Скоро все так или иначе выяснится.
Как-то вечером доложили о приходе агента. Венцель запер двери. Агент без долгих предисловий достал из кармана записную книжку и положил ее перед Венцелем на стол. Там все было записано черным по белому. Во вторник, такого-то числа, в пять часов вошла в дом, в семь ушла. В пятницу – в шесть вошла, в половине восьмого ушла. В воскресенье, после театра, вошла в одиннадцать, ушла в час.
Далее агент указал еще на одного очень известного теннисного игрока; он мог бы пойти и по этому следу, если угодно господину Шелленбергу. Правда, в этом отношении у него еще нет никакой уверенности…
Венцель неподвижно сидел за столом, точно изваянный из серого камня.
– Не нужно, – сказал он, и голос его прозвучал спокойно, как всегда. Но руки у него так дрожали, что он их спрятал под стол. Вдруг у него загорелись глаза. – Горе вам, сударь, если вы меня обманываете! – крикнул он. – Я проверю, говорите ли вы правду. Берегитесь! – закричал он.
Агент попятился в испуге.
– Можете проверить, господин Шелленберг.
24
Целую неделю Венцель ни на минуту не уходил из конторы в послеобеденные часы. Он работал над радикальным переустройством шелленберговского концерна, которое должно было сократить на треть расходы по управлению. Это был огромный план, для разработки которого он никогда раньше не находил времени. Он с головой ушел в работу. Только по временам он вставал поглядеть в окно: на углу стоял наемный автомобиль.
И вдруг в начале шестого часа последовал вызов по телефону.
Венцель побледнел. Взял шляпу, выбежал на улицу и сел в этот автомобиль. Улица, номер дома, ждать впредь до распоряжения, двадцать марок на чай. Автомобиль тронулся. «Быть, кажется, стрельбе! – подумал шофер. – Вид у него совсем оголтелый!»
Наблюдательный пункт был выбран хорошо. Венцель неподвижно сидел в купе, приковавшись глазами к указанному ему дому, и курил. Это была маленькая вилла в Шарлоттенбурге, близ Штейнплаца. «Лавина тронулась, ее не остановить!» – думал Венцель и не сводил взгляда с виллы. Мысли стремительно проносились в мозгу. Он выкуривал одну папиросу за другою и ждал. Прошел час. Все купе уже наполнилось дымом. Он был в каком-то полусне. Мысли остановились. Шевелились только второстепенные. Кто построил эту виллу? Сколько должен зарабатывать актер, чтобы иметь возможность жить в такой вилле? Но, может быть, он имеет еще другие доходы? На углу стоял агент, читал газету и ел банан. Он внушал Венцелю отвращение.
За несколько минут до семи дверь открылась, и вышла дама. На ней была кокетливая коричневая шляпка и того же цвета тонкое, мягкое манто, плотно облегавшее ее стройное тело. Борзая собака выскользнула из двери, но на чей-то оклик сейчас же вбежала обратно. Дама вышла из дома непринужденно, беспечно, как ежедневно в каждом большом городе тысячи дам выходят из какого-нибудь дома в этот час.
Но эта дама носила его имя.
Спокойной походкой направилась Эстер вдоль улицы, потом подозвала наемный автомобиль и скрылась.
Некоторое время Венцель еще ждал неподвижно в своем купе. Агент прошел мимо и поглядел в оконце. Тогда шоферу приказано было ехать назад в контору.
«Значит, ничего не вышло, – подумал шофер, – меня не потянут свидетелем в суд».
Венцель провел в конторе только несколько минут. Машинально подписал несколько десятков писем. Потом поехал обратно в Груневальд.
Мрачный вошел он в дом. Лоб у него, был изборожден морщинами злобы. Прислуга безмолвно спасалась бегством от его дурного настроения.
– Дамы – в китайской комнате.
Китайская комната была отделана в экзотическом стиле, отнюдь не в китайском, но так уже она называлась. Стены были сплошь облицованы кафельными плитками ультрамаринового цвета, потолок покрыт росписью и позолотой. Эстер любила сидеть в этой комнате, когда смеркалось.
До слуха Венцеля уже доносились женские голоса. Разговор велся по-английски и по-французски. Вчера приехали погостить две приятельницы: жена английского оптового чаеторговца Вайолет, с прической мадонны и сластолюбивыми губами, и Жоржет, маленькая, подвижная, как ртуть, черноволосая француженка, сбежавшая от мужа и прятавшаяся у Эстер. Дамы оживленно беседовали о предстоявшем через несколько дней ночном празднике в Хельброннене. Ожидали только наступления более теплой погоды. Венцель, остановившись в гостиной Эстер, смотрел в китайскую комнату. Дым дамских пахитосок образовал под потолком неподвижный, парящий слой.
В этот миг лакей подал Эстер карточку, и сейчас же вслед за этим в китайской комнате появилась фигура молодою человека. Венцель узнал голос Качинского.
