Я почувствовал, как он нырнул носом в волны, выровнялся, а потом с удвоенной скоростью снова ринулся вниз. Во всех корабельных швах стонало и кряхтело. Мачта треснула у самого основания, а по палубе туда-сюда перебегала команда с криками страха, воплями и молитвами.
Между тем раздавались громкие рассудительные команды вожака. Мне казалось, что только он не потерял хладнокровия. По моим приблизительным подсчетам, мы приближались к высоте Рабиг, а к югу от нее по морю было рассеяно бесконечное множество скал и коралловых рифов, что делало судоходство опасным даже днем. Там находился также остров Гават, а между ним и мысом Хатиба высятся две коралловые скалы. Проход между ними даже при солнечном свете и в спокойную погоду связан с величайшим риском, и поэтому судоводители, приближаясь к этому месту, всегда подбадривают себя молитвой. Этот проход называется Ом-эль-Хаблайн (Место Двух Канатов), — название намекает на способ, при помощи которого в прежние времена пытались избавиться от опасности.
К этому проходу и гнал нас с бешеной скоростью ураган. Высадиться на берег до прохода было невозможно.
Я встал со своего ложа. Если судно наскочит на скалу, то я все равно погибну, ибо моя каморка заперта.
Вдруг мне показалось, как будто в реве стихии я услышал какой-то шум перед дверью. Я подошел ближе и прислушался. Я не ошибся. Кто-то разбирал хлам, наваленный перед дверью, а потом эта дверь открылась.
— Сиди!
— Кто там?
— Слава Аллаху, который позволил мне найти нужное место! Разве ты не узнаешь голос своего верного Халефа?
— Халеф! Но этого не может быть! Его не может здесь быть. Халеф сломал ногу и не может ходить.
— Да, сиди, я ранен пулею в руку — впрочем, легко. Ногу я не ломал.
— Значит, Абузейф лгал мне.
— Нет, это я его обманул. Я вынужден был притворяться, чтобы помочь моему доброму сиди. И вот три дня я лежал с перевязанной ногой внизу, в трюме, а сегодня ночью снял гипс и выбрался на разведку.
— Храбрый Халеф! Этого я тебе никогда не забуду!
— Я еще кое-что узнал.
— Что именно?
— Абузейф бросит якорь невдалеке от Джидды. Он задумал совершить паломничество в Мекку. Ему необходимо помолиться, чтобы Аллах даровал его брату снова свободу. Многие из его людей пойдут с ним.
— Может быть, тогда нам удастся убежать.
— Посмотрим. Это произойдет завтра. Твое оружие сложено в каюте Абузейфа.
— Ты придешь опять завтра вечером, если этой ночью мы не лишимся жизни?
— Приду, сиди.
— Но ведь это опасно, Халеф!
— Сегодня так темно, что меня никто не смог увидеть, а приглядывать за нами у них нет времени, сиди. Завтра Аллах нам поможет.
— У тебя что-нибудь болит?
— Нет.
— Что случилось с самбуком? Я был без сознания и ничего не помню.
— Они украли все деньги, которые лежали в каюте капитана, и связали команду. Только нас двоих они взяли с собой, чтобы в обмен на тебя освободить брата Абузейфа.
— Ты уверен в этом?
— Я подслушал их разговоры.
— А как появился барк в ту ночь?
— Он стоял на якоре недалеко от нас, за скалами, и поджидал нас… Доброй ночи, сиди!
— Доброй ночи!
Он выскользнул, задвинул засов и снова восстановил баррикаду у двери.
Проснулся я на почти неподвижном судне. Дверь моей каюты была открыта, снаружи стоял мой сторож.
— Хочешь наверх? — спросил он меня.
— Да.
— Наверху ты сможешь оставаться только до полуденной молитвы.
Я вышел на палубу и не нашел уже никаких следов шторма. Судно стояло на якоре в очень узкой бухте, глубоко врезавшейся в сушу.
Почти до полудня я оставался на палубе, не заметив ничего необычного. Потом Абузейф призвал меня к себе. Он находился не на палубе, а в своей каюте, где я увидел развешанным по стенам все мое оружие. Здесь был и патронташ. Кроме того, я заметил несколько больших сумок из козьей кожи, лежащих на полу и, очевидно, наполненных порохом. Абузейф при моем появлении немедленно захлопнул большой сундук, тем не менее у меня было достаточно времени заметить, что в нем содержатся чистые холщовые мешочки, а в них, возможно, находятся похищенные с самбука деньги.
— Немей, я хочу поговорить с тобой, — сказал он. — Ты все еще отказываешься дать мне обещание не предпринимать никаких попыток к бегству?
— Я не лжец и поэтому скажу тебе откровенно, что убегу, как только мне представится возможность.
— У тебя не будет такой возможности. Но ты вынуждаешь меня обходиться с тобой строже, чем я хотел бы. Два дня меня не будет на борту. За это время ты не сможешь покидать свою конуру и будешь лежать там со связанными руками.
