Тяжко вздохнув, она заговорила:
– Зачатие произошло после того, как умерла твоя мать. Это было известно. У меня было мало времени, и я всего лишь ускорила события. Она все равно была обречена.
Взгляд Лоры был пуст, голос равнодушен. Целых три причины, хотя достаточно было одной. Я решил проверить ее на искренность.
– Правительство знало о том, что ты сделала? Она подумала, потом решилась подкрепить алиби:
– Само собой. Это было частью соглашения.
– Врешь! Они думали, что убил я!
Глаза ее забегали, она принялась скрести копями голову, оставляя красные следы.
– Зачем ты убила мою мать? Мне нужна правда! Лора надолго задумалась.
– Правда? – Она встала на колени, отшвырнув одеяло, словно дикая кошка, готовая прыгнуть. – Так ты хочешь правды?
Передо мной была прежняя Лора, спокойная, отстраненная, но на этот раз я почувствовал, какая холодная жестокость стояла за этим спокойствием.
Спрыгнув с постели, она подошла к настенному экрану и скомандовала:
– Объект Доннелли. Досье.
Экран вспыхнул зеленым светом, превратившись в мозаичное панно из графиков и таблиц, перемежаемых движущимися изображениями. Картинки менялись с невероятной скоростью, мне трудно даже представить, какой оперативной памятью должна была обладать эта система. Вот и знакомая белая комната, несколько мужчин выстроились в ряд, у всех эрекция. Камера дает крупный план третьего слева. Это я. Памятный допрос из сна годичной давности повторяется слово в слово, но запись воспроизводится ускоренно, и речь напоминает птичье чириканье.
Странно, она же говорила, что сны записывать невозможно! Впрочем, нет, это не сам сон, а лишь мои полустертые воспоминания о нем. Фильм памяти – вот что это такое! Качество в целом неважное, со скачками и пропусками, как на потертой шестнадцатимиллиметровой пленке… Силуэт Лоры четко выделяется на фоне экрана, она стоит подбоченившись и смотрит, потом поворачивается.
– Правда в том, что ты не смог бы влюбиться ни в одну женщину, пока была жива она! Твой психологический портрет ясно показывал, как сильно ты был на ней зациклен. Все твои сны представляли собой мешанину из материнских комплексов. С каждой из своих подружек ты разыгрывал один и тот же тип конфликта, проецируя на них свои проблемы, снова и снова стремясь отстоять свою независимость. Ни одна женщина не смогла бы еще раз взять над тобой верх.
Жестоко, но верно. Даже тело мое отреагировало на эти слова, напрягшись и одеревенев, в то время как разум метался в безуспешных поисках опровергающих аргументов.
На экране пошла ускоренная запись наших сеансов. В лихорадочной пантомиме я втыкал в рот сигарету за сигаретой. Лора сидела передо мной скрестив ноги, то и дело меняя их местами. Движения ее жестикулирующих рук сливались в расплывшееся пятно. Облака в окне непрерывно меняли очертания, словно дымовые сигналы. Вот она отсчитывает деньги мне в руку. Вот…
Лора продолжала, отстраненно, четко, властно – как судья, читающий приговор:
– Я стала той, в которой ты так нуждался: женщиной абсолютно зависимой. Несчастной жертвой, которой во всем мире был нужен только ты, твоя вера, твоя любовь. Я отразила, как в зеркале, то, чего хотела твоя мать от тебя самого, и позволила тебе перенести свои проблемы на меня… – Взмах руки, и на экране застыло мое перекошенное от гнева лицо. – Мы с тобой все время спорили, и я каждый раз давала тебе взять верх. То самое, чего твоя мать ни за что не допустила бы. Позволяла тебе быть тем, кто контролирует, чье слово всегда последнее, кто знает все лучше всех. Доктором.
Я едва сдерживал бешенство. Как смела она так играть с моей жизнью? По какому праву?
Мое взрослое лицо вдруг перевернулось, превратившись в испуганное личико ребенка, висящего вниз головой. На чем он висит, на перекладине? Голова вдруг закружилась, к горлу подступила тошнота. Кто этот ребенок, смотрящий снизу вверх с таким ужасом и отчаянием? Чья фигура возвышается над ним? Да это же моя мать! Не помню такого…
– Почему доктором? – продолжала Лора уже громче. – Потому что тайна – это единственное, чего ты не можешь перенести. Потому что ты не понимаешь ничего, но непременно должен объяснить все. Потому что ты так никогда и не узнал, кто она была и почему делала то, что делала. – Снова взмах руки. – Зачатие!
