Целая толпа их усеяла склон горы, спускаясь из ближайшего кишлака, и множество фигурок в белых и черных балахонах, передвигавшихся по этой довольно оживленной трассе, тоже теперь устремилось к одной точке – к месту взрыва автомобиля.
Бэтээры резко затормозили у ворот блокпоста, но Сашка, спрыгнув с брони, направился не на заставу, а бросился к остаткам странного драндулета, прямо в самую гущу столпившихся вокруг афганцев. Хорошо, что его ребята последовали за ним, подумал он позже, иначе его одного афганцы бы в этот момент просто-напросто разорвали бы на части.
Еще не успели заглохнуть двигатели бэтээров, а Банду резанул по ушам женский плач и вой, доносившийся оттуда, с места трагедии. Толпа расступалась перед ним, и буквально через минуту старлей остановился метрах в пяти от догоравшей машины, прикрывая лицо ладонью от нестерпимого жара.
Прямо у его сапог лежала нога. Нога ребенка, оторванная в колене. У самой машины дымился и маленький трупик, а рядом, как огромная подбитая птица, разметав в пыли черный балахон, горела его мертвая мать. Какие-то узлы, тазики, медные кувшины и коврики горой валялись вокруг автомобиля. Сквозь черный дым и копоть, сквозь вонь горевшей резины Банда чувствовал, как отчетливо пробивался этот проклятый, чуть сладковатый запах горелого человеческого мяса.
Старлей отвернулся, не в силах больше созерцать это зрелище. Он никогда не любил смотреть на жертв безумной старухи с косой в руках, а когда война и смерть забирали жизни детей, он вообще не мог совладать с нервами.
Вокруг советских солдат выли, плакали и кричали что-то афганцы, потрясая кулаками и насылая на их головы самые страшные проклятия. Разобрать что-нибудь конкретно в этом шуме было невозможно, и Сашка завопил, ни к кому конкретно не обращаясь, но стараясь перекричать бесновавшуюся толпу:
– Что случилось? Мина?
Какая-то сгорбленная старуха подползла на коленях прямо к нему, с ненавистью простирая в его сторону руки и бормоча проклятия.
– Что здесь такое? Ответит кто-нибудь? Кто-нибудь понимает здесь по-русски?
К нему степенно подошел седой старик и, обернувшись к толпе, властно вскинул вверх руки и что-то гортанно прокричал. Сразу же установилась тишина, прерываемая лишь частыми всхлипываниями и женским плачем.
Старик снова повернулся к Банде и внимательно всмотрелся в глаза старшего лейтенанта. Что-то в них внушило, видимо, ему доверие, и старик спросил:
– Шурави – офицера?
– Да, я офицер, командир, – кивнул в ответ Сашка. – Что здесь произошло?
– Не душмана, не моджахеда! – старик сделал движение головой в сторону догоравшей машины. – Не душмана! Совсем не душмана!.. Ваша! Шурави! – показал он теперь в сторону их блокпоста и красноречиво вскинул руки, будто держа воображаемое оружие. – Пух! Пух! Не моджахеда!
– Сашка, пошли на заставу, там разберемся, – дернул его за рукав Востряков. – Кажись, если я правильно понял, наши их подстрелили.
– Пошли.
Они снова вернулись к укрепленному посту. В настежь распахнутых воротах, окруженный перепуганными бойцами, стоял старший прапорщик Власовчук, командир этого взвода.
Куртка его была расстегнута, на портупее болтался ремень, мешком висела сбившаяся на животе тельняшка, совершенно выгоревшие волосы были всклокочены, а на лице блуждала странная, почти безумная улыбка. В правой руке он за рукоятку держал гранатомет. Но более всего поразили Банду его глаза – красные, как у кролика, и абсолютно невменяемые.
– Товарищ старший лейтенант приехали нам на смену. И целый взвод с собой привели. Как мы рады... – начал было Власовчук, но Банда тут же резко осек его:
– Отставить! Товарищ старший прапорщик, доложите, что здесь произошло?