— Это жестоко.
— Да, но ты сам виноват.
— Я вынужден покориться.
— Можешь идти. Запомни, однако, что я отдал приказ немедленно убить тебя, как только ты попытаешься освободиться от пут. Если бы ты был правоверным, я попросил бы тебя стать моим другом. Ты гяур, но у меня нет к тебе ни ненависти, ни презрения. Я поверил бы твоему обещанию, однако ты не хочешь его дать. И вот теперь тебе придется выносить последствия твоего отказа. А сейчас ступай вниз!
Меня увели в подпалубное помещение и заперли там. Какой это было мукой — лежать связанным в духоте и в тесном, замкнутом трюмном отсеке! Видимо, было уже далеко за полночь, когда мне показалось, что раздался тихий шум за дверью.
Я насторожился, однако, разумеется, ничего больше не смог услышать. Говорить я ни в коем случае не мог. Видимо, пробежала крыса.
Какое-то время все оставалось спокойным. Потом я услышал приближающиеся шаги, за которыми последовал тот легкий шум, который возникает, если на полу расстилают ковер или циновку. Послышался короткий, приглушенный стон, а потом снаружи послышался тихий голос:
— Сиди, сиди; я держу его!
Это был Халеф.
— Кого? — спросил я.
— Твоего сторожа.
— Я не могу ничем помочь тебе, Халеф. У меня связаны руки.
— Ты привязан к стене?
— Нет. Выйти к тебе я могу.
— Так иди, дверь открыта.
Когда я вышел из своей тюрьмы, то осознал, что араб судорожно подергивается на дощатой палубе, а Халеф придавил его коленями и сжал руками ему шею.
— Пошарь-ка у него за поясом, сиди… нет ли там ножа?
— Подожди! Что-то есть.
Крепко связанными в запястьях руками я все же смог вытащить нож, крепко зажал его рукоятку зубами и перепилил путы.
— Получилось, сиди?
— Да, теперь руки у меня свободны. Слава Богу, он жив.
— Сиди, он заслуживает смерти.
— И тем не менее мы его свяжем, заткнем рот и положим в мою каморку.
— Тогда он выдаст нас мычанием.
— Я развяжу ему тюрбан и обмотаю голову. Ослабь немного хватку, чтобы он мог дышать! Так… вот кляп… вот его пояс, чтобы связать руки и ноги… опусти шею и держи его ноги… так, готово. Понесли его в каюту!
Задвинув за пленником засов, я глубоко вздохнул и ступил за Халефом на трап.
— И что теперь, сиди?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103
Между тем раздавались громкие рассудительные команды вожака. Мне казалось, что только он не потерял хладнокровия. По моим приблизительным подсчетам, мы приближались к высоте Рабиг, а к югу от нее по морю было рассеяно бесконечное множество скал и коралловых рифов, что делало судоходство опасным даже днем. Там находился также остров Гават, а между ним и мысом Хатиба высятся две коралловые скалы. Проход между ними даже при солнечном свете и в спокойную погоду связан с величайшим риском, и поэтому судоводители, приближаясь к этому месту, всегда подбадривают себя молитвой. Этот проход называется Ом-эль-Хаблайн (Место Двух Канатов), — название намекает на способ, при помощи которого в прежние времена пытались избавиться от опасности.
К этому проходу и гнал нас с бешеной скоростью ураган. Высадиться на берег до прохода было невозможно.
Я встал со своего ложа. Если судно наскочит на скалу, то я все равно погибну, ибо моя каморка заперта.
Вдруг мне показалось, как будто в реве стихии я услышал какой-то шум перед дверью. Я подошел ближе и прислушался. Я не ошибся. Кто-то разбирал хлам, наваленный перед дверью, а потом эта дверь открылась.
— Сиди!
— Кто там?
— Слава Аллаху, который позволил мне найти нужное место! Разве ты не узнаешь голос своего верного Халефа?
— Халеф! Но этого не может быть! Его не может здесь быть. Халеф сломал ногу и не может ходить.
— Да, сиди, я ранен пулею в руку — впрочем, легко. Ногу я не ломал.
— Значит, Абузейф лгал мне.
— Нет, это я его обманул. Я вынужден был притворяться, чтобы помочь моему доброму сиди. И вот три дня я лежал с перевязанной ногой внизу, в трюме, а сегодня ночью снял гипс и выбрался на разведку.
— Храбрый Халеф! Этого я тебе никогда не забуду!
— Я еще кое-что узнал.
— Что именно?
— Абузейф бросит якорь невдалеке от Джидды. Он задумал совершить паломничество в Мекку. Ему необходимо помолиться, чтобы Аллах даровал его брату снова свободу. Многие из его людей пойдут с ним.
— Может быть, тогда нам удастся убежать.
— Посмотрим. Это произойдет завтра. Твое оружие сложено в каюте Абузейфа.