Лора и я в постели в доме священника. Два обнаженных тела, объятия, секс. Смотреть со стороны на мое добровольное подчинение этому омерзительному прекрасному существу было трудно, тем более сознавая, что все происходящее – ложь. Что тогда порнография, если не это? Но хуже всего был панический шепот, раздававшийся в моем мозгу, постепенно набирая силу. Я что-то забыл. Что-то очень важное и очень опасное. Но что? Может быть, это: где находилась камера, снимавшая нас?
– Я преподнесла тебе на блюдечке твою излюбленную тайну, – продолжала Лора. – Тайну любви. Воплотила в жизнь загадочную женщину, чтобы ты мог в очередной раз упражнять свои комплексы, только на сей раз проникшись убеждением, что ты главный, что ты задаешь тон и рано или поздно разгадаешь ее тайну… Я шаг за шагом разрушала твое уютное привычное «Я». Скармливала тебе невероятные подробности, чтобы поколебать твою веру в силу собственного разума. Чем сильнее ты сомневался в своей реальности, тем скорее должен был войти в мою. Стать доверчивой пешкой, стать жертвой. Тем, чем ты поклялся в душе никогда не быть, но на самом деле всегда хотел.
Она с усмешкой взглянула на экран.
– И только когда я завоевала твою драгоценную «любовь», когда твоя жалкая болезненная личность развалилась па части, ты перестал наконец быть послушным сыночком своей мамочки – ты стал моим.
Ну что ж, я получил что хотел. Холодную, жестокую правду. Лора безжалостно содрала тонкий защитный слой моей психики и оставила ее кровоточить под обжигающими лучами насмешек. Я был глубоко потрясен, однако в душе не переставал ворочаться все тот же вопрос: откуда же они, черт побери, снимали? Если это лента памяти, то чьей? Мы же были одни, совсем одни – только Лора и я!
На экране возникло перевернутое лицо матери, молодое, освещенное бликами летнего солнца. Лора смотрела, скрестив руки, лицо расплылось и вновь обрело четкость, став на сорок лет старше – изжелта-бледное страдающее лицо умирающей женщины.
– Вот как я ее убила.
Я наблюдал все с начала до конца. Моя мать стонала и корчилась от боли, а я смотрел…
– Разве ты сам не мечтал всегда это сделать? Но был так напуган своей яростью, что подавил ее, вытеснив гипертрофированным пацифизмом и грандиозными планами спасения мира путем помощи несчастным. – Лора презрительно усмехнулась. – Ты и в самом деле думаешь, что сможешь меня убить? Да у тебя никогда в жизни не хватило бы на это духу!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77
– Зачатие произошло после того, как умерла твоя мать. Это было известно. У меня было мало времени, и я всего лишь ускорила события. Она все равно была обречена.
Взгляд Лоры был пуст, голос равнодушен. Целых три причины, хотя достаточно было одной. Я решил проверить ее на искренность.
– Правительство знало о том, что ты сделала? Она подумала, потом решилась подкрепить алиби:
– Само собой. Это было частью соглашения.
– Врешь! Они думали, что убил я!
Глаза ее забегали, она принялась скрести копями голову, оставляя красные следы.
– Зачем ты убила мою мать? Мне нужна правда! Лора надолго задумалась.
– Правда? – Она встала на колени, отшвырнув одеяло, словно дикая кошка, готовая прыгнуть. – Так ты хочешь правды?
Передо мной была прежняя Лора, спокойная, отстраненная, но на этот раз я почувствовал, какая холодная жестокость стояла за этим спокойствием.
Спрыгнув с постели, она подошла к настенному экрану и скомандовала:
– Объект Доннелли. Досье.
Экран вспыхнул зеленым светом, превратившись в мозаичное панно из графиков и таблиц, перемежаемых движущимися изображениями. Картинки менялись с невероятной скоростью, мне трудно даже представить, какой оперативной памятью должна была обладать эта система. Вот и знакомая белая комната, несколько мужчин выстроились в ряд, у всех эрекция. Камера дает крупный план третьего слева. Это я. Памятный допрос из сна годичной давности повторяется слово в слово, но запись воспроизводится ускоренно, и речь напоминает птичье чириканье.
Странно, она же говорила, что сны записывать невозможно! Впрочем, нет, это не сам сон, а лишь мои полустертые воспоминания о нем. Фильм памяти – вот что это такое! Качество в целом неважное, со скачками и пропусками, как на потертой шестнадцатимиллиметровой пленке… Силуэт Лоры четко выделяется на фоне экрана, она стоит подбоченившись и смотрит, потом поворачивается.
– Правда в том, что ты не смог бы влюбиться ни в одну женщину, пока была жива она! Твой психологический портрет ясно показывал, как сильно ты был на ней зациклен. Все твои сны представляли собой мешанину из материнских комплексов. С каждой из своих подружек ты разыгрывал один и тот же тип конфликта, проецируя на них свои проблемы, снова и снова стремясь отстоять свою независимость. Ни одна женщина не смогла бы еще раз взять над тобой верх.