– Да ничего, Сашка, особенного, елы-палы...
«Духа», в натуре, подстрелили...
– Ты что, скотина, пьяный?! – Сашка почувствовал, как ненависть красной пеленой застит ему глаза. Он сам боялся себя в таком состоянии. Он кричал, чуть не срывая голос, чувствуя, как сами, помимо воли, сжимаются его кулаки. – Ты пьяный, спрашиваю?..
– Банда, ну чего ты? Кончай, в натуре, начальника строить...
– Молчать! – заорал Бондарович, и Власовчук почувствовал, видимо, что-то необычное в его лице и в голосе.
Прапорщик, на глазах трезвея, бросил на землю гранатомет и непослушными пальцами старался нащупать пуговицы своей куртки, пытаясь ее застегнуть.
– Старший сержант Мордовии, ко мне! – приказал старлей, вызывая из толпы окруживших их солдат заместителя командира третьего взвода.
Парень тут же подбежал к нему, по-уставному вскинув руку:
– Гвардии старший сержант Мордовии по вашему приказанию прибыл! – четко доложил замкомвзвода, и по выражению его глаз Банда вдруг сразу понял, что произошло что-то действительно страшное.
– Что здесь случилось? Доложите!
Сержант замялся, и Сашка схватил его за грудки, а затем тряхнул так, что парень ростом под метр девяносто зашатался как хлипкий мальчишка.
– Говори все! Приказываю!
– Товарищ старший прапорщик во время несения службы нашим взводом выпил, наверное.
– Что ты гонишь, сука?! – завопил Власовчук, и Банда, отпустив сержанта, бросился к нему, скривив лицо в страшной гримасе:
– Заткнись!.. А ты продолжай! – снова повернулся старлей к Мордовину.
– Ну, по дороге ехал этот... Товарищ гвардии старший прапорщик выбежал из ворот, давай останавливать машину...
– А он не остановился на мои требования!.. – снова начал доказывать что-то Власовчук, но осекся, наткнувшись на страшный взгляд Банды.
– Что было дальше?
– Товарищ старший прапорщик схватил гранатомет – и давай пулять из него. С третьего раза положил...
Банда медленно-медленно начал поворачиваться к Власовчуку.
– Мордовии, кто в это время находился на посту на внешнем охранении?
– Рядовой Павлытько, товарищ гвардии старший лейтенант.
– Павлытько, ко мне!
– Я!
– Из машины стреляли? – старлей не сводил глаз с прапорщика, испепеляя его взглядом.
Рядовой буквально на мгновение замялся, но этого хватило, чтобы Банда снова сорвался на крик:
– Стреляли, твою мать, или нет, я спрашиваю?
– Никак нет, товарищ гвардии старший лейтенант!
– Ты рассмотрел, кто ехал в машине?
– Так точно!
– Кто?
– Семья ихняя ехала... Наверное... Там же полная машина была – дети, бабы... Тряпья всякого...
Баран на крыше лежал связанный...
– Чего от них хотел прапорщик?
– Не знаю, товарищ старший лейтенант... Ну он кричал что-то такое типа: я знаю, что ты духанщик... Вот...
– Точнее!
– Я не слышал...
– Не трынди! Отвечай!
– Ну... Водки просил...
Власовчук аж попятился, видя, как медленно и неотвратимо, словно танк, надвигается на него Банда, переполненный жуткой, нечеловеческой яростью.
– Так ты, значит, еще не напился, гад?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84
Бэтээры резко затормозили у ворот блокпоста, но Сашка, спрыгнув с брони, направился не на заставу, а бросился к остаткам странного драндулета, прямо в самую гущу столпившихся вокруг афганцев. Хорошо, что его ребята последовали за ним, подумал он позже, иначе его одного афганцы бы в этот момент просто-напросто разорвали бы на части.
Еще не успели заглохнуть двигатели бэтээров, а Банду резанул по ушам женский плач и вой, доносившийся оттуда, с места трагедии. Толпа расступалась перед ним, и буквально через минуту старлей остановился метрах в пяти от догоравшей машины, прикрывая лицо ладонью от нестерпимого жара.