– Вес долго не было в городе, господин Качинский, – сказала Эстер почти равнодушным, почти скучающим тоном.
– Я был занят за границей, – ответил Качинский. – Вернулся несколько дней назад, но только сегодня урвал свободный часок.
– Мои подруги, Вайолет Тэйлор из Лондона и Жоржет Леблан из Парижа.
Венцель вдруг весь облился потом.
«О, какая бесстыдная комедия!»
Лицо у него было серое, как свинец, долго пробывший на открытом воздухе.
Он медленно поднялся по лестнице. Лестница скрипела под его весом. Он уединился в своем кабинете и велел передать, чтобы его не ждали к чаю. У него срочные дела.
Кипы телеграмм и деловых бумаг были приготовлены его секретарем. Он не взглянул на них. Он ходил по своему полутемному кабинету взад и вперед, взад и вперед и не переставал повторять:
«О. какая бесстыдная, жалкая комедия!»
И опять все тело у него покрылось испариной.
Пробило полночь, а Венцель в мрачной и немой ярости все еще шагал по комнате взад и вперед, вполголоса говоря сам с собою. Снизу доносились иногда голоса к смех. Число гостей там как будто увеличилось.
«Обман, ложь, лицемерие! Лавина тронулась. Она убьет меня, и ее, и всех! О, какая низость!»
Вдруг ему показалось, будто у всех мужчин и женщин, бывавших в его доме, сквозило во взглядах какое-то странное и необыкновенное выражение, словно они скрывали от него нечто такое, чего совершенно скрыть не могли. Он увидел перед собою, не первый раз за эти дни, гостей, собравшихся в Лондоне на свадьбу, молодых, рослых мужчин, майора Ферфакса, барона Блау, и вдруг ему почудилось, словно у всех у них вызывающий вид и словно все они уставились в него с холодной усмешкой в глазах.
Он стиснул зубы так, что они хрустнули.
«Какое отчаянное бесстыдство! Она меня втянула в грязь и, что еще гораздо ужаснее (гораздо ужаснее в глазах Венцеля!), она сделала меня посмешищем всех этих людей!»
О, разумеется, этот Ферфакс, и Блау, и Качинский, и другие – смеются над ним до упаду. Что же, поделом ему, он этого сам добивался! Все знали, что из этого выйдет, только он не знал.
«Я не потерплю, чтобы меня втаптывали в грязь!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94
Как-то вечером доложили о приходе агента. Венцель запер двери. Агент без долгих предисловий достал из кармана записную книжку и положил ее перед Венцелем на стол. Там все было записано черным по белому. Во вторник, такого-то числа, в пять часов вошла в дом, в семь ушла. В пятницу – в шесть вошла, в половине восьмого ушла. В воскресенье, после театра, вошла в одиннадцать, ушла в час.
Далее агент указал еще на одного очень известного теннисного игрока; он мог бы пойти и по этому следу, если угодно господину Шелленбергу. Правда, в этом отношении у него еще нет никакой уверенности…
Венцель неподвижно сидел за столом, точно изваянный из серого камня.
– Не нужно, – сказал он, и голос его прозвучал спокойно, как всегда. Но руки у него так дрожали, что он их спрятал под стол. Вдруг у него загорелись глаза. – Горе вам, сударь, если вы меня обманываете! – крикнул он. – Я проверю, говорите ли вы правду. Берегитесь! – закричал он.
Агент попятился в испуге.
– Можете проверить, господин Шелленберг.
24
Целую неделю Венцель ни на минуту не уходил из конторы в послеобеденные часы. Он работал над радикальным переустройством шелленберговского концерна, которое должно было сократить на треть расходы по управлению. Это был огромный план, для разработки которого он никогда раньше не находил времени. Он с головой ушел в работу. Только по временам он вставал поглядеть в окно: на углу стоял наемный автомобиль.
И вдруг в начале шестого часа последовал вызов по телефону.
Венцель побледнел. Взял шляпу, выбежал на улицу и сел в этот автомобиль. Улица, номер дома, ждать впредь до распоряжения, двадцать марок на чай. Автомобиль тронулся. «Быть, кажется, стрельбе! – подумал шофер. – Вид у него совсем оголтелый!»
Наблюдательный пункт был выбран хорошо. Венцель неподвижно сидел в купе, приковавшись глазами к указанному ему дому, и курил. Это была маленькая вилла в Шарлоттенбурге, близ Штейнплаца. «Лавина тронулась, ее не остановить!» – думал Венцель и не сводил взгляда с виллы. Мысли стремительно проносились в мозгу. Он выкуривал одну папиросу за другою и ждал. Прошел час. Все купе уже наполнилось дымом. Он был в каком-то полусне. Мысли остановились. Шевелились только второстепенные. Кто построил эту виллу? Сколько должен зарабатывать актер, чтобы иметь возможность жить в такой вилле? Но, может быть, он имеет еще другие доходы? На углу стоял агент, читал газету и ел банан. Он внушал Венцелю отвращение.