— Ты придешь опять завтра вечером, если этой ночью мы не лишимся жизни?
— Приду, сиди.
— Но ведь это опасно, Халеф!
— Сегодня так темно, что меня никто не смог увидеть, а приглядывать за нами у них нет времени, сиди. Завтра Аллах нам поможет.
— У тебя что-нибудь болит?
— Нет.
— Что случилось с самбуком? Я был без сознания и ничего не помню.
— Они украли все деньги, которые лежали в каюте капитана, и связали команду. Только нас двоих они взяли с собой, чтобы в обмен на тебя освободить брата Абузейфа.
— Ты уверен в этом?
— Я подслушал их разговоры.
— А как появился барк в ту ночь?
— Он стоял на якоре недалеко от нас, за скалами, и поджидал нас… Доброй ночи, сиди!
— Доброй ночи!
Он выскользнул, задвинул засов и снова восстановил баррикаду у двери.
Проснулся я на почти неподвижном судне. Дверь моей каюты была открыта, снаружи стоял мой сторож.
— Хочешь наверх? — спросил он меня.
— Да.
— Наверху ты сможешь оставаться только до полуденной молитвы.
Я вышел на палубу и не нашел уже никаких следов шторма. Судно стояло на якоре в очень узкой бухте, глубоко врезавшейся в сушу.
Почти до полудня я оставался на палубе, не заметив ничего необычного. Потом Абузейф призвал меня к себе. Он находился не на палубе, а в своей каюте, где я увидел развешанным по стенам все мое оружие. Здесь был и патронташ. Кроме того, я заметил несколько больших сумок из козьей кожи, лежащих на полу и, очевидно, наполненных порохом. Абузейф при моем появлении немедленно захлопнул большой сундук, тем не менее у меня было достаточно времени заметить, что в нем содержатся чистые холщовые мешочки, а в них, возможно, находятся похищенные с самбука деньги.
— Немей, я хочу поговорить с тобой, — сказал он. — Ты все еще отказываешься дать мне обещание не предпринимать никаких попыток к бегству?
— Я не лжец и поэтому скажу тебе откровенно, что убегу, как только мне представится возможность.
— У тебя не будет такой возможности. Но ты вынуждаешь меня обходиться с тобой строже, чем я хотел бы. Два дня меня не будет на борту. За это время ты не сможешь покидать свою конуру и будешь лежать там со связанными руками.
— Это жестоко.
— Да, но ты сам виноват.
— Я вынужден покориться.
— Можешь идти. Запомни, однако, что я отдал приказ немедленно убить тебя, как только ты попытаешься освободиться от пут. Если бы ты был правоверным, я попросил бы тебя стать моим другом. Ты гяур, но у меня нет к тебе ни ненависти, ни презрения. Я поверил бы твоему обещанию, однако ты не хочешь его дать. И вот теперь тебе придется выносить последствия твоего отказа. А сейчас ступай вниз!
Меня увели в подпалубное помещение и заперли там. Какой это было мукой — лежать связанным в духоте и в тесном, замкнутом трюмном отсеке! Видимо, было уже далеко за полночь, когда мне показалось, что раздался тихий шум за дверью.
Я насторожился, однако, разумеется, ничего больше не смог услышать. Говорить я ни в коем случае не мог. Видимо, пробежала крыса.
Какое-то время все оставалось спокойным. Потом я услышал приближающиеся шаги, за которыми последовал тот легкий шум, который возникает, если на полу расстилают ковер или циновку. Послышался короткий, приглушенный стон, а потом снаружи послышался тихий голос:
— Сиди, сиди; я держу его!
Это был Халеф.
— Кого? — спросил я.
— Твоего сторожа.
— Я не могу ничем помочь тебе, Халеф. У меня связаны руки.
— Ты привязан к стене?
— Нет. Выйти к тебе я могу.
— Так иди, дверь открыта.
Когда я вышел из своей тюрьмы, то осознал, что араб судорожно подергивается на дощатой палубе, а Халеф придавил его коленями и сжал руками ему шею.
— Пошарь-ка у него за поясом, сиди… нет ли там ножа?
— Подожди! Что-то есть.
Крепко связанными в запястьях руками я все же смог вытащить нож, крепко зажал его рукоятку зубами и перепилил путы.
— Получилось, сиди?
— Да, теперь руки у меня свободны. Слава Богу, он жив.
— Сиди, он заслуживает смерти.
— И тем не менее мы его свяжем, заткнем рот и положим в мою каморку.
— Тогда он выдаст нас мычанием.
— Я развяжу ему тюрбан и обмотаю голову. Ослабь немного хватку, чтобы он мог дышать! Так… вот кляп… вот его пояс, чтобы связать руки и ноги… опусти шею и держи его ноги… так, готово. Понесли его в каюту!
Задвинув за пленником засов, я глубоко вздохнул и ступил за Халефом на трап.
— И что теперь, сиди?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103