Прямо у его сапог лежала нога. Нога ребенка, оторванная в колене. У самой машины дымился и маленький трупик, а рядом, как огромная подбитая птица, разметав в пыли черный балахон, горела его мертвая мать. Какие-то узлы, тазики, медные кувшины и коврики горой валялись вокруг автомобиля. Сквозь черный дым и копоть, сквозь вонь горевшей резины Банда чувствовал, как отчетливо пробивался этот проклятый, чуть сладковатый запах горелого человеческого мяса.
Старлей отвернулся, не в силах больше созерцать это зрелище. Он никогда не любил смотреть на жертв безумной старухи с косой в руках, а когда война и смерть забирали жизни детей, он вообще не мог совладать с нервами.
Вокруг советских солдат выли, плакали и кричали что-то афганцы, потрясая кулаками и насылая на их головы самые страшные проклятия. Разобрать что-нибудь конкретно в этом шуме было невозможно, и Сашка завопил, ни к кому конкретно не обращаясь, но стараясь перекричать бесновавшуюся толпу:
– Что случилось? Мина?
Какая-то сгорбленная старуха подползла на коленях прямо к нему, с ненавистью простирая в его сторону руки и бормоча проклятия.
– Что здесь такое? Ответит кто-нибудь? Кто-нибудь понимает здесь по-русски?
К нему степенно подошел седой старик и, обернувшись к толпе, властно вскинул вверх руки и что-то гортанно прокричал. Сразу же установилась тишина, прерываемая лишь частыми всхлипываниями и женским плачем.
Старик снова повернулся к Банде и внимательно всмотрелся в глаза старшего лейтенанта. Что-то в них внушило, видимо, ему доверие, и старик спросил:
– Шурави – офицера?
– Да, я офицер, командир, – кивнул в ответ Сашка. – Что здесь произошло?
– Не душмана, не моджахеда! – старик сделал движение головой в сторону догоравшей машины. – Не душмана! Совсем не душмана!.. Ваша! Шурави! – показал он теперь в сторону их блокпоста и красноречиво вскинул руки, будто держа воображаемое оружие. – Пух! Пух! Не моджахеда!
– Сашка, пошли на заставу, там разберемся, – дернул его за рукав Востряков. – Кажись, если я правильно понял, наши их подстрелили.
– Пошли.
Они снова вернулись к укрепленному посту. В настежь распахнутых воротах, окруженный перепуганными бойцами, стоял старший прапорщик Власовчук, командир этого взвода.
Куртка его была расстегнута, на портупее болтался ремень, мешком висела сбившаяся на животе тельняшка, совершенно выгоревшие волосы были всклокочены, а на лице блуждала странная, почти безумная улыбка. В правой руке он за рукоятку держал гранатомет. Но более всего поразили Банду его глаза – красные, как у кролика, и абсолютно невменяемые.
– Товарищ старший лейтенант приехали нам на смену. И целый взвод с собой привели. Как мы рады... – начал было Власовчук, но Банда тут же резко осек его:
– Отставить! Товарищ старший прапорщик, доложите, что здесь произошло?
– Да ничего, Сашка, особенного, елы-палы...
«Духа», в натуре, подстрелили...
– Ты что, скотина, пьяный?! – Сашка почувствовал, как ненависть красной пеленой застит ему глаза. Он сам боялся себя в таком состоянии. Он кричал, чуть не срывая голос, чувствуя, как сами, помимо воли, сжимаются его кулаки. – Ты пьяный, спрашиваю?..
– Банда, ну чего ты? Кончай, в натуре, начальника строить...
– Молчать! – заорал Бондарович, и Власовчук почувствовал, видимо, что-то необычное в его лице и в голосе.
Прапорщик, на глазах трезвея, бросил на землю гранатомет и непослушными пальцами старался нащупать пуговицы своей куртки, пытаясь ее застегнуть.
– Старший сержант Мордовