– О нем я слышал от купца, который пытался торговать в Средиземноморье, – наконец снизошел он до объяснений – К тому времени когда генуэзцы и пираты пощипали его, он понял, что дело не стоит свеч. Он провел в тех местах около года, подторговывал, чем мог, и однажды даже доставил груз на Крит для гарнизона Кандии.
Я поднял брови.
– Только храбрый и поистине отчаявшийся человек попытался бы провезти груз под носом у турок ради такого рынка, как Кандия.
– Как я говорил, он понес убытки и находится в отчаянном положении, поэтому и решил попытать счастья. По всей видимости, Фортуна ему улыбнулась, и он не только распродал товар, но и получил разрешение увезти в Англию груз венецианского стекла.
Я кивнул:
– На Крите он познакомился с человеком по имени Кола, который сказал, что его отец венецианский купец и торгует предметами роскоши в Венеции. Возможно, в Венеции есть два разных Кола. Я, право, не знаю.
– Продолжайте.
Он покачал головой:
– Больше мне нечего рассказать. Занятия купеческих чад – не моя забота. У меня полно своих тревог. Как, впрочем, и у вас, доктор. Почему бы вам не объяснить мне, в чем дело?
Я улыбнулся и встал.
– Ни в чем, – сказал я, – и, поверьте, мне не известно ничего такого, что могло бы принести вам выгоду.
– Ну так остальное меня не интересует. Но если когда-либо…
Я кивнул. Сделка есть сделка. Должен с удовлетворением сказать, что свой долг я со временем уплатил, ибо благодаря мне, мистер Уильямс одним из первых узнал о готовящихся планах переоснащения флота. Я известил его заблаговременно, дабы он мог скупить все мачтовое дерево в стране, а затем перепродать по своей цене королевским интендантам. И вдвоем мы, благодарение Господу, получили весьма недурную прибыль.
Упомянутого им купца по имени Эндрю Башрод я разыскал в тюрьме Флит, где он пребывал вот уже несколько месяцев. Его кредиторы пресытились проволочками, когда корабль, составлявший большую часть его капитала, потонул, а родня отказалась прийти к нему на помощь. Последнее произошло, по-видимому, по его же вине. Во времена своего благоденствия он отказался выплатить свою долю в приданое кузины. Разумеется, и родные, когда для него настали тяжелые времена, не сочли себя обязанным сделать ему одолжение.
Итак, он не только сидел в тюрьме, но и был в полной моей власти. У меня достало бы влияния, чтобы его выпустили оттуда, и тогда он лишился бы убежища и его кредиторы не замедлили бы наброситься на него. Понадобилось немало трудов, дабы отделить в его рассказе зерна от плевел, и достоверность подробностей оставляла желать лучшего достаточно сопоставить его описание Кола с пухлым надушенным щеголем, с которым я познакомился позднее, пусть даже полученные раны и сказались на внешности итальянца. Вкратце рассказ Башрода сводился к следующему: он привел корабль с грузом шерсти в Ливорно. Однако вырученной от продажи суммы – а деловой сметки у него не было вовсе – едва хватило, чтобы окупить затраты на плавание, и Башрод принялся подыскивать товары, какие мог бы с выгодой отвезти в Англию. Тогда он волей случая встретил венецианца, который рассказал ему о своем крайне выгодном плавании на Крит, куда он привез груз провизии и оружия, доставив его в гавань Кандии под самым носом у турок.
Город и его защитники испытывали нужду во всем и готовы были платить любую цену. Но сам венецианец ни за что бы туда не вернулся «Почему?» – спросил. Потому что желает дожить до старости, ответил венецианец. Хотя флот у турок никуда не годится, пираты действуют намного успешнее. Слишком много его друзей попало им в лапы, а лучшее, о чем можно мечтать, постигни тебя такая судьба, это окончить свою жизнь на галерах. Тут венецианец указал на нищего на улице и сказал, что этот несчастный служил некогда матросом на корабле в Кандии. Теперь у него не было ни рук, ни глаз, ни ушей, ни языка.
Башрод храбрецом не был и нимало не стремился спасти Кандию ради христианского мира или Венеции. Но средства его были на исходе, матросы требовали платы, а дома ждали кредиторы. И потому он снесся с венецианским консулом в Ливорно, который сообщил ему, какие требуются товары, а потом подписал наивыгодный контракт, обязавшись вывезти из Кандии любого раненого, кто в состоянии будет перенести плавание, четыре дуката за человека благородного происхождения, один за солдата и вдвое меньше – за женщину.
До Мессины они шли вдоль итальянского побережья, а там сгрузили глиняную посуду и со всей возможной быстротой устремились к Криту. Кандия, сказал он, была худшим, что ему довелось видеть. Невыносимо было оказаться в городе, несколько тысяч жителей которого, покинутые всем христианским миром, ожидают скорой смерти и, теснимые бесконечно врагами с суши и моря понимают, что родина начинает пресыщаться жалобами на их беды. После самой долгой осады в истории, нравы огрубели и ожесточились. Над городом витал дух отчаяния и насилия, который заставил Башрода сбавить цену из страха, что в противном случае горожане нападут на него и без платы заберут все, чем он владеет. И все же он получил прибыль достаточную, чтобы с лихвой окупить свое плавание, а потом начал приготовления к обратному путешествию и объявил, что берет на корабль пассажиров. Одним из тех, кто принял его предложение, был человек по имени Кола.
– Имя? – потребовал я. – Вспомните точно. Как было его имя?
Марко, сказал он. Да, именно так. Марко. Как бы то ни было, этот Кола был в прискорбном состоянии, сумрачный, изможденный и худой, грязный и косматый и наполовину безумный от боли и огромного количества спиртного, каковое потреблял как единственное свое лекарство. Трудно было поверить, что от него мог быть хоть какой-то толк для крепости, но вскоре Башрод обнаружил, что ошибался. К юноше относились с уважением офицеры многими годами его старше, а простые солдаты перед ним благоговели. Кола, по всей видимости, был лучшим лазутчиком в Кандии, умел искусно проскальзывать меж оттоманских аванпостов, доставляя депеши на отдаленные форты и устраивая всевозможные диверсии. Не раз он замышлял и успешно расставлял ловушки для высокопоставленных турок и убивал их, сделав себе имя леденящей кровь беспощадностью и жестокостью. Он умел бесшумно нанести удар, нападать ниоткуда и исчезать незамеченным и был фанатично предан делу христианской веры, вопреки всей видимости обратного.
Любопытство Башрода было возбуждено, и на обратном пути в Венецию (который на сей раз оказался вполне благополучным) он не раз пытался вовлечь своего пассажира в беседу. Кола был скрытен и прятался за неприветливым и унылым молчанием. Лишь однажды он явил истинный свой облик – когда Башрод спросил, женат ли он.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216