Жестоко, но верно. Даже тело мое отреагировало на эти слова, напрягшись и одеревенев, в то время как разум метался в безуспешных поисках опровергающих аргументов.
На экране пошла ускоренная запись наших сеансов. В лихорадочной пантомиме я втыкал в рот сигарету за сигаретой. Лора сидела передо мной скрестив ноги, то и дело меняя их местами. Движения ее жестикулирующих рук сливались в расплывшееся пятно. Облака в окне непрерывно меняли очертания, словно дымовые сигналы. Вот она отсчитывает деньги мне в руку. Вот…
Лора продолжала, отстраненно, четко, властно – как судья, читающий приговор:
– Я стала той, в которой ты так нуждался: женщиной абсолютно зависимой. Несчастной жертвой, которой во всем мире был нужен только ты, твоя вера, твоя любовь. Я отразила, как в зеркале, то, чего хотела твоя мать от тебя самого, и позволила тебе перенести свои проблемы на меня… – Взмах руки, и на экране застыло мое перекошенное от гнева лицо. – Мы с тобой все время спорили, и я каждый раз давала тебе взять верх. То самое, чего твоя мать ни за что не допустила бы. Позволяла тебе быть тем, кто контролирует, чье слово всегда последнее, кто знает все лучше всех. Доктором.
Я едва сдерживал бешенство. Как смела она так играть с моей жизнью? По какому праву?
Мое взрослое лицо вдруг перевернулось, превратившись в испуганное личико ребенка, висящего вниз головой. На чем он висит, на перекладине? Голова вдруг закружилась, к горлу подступила тошнота. Кто этот ребенок, смотрящий снизу вверх с таким ужасом и отчаянием? Чья фигура возвышается над ним? Да это же моя мать! Не помню такого…
– Почему доктором? – продолжала Лора уже громче. – Потому что тайна – это единственное, чего ты не можешь перенести. Потому что ты не понимаешь ничего, но непременно должен объяснить все. Потому что ты так никогда и не узнал, кто она была и почему делала то, что делала. – Снова взмах руки. – Зачатие!
Лора и я в постели в доме священника. Два обнаженных тела, объятия, секс. Смотреть со стороны на мое добровольное подчинение этому омерзительному прекрасному существу было трудно, тем более сознавая, что все происходящее – ложь. Что тогда порнография, если не это? Но хуже всего был панический шепот, раздававшийся в моем мозгу, постепенно набирая силу. Я что-то забыл. Что-то очень важное и очень опасное. Но что? Может быть, это: где находилась камера, снимавшая нас?
– Я преподнесла тебе на блюдечке твою излюбленную тайну, – продолжала Лора. – Тайну любви. Воплотила в жизнь загадочную женщину, чтобы ты мог в очередной раз упражнять свои комплексы, только на сей раз проникшись убеждением, что ты главный, что ты задаешь тон и рано или поздно разгадаешь ее тайну… Я шаг за шагом разрушала твое уютное привычное «Я». Скармливала тебе невероятные подробности, чтобы поколебать твою веру в силу собственного разума. Чем сильнее ты сомневался в своей реальности, тем скорее должен был войти в мою. Стать доверчивой пешкой, стать жертвой. Тем, чем ты поклялся в душе никогда не быть, но на самом деле всегда хотел.
Она с усмешкой взглянула на экран.
– И только когда я завоевала твою драгоценную «любовь», когда твоя жалкая болезненная личность развалилась па части, ты перестал наконец быть послушным сыночком своей мамочки – ты стал моим.
Ну что ж, я получил что хотел. Холодную, жестокую правду. Лора безжалостно содрала тонкий защитный слой моей психики и оставила ее кровоточить под обжигающими лучами насмешек. Я был глубоко потрясен, однако в душе не переставал ворочаться все тот же вопрос: откуда же они, черт побери, снимали? Если это лента памяти, то чьей? Мы же были одни, совсем одни – только Лора и я!
На экране возникло перевернутое лицо матери, молодое, освещенное бликами летнего солнца. Лора смотрела, скрестив руки, лицо расплылось и вновь обрело четкость, став на сорок лет старше – изжелта-бледное страдающее лицо умирающей женщины.
– Вот как я ее убила.
Я наблюдал все с начала до конца. Моя мать стонала и корчилась от боли, а я смотрел…
– Разве ты сам не мечтал всегда это сделать? Но был так напуган своей яростью, что подавил ее, вытеснив гипертрофированным пацифизмом и грандиозными планами спасения мира путем помощи несчастным. – Лора презрительно усмехнулась. – Ты и в самом деле думаешь, что сможешь меня убить? Да у тебя никогда в жизни не хватило бы на это духу!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77