил.
– Очень давно… – повторил Ремигий. – Северин, смотри внимательно, запоминай дорогу. Впрочем, если поедем по холмам, точно не заплутаем, они выстроены цепочкой…
Оказалось, что и в этом печальном краю некогда обитали люди: Хрокмунд показал несколько менгиров, иссеченных непонятными значками и угловатыми, полустершимися рисунками, изображавшими людей, волков и туров. Отыскался остов дома – неровный прямоугольник, сложенный из камня, возле него находился рукотворный курганчик высотой в человеческий рост.
– Это строили не фризы и не юты, которые жили тут до нашего прихода, – пояснил Хрокмунд. – Руны непонятные, головы у людей на рисунках другие – череп вытянутый… Может быть, этим камням сотня сотен зим. Кельты?
– Нет, – покачал головой епископ. – Это кто угодно, но не кельты.
– Унферт рассказывал, будто на болотах всякая пакость обитает, – несмело сказал Северин, которому внезапно стало холодно. Плащ не грел, а солнечные лучи будто перестали давать тепло. Усилившийся ветер посвистывал между зубьев-менгиров чересчур пугающе. – Получается, в Даннмёрке живут… Живут злые твари помимо Гренделя?
– А где их нет? – отмахнулся Хрокмунд. – У вас, в землях франков, иначе? Водяников в омутах не раз видывали, тени странные в тумане ходят. Давно, еще в детстве, я на берегу приметил Ледяную Деву – едва ноги унес… Тьфу, ромей, накличешь! Нельзя о других говорить здесь.
– Нам – можно, – будто невзначай заметил епископ. – Мы люди иной веры, и наш Бог защитит от любой напасти. Он закрывает уши галиуруннов от наших речей, потому и «накликать» у меня или Скильда никак не получится. Поверь слову годи – я знаю, о чем говорю.
– Жрецу я поверю, – нахмурился Хрокмунд. – Хороший бог. Расскажешь о нем потом? И все равно, не надо говорить лишнего, всякое случается…
Ремигий хитро покосился на племянника: вот, мол, как надо миссионерское слово варварам нести. Доступно и просто, без навязчивости, подкрепляя речи своим авторитетом.
Что искал епископ, какие приметы высматривал? Непонятно. Иногда спускался с седла, заметив странное углубление на сырой почве в низинках между холмов, разглядывал древние камни, на которых рука древнего человека оставила свой след. Изредка бурчал под нос, что Эрзариха следовало бы наказать за то, что без разрешения уехал с Беовульфом на дальнее капище – сейчас лангобард очень бы пригодился, следопыт он отменный. Но ведь не накажешь, Эрзарих – свободный человек.
Начало вечереть, на болотах стало донельзя неуютно – в глубоких тенях от холмов и редких скальных выходов начали мелькать едва заметные белесые огоньки, будто тусклые искорки. Удивляла постоянность ветра – никаких порывов или перемен направления: казалось, что ветер истекает из единого источника, находящегося где-то в стороне Полуночи, как водный поток в горах. Ни сильнее и ни слабее, а с неизменной силой…
Появились новые звуки – выпь утихла, зато явственно различалось бульканье воды в омутах, на поверхность всплывали огромные пузыри. Хрокмунд вполголоса сказал, что это водяники и утопцы просыпаются. Ночь скоро, а ночью живому человеку тут делать решительно нечего!
Ремигий столь прозрачный намек понял и развернул лошадь – пора ехать обратно в Хеорот, незачем рисковать лишний раз.
Лошади внезапно присели на задние ноги и боязливо попятились – над тоскливой равниной разнесся плач. Настоящий плач, почти человеческий, с низкими стенающими нотками. Где-то в отдалении незримое существо рыдало, изливало свою горечь освещенному багровеющим предзакатным солнцем миру, вплетало в эту бесконечную руладу неразличимые и непонятные слова, терявшиеся среди надрывных стонов.
– Что это такое? – очень медленно и тихо вопросил епископ. – Хрокмунд?
– Не знаю, – шикнул дан. – Какая тебе разница, годи? Это не человек!
– Но и не зверь… – Ремигий бросил взгляд на перепуганного Северина и сказал по-латыни: – В этом голосе нет ярости, только страдание. Тебе не кажется?
Северину так не казалось – в доносящихся с начавших покрываться пеленой тумана болот завываниях он видел только угрозу. Да, именно угрозу: затихнув на несколько мгновений, плач сменился на гневные, злобные взрыкивания, слышные то четче, то совсем затихающие.
Где-то совсем рядом в трясинах всплеснуло и захрипело. Хрокмунд схватился за меч, Северин непроизвольно коснулся рукояти кинжала с рунами. Ремигий застыл, вслушиваясь.
– Это он, – сквозь зубы молвил епископ, натягивая поводья и пытаясь удержать испуганную лошадь. – Обе руки на отсечение даю – Грендель! Не знаю почему, но я в этом убежден! Дракон Фафнир произнес слово «обида»…. Не зло, а обида! Не могу объяснить более разумно, это наитие, предчувствие! Называйте как угодно! И прячется тролль именно здесь, а не в море. Кажется, я даже знаю, где именно…
– Дядя, надо вернуться!..
Лошадей пустили рысью по недавним следам, не успевшим исчезнуть за столь краткое время.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84