Разумеется, я с величайшим тщанием прочел его рассказ об этом случае, и мастерство, с каким он представляет себя человеком невинным и милосердным, чуть ли не привело меня в восхищение. Метод его, как я вижу, заключается в том, чтобы поведать толику истины, но всякий раз погрести каждую крупицу правды, под многими наслоениями лжи. Трудно предположить, будто кто-то может потратить столько трудов для создания подобной видимости, и, не знай я правды, я и сам, возможно, дал бы себя убедить в искренности его заверений и в его великодушии.
Но взгляните на этот рассказ со стороны, имея сведений больше, чем готов предоставить мистер Кола. Свой человек в кругах крамольников в Нидерландах, он приезжает в Оксфорд и уже через несколько часов сводит знакомство с семьей, которая таких семей знает больше, чем кто-либо еще в королевстве. Невзирая на то что они ему далеко не ровня, он посещает их по три-четыре раза на дню и более внимателен, чем был бы даже настоящий врач к наибогатейшему пациенту. Ни один здравомыслящий человек так не поступает, и надо отдать дань таланту мистера Кола, ибо, пока читаешь, подобное нелепое и неправдоподобное поведение представляется совершенно естественным.
Как только мистер Бойль сказал мне, что Кола также проник в кружок философов из кофейни на Главной улице, я понял, что мне наконец представилась возможность узнать больше о мыслях и передвижениях итальянца.
– Надеюсь, вы ничего не имеете против того, что я взял его под свое крыло, – сказал мне Бойль, упомянув о приезде Кола, – но ваш рассказ был весьма любопытным, и когда итальянец появился в кофейне, я не смог устоять и решил сам с ним познакомиться. И должен сказать, вы совершенно в нем ошиблись.
– Моим доводам вы не возражали.
– Но это были досужие построения, основанные на умозаключениях. Теперь, когда я познакомился с ним, я с вами не согласен. Всегда следует принимать во внимание характер, ибо это вернейший проводник к душе человека и, следовательно, к его намерениям и поступкам. В его характере я не вижу ничего, что соответствовало бы вашим домыслам о его побуждениях. Совсем наоборот.
– Но он хитер, а вы доверчивы. С тем же успехом можно сказать, что лиса безвредна для наседки, потому что подбирается к ней тихонько и мягко. Опасна она, только когда наносит удар.
– Люди – не лисы, доктор Уоллис, и я – не наседка.
– И все же вы исключаете возможность ошибки?
– Разумеется.
Тут Бойль улыбнулся тонкогубой надменной улыбкой, давая понять, что ему трудно даже помыслить о таком.
– И потому вы все же признаете, что будет благоразумным следить за ним.
Тут Бойль недовольно нахмурился.
– Ничего подобного я делать не стану. Я рад оказать вам услугу во многих делах, но доносить не стану. Об этой вашей деятельности мне известно, но я не желаю быть в нее замешан. Вы занимаетесь низким и темным ремеслом, доктор Уоллис.
– Я глубоко уважаю вашу щепетильность, – ответил я, раздосадованный его словами, ибо он редко высказывался столь резко. – Но иногда ради безопасности королевства приходится и отказываться от такой разборчивости.
– Нельзя позволить, чтобы достоинство королевства роняли подлые поступки людей чести. Берегитесь, доктор. Вы желаете сохранить чистоту добродетельного общества, а прибегаете для того к обычаям обитателей клоак.
– Я предпочел бы словами внушать людям необходимость благого поведения, – ответствовал я – Но они как будто на удивление глухи к подобным урезониваниям.
– Только остерегайтесь, как бы вы своими преследованиями не толкнули их на неразумное поведение, какого они не допустили бы при прочих обстоятельствах. Такая опасность, знаете ли, тоже существует.
– Будь обстоятельства обычными, я бы согласился с вами. Но я рассказывал вам о мистере Кола, и вы согласились, что мои опасения обоснованны. И я сам получил немало ран, доказывающих, сколь опасен этот человек.
Бойль выразил сожаление о смерти Мэтью и произнес слова утешения, он был великодушнейшим из людей и готов был стерпеть резкую отповедь, намекнув, что ему известна мера моей потери. Я был благодарен ему, но не мог допустить, чтобы его слова о христианском смирении заставили меня свернуть с моего пути.
– Вы намерены преследовать этого человека до конца, но у вас нет уверенности в том, что именно он убил вашего слугу.
– Мэтью неотступно следовал за ним, а Кола здесь для того, чтобы совершить преступление, и он известен как убийца. Вы правы, неопровержимых доказательств у меня нет, ибо я не видел своими глазами, как все свершилось, и иных свидетелей там не было. Однако я убежден, что вы не можете неопровержимо доказать, будто он не повинен в смерти Мэтью.
– Возможно, вы правы, – ответил Бойль, – но, со своей стороны, я не стану его осуждать, пока не буду уверен. Послушайтесь моего предостережения, доктор. Удостоверьтесь прежде в том, что гнев не застит вам глаза и не заставляет вас опускаться до его уровня «Око мое лежит на душе моей», – сказано в «Плаче Иеремии». Берегитесь, как бы не стало верным обратное.
Он встал, собираясь уходить.
– Если вы не хотите мне помочь, то не станете по крайней мере возражать, если я обращусь к мистеру Лоуэру? – спросил я, разгневанный высокомерием, с каким он отмахнулся от столь важного дела.
– Это между ним и вами, хотя он разборчив в друзьях и скор на обиду за них. Сомневаюсь, что он поможет вам, узнав, чего вы желаете, ведь он проникся к итальянцу большим расположением и гордится своим умением разбираться в людях.
Так, предупрежденный, я на следующий день пригласил врача к себе. Я питал некоторое расположение к Лоуэру. В то время он напускал на себя легкомысленный и беспечный вид, но даже человек менее проницательный, нежели я, заметил бы под этой маской снедающую его жажду мирской славы. Я знал, что он не сможет вечно довольствоваться тем, чтобы, оставаясь в Оксфорде, кромсать тварей и довольствоваться положением помощника при Бойле. Он жаждал признания своих трудов и места в одном ряду с величайшими эксперименталистами. И не хуже любого другого ему было известно, что ему понадобятся удача и очень хорошие друзья, ежели он хочет сделать себе имя в Лондоне. Это было его слабым местом и удобным оружием для меня.
Я вызвал его под тем предлогом, что мне нужен его совет о моем недомогании. Я был в отличном здравии тогда, как пребываю в нем и теперь, если умолчать о слабости зрения. Тем не менее я изобразил боль в руке и подвергся осмотру. Он был хорошим врачом вместо того чтобы, как многие хвастуны, пуститься в высокопарные разъяснения, выдумать сложный диагноз и прописать дорогостоящее и бессмысленное лечение, Лоуэр признал, что совершенно сбит с толку, а я вполне здоров. Он посоветовал дать руке покой – достаточно дешевое средство, надо сказать, но какое я не мог, однако, себе позволить, даже будь в нем необходимость.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216