– Я вовсе не хотел тебя обидеть! – запротестовал он. – Она кому угодно сто очков дала бы вперед.
– Ну, приведи хоть один пример, в чем я на нее похож? – не унимался я.
Хоган ответил не раздумывая:
– Ты слишком много от себя требуешь. Я расхохотался.
– Очем ты говоришь? Мать была требовательна только к другим!
– А ты вспомни ее слова: «Я никогда не требую сделать то, от чего сама бы отказалась». Разве не так?
– И что?
– Ты знаешь, как строга она была к людям. Представь теперь, что это должно было значить для нее самой! Потому она и не умела прощать. Просто не могла. Ведь она так и не простила себе, что вышла за отца.
Таких слов я от Хогана прежде никогда не слышал и не был уверен, что хочу слышать теперь. Казалось, я ступаю на запретную территорию, опасную и неисследованную. Мне стало страшно.
– Она сама тебе об этом сказала?
– Нет, отец. Помнишь, как она вечно прохаживалась по поводу его одежды? «У тебя совсем нет вкуса, Роберт». -
Хоган криво усмехнулся. – И еще плевалась, когда считала перхоть с его костюма.
– Было дело.
– Она все время давала понять, что отец недостоин ее. Он был ее билетом, и она не могла себе простить, что воспользовалась им.
– Билетом? – не понял я.
– Ты же помнишь все ее рассказы. Как они бедствовали в Дублине без горячей воды и с туалетом но дворе. Как ей приходилось спать с сестрами в одной постели.
Я хорошо это помнил. В изложении матери прошлое всегда представало серым: серые стены, серые улицы, серое небо… И нам с Хоганом неизменно внушалось, что мы не ценим того, что у нас есть.
– Мать гордилась своим прошлым, – сказал я.
– Нет, она его ненавидела! Она гордилась, что сумела оттуда вырваться! – возразил Хогап. – Все ее сестры повыходили замуж, и ей уже казалось, что она до самой смерти останется с родителями. Но вот появился лихой американский солдатик – ее счастливый билет. Так же, как и ты, впрочем.
– Я?
– Ну да, – усмехнулся Хоган. – А ты как думал?
– Но… но… как только я перестал слушаться, я стал для нее никем!
– Потому что она сама была никем! – Хоган отпил пива и снял нижней губой следы пены с верхней – в точности как делал отец. – Отец говорил, что это у нее из Ирландии. Иметь сына-священника там считается очень почетным. Мать отца Доннелли – это почти титул. Когда ты разрушил ее надежды, она осталась никем. Просто женой отца.
– И твоей матерью, – напомнил я.
– Я полностью принадлежал отцу, – отмахнулся Хоган. – Ее сыном был ты. Любимым сыном.
– Брось! Я был ее игрушкой, комнатной собачкой, не более того. Какая же это любовь?
– По крайней мере кое-что. У нас и того не было. – На лице его помнилось привычное печальное выражение, глаза увлажнились.
Я сжал стакан в руке, будто собирался швырнуть ему в голову.
– Хватит нести чушь! Тоже мне знаток души! Начитался популярных статей и изображаешь тут из себя…
– Не надо так, Джонни, – вздохнул Хоган.
Я обвел глазами зал, словно искал поддержки.
– Человек, который продает машины и лижет пятки клиентам, чтобы они купили коврик для салона за шестьдесят долларов, будет учить меня морали!
– Ковриками я не занимаюсь, – возразил Хоган, гневно выпятив подбородок. – И я не понимаю, что такого аморального в продаже машин!
Я все не унимался.
– Человек, который влюбился в пришельца, будет читать мне лекции по… – Я осекся. А сам-то я чем лучше? И что па меня вдруг нашло? Почему мне так важно опровергнуть слова Хогана? Если пациент так себя ведет, значит, ты попал в точку, не так ли, Джон? Я закурил и продолжал уже более спокойно: – Итак, ты считаешь, что я должен быть благодарен за то, что стал объектом навязчивой опеки матери, для которой был «билетом». Что еще за билет, скажи на милость? Какой такой билет?!
– Перестань, Джонни. Я отпил еще пива.
– Хоган, хватит придуриваться, а? Ну какой из тебя психоаналитик? И не надо больше говорить, как мне повезло с мамочкой! Мне это неприятно. Поверь, тебе вряд ли было бы приятно, стань ты се любимым сыночком.
– Я и не мог им стать, – пожал он плечами.
– Ну конечно, – ехидно согласился я. – У тебя же был отец. Л вот я даже не чувствовал, что он мой отец.
– Он и не был…
– Я никогда не мог… ЧТО ТЫ СКАЗАЛ???
Хоган снова пожал плечами.
– Он не был твоим отцом. Ты был не его сыном… Да что с тобой?
Я трясущейся рукой поставил стакан.
– Если ты хочешь сказать, что меня усыновили, то я видел свидетельство о рождении.
– Нет, ты был как Иисус, – сказал Хоган, посмотрев па волны. Потом снова взглянул на меня. – Иосиф вырастил его как родного…
События прошедшего гола научили меня ничему не удивляться, но тут… Однажды я был в Лос-Анджелесе во время землетрясения. Четыре с половиной балла, не так уж много, и тем не менее. Вот ты стоишь на твердой земле, и вдруг пол уходит у тебя из-под ног. Стены дрожат, стекла трескаются, деревья во дворе исполняют какой-то причудливый танец…
Что делать?
Куда бежать?
Когда это кончится?
Кто я такой, черт побери?
Серая чайка тяжело опустилась на перила и, наклонив голову, вопросительно глянула па меня. Я тупо наблюдал, как на поверхность пива всплывают, а потом лопаются, пузырьки. Перед глазами стояла мать. Она была в голубом воскресном платье и поправляла семейные фотографии, висевшие на стене. Кто эта женщина? Оказывается, я совсем ее не знал. Голова ломилась от вопросов.
– Значит, отец… – с трудом выговорил я.
– Женился на ней, когда она уже была беременна, – кивнул Хогаи.
– Когда он тебе сказал?
– Перед самым концом.
– Почему ты не сказал мне?
– Я обещал ему не говорить, пока жива мать.
– Он знал об этом, когда женился?
– Нет.
Я пришел в ужас.
– Значит, она обманула его?
Хоган заерзал на стуле.
– Ну да, вроде того. Только он не возражал. Любил ее, понимаешь?
Я вспомнил отца на больничной койке, с запотевшей кислородной маской на лице. Последние его слова, которые тогда прозвучали неуместно, теперь казались исполненными мудрости и любви. «Веселись», – сказал мне человек, которого я, выходит, совсем не знал. Так или иначе, мое уважение к нему вдруг выросло неимоверно.
– Не возражал? Растить чужого ребенка?
– Он ни о чем не жалел, – кивнул Хоган. – «Бывает, что люди совершают ошибки, – сказал он мне. – У твоей матери были проблемы. Я постарался их решить». И еще: «Она была самой трудной сделкой в моей жизни. И не самой удачной». – Он вытер рукой запотевший стакан. – Отец считал, что она всю жизнь не могла отделаться от стыда. За то, что использовала его. За свой позор. Она надеялась, что сделает тебя священником, и это искупит все. Ты станешь не плодом греха, а даром Божьим.
– Да, так она меня называла. – Я стукнул кулаком по столу. – Черт побери, вот ведь история! Святая женщина, гордость Детройта, оказывается, трахалась направо и налево, залетела, выскочила замуж за кого попало и стала портить всем жизнь, потому что они, видите ли, не соответствовали се высоким «стандартам»!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77