За несколько минут до семи дверь открылась, и вышла дама. На ней была кокетливая коричневая шляпка и того же цвета тонкое, мягкое манто, плотно облегавшее ее стройное тело. Борзая собака выскользнула из двери, но на чей-то оклик сейчас же вбежала обратно. Дама вышла из дома непринужденно, беспечно, как ежедневно в каждом большом городе тысячи дам выходят из какого-нибудь дома в этот час.
Но эта дама носила его имя.
Спокойной походкой направилась Эстер вдоль улицы, потом подозвала наемный автомобиль и скрылась.
Некоторое время Венцель еще ждал неподвижно в своем купе. Агент прошел мимо и поглядел в оконце. Тогда шоферу приказано было ехать назад в контору.
«Значит, ничего не вышло, – подумал шофер, – меня не потянут свидетелем в суд».
Венцель провел в конторе только несколько минут. Машинально подписал несколько десятков писем. Потом поехал обратно в Груневальд.
Мрачный вошел он в дом. Лоб у него, был изборожден морщинами злобы. Прислуга безмолвно спасалась бегством от его дурного настроения.
– Дамы – в китайской комнате.
Китайская комната была отделана в экзотическом стиле, отнюдь не в китайском, но так уже она называлась. Стены были сплошь облицованы кафельными плитками ультрамаринового цвета, потолок покрыт росписью и позолотой. Эстер любила сидеть в этой комнате, когда смеркалось.
До слуха Венцеля уже доносились женские голоса. Разговор велся по-английски и по-французски. Вчера приехали погостить две приятельницы: жена английского оптового чаеторговца Вайолет, с прической мадонны и сластолюбивыми губами, и Жоржет, маленькая, подвижная, как ртуть, черноволосая француженка, сбежавшая от мужа и прятавшаяся у Эстер. Дамы оживленно беседовали о предстоявшем через несколько дней ночном празднике в Хельброннене. Ожидали только наступления более теплой погоды. Венцель, остановившись в гостиной Эстер, смотрел в китайскую комнату. Дым дамских пахитосок образовал под потолком неподвижный, парящий слой.
В этот миг лакей подал Эстер карточку, и сейчас же вслед за этим в китайской комнате появилась фигура молодою человека. Венцель узнал голос Качинского.
– Вес долго не было в городе, господин Качинский, – сказала Эстер почти равнодушным, почти скучающим тоном.
– Я был занят за границей, – ответил Качинский. – Вернулся несколько дней назад, но только сегодня урвал свободный часок.
– Мои подруги, Вайолет Тэйлор из Лондона и Жоржет Леблан из Парижа.
Венцель вдруг весь облился потом.
«О, какая бесстыдная комедия!»
Лицо у него было серое, как свинец, долго пробывший на открытом воздухе.
Он медленно поднялся по лестнице. Лестница скрипела под его весом. Он уединился в своем кабинете и велел передать, чтобы его не ждали к чаю. У него срочные дела.
Кипы телеграмм и деловых бумаг были приготовлены его секретарем. Он не взглянул на них. Он ходил по своему полутемному кабинету взад и вперед, взад и вперед и не переставал повторять:
«О. какая бесстыдная, жалкая комедия!»
И опять все тело у него покрылось испариной.
Пробило полночь, а Венцель в мрачной и немой ярости все еще шагал по комнате взад и вперед, вполголоса говоря сам с собою. Снизу доносились иногда голоса к смех. Число гостей там как будто увеличилось.
«Обман, ложь, лицемерие! Лавина тронулась. Она убьет меня, и ее, и всех! О, какая низость!»
Вдруг ему показалось, будто у всех мужчин и женщин, бывавших в его доме, сквозило во взглядах какое-то странное и необыкновенное выражение, словно они скрывали от него нечто такое, чего совершенно скрыть не могли. Он увидел перед собою, не первый раз за эти дни, гостей, собравшихся в Лондоне на свадьбу, молодых, рослых мужчин, майора Ферфакса, барона Блау, и вдруг ему почудилось, словно у всех у них вызывающий вид и словно все они уставились в него с холодной усмешкой в глазах.
Он стиснул зубы так, что они хрустнули.
«Какое отчаянное бесстыдство! Она меня втянула в грязь и, что еще гораздо ужаснее (гораздо ужаснее в глазах Венцеля!), она сделала меня посмешищем всех этих людей!»
О, разумеется, этот Ферфакс, и Блау, и Качинский, и другие – смеются над ним до упаду. Что же, поделом ему, он этого сам добивался! Все знали, что из этого выйдет, только он не знал.
«Я не потерплю, чтобы меня втаптывали в грязь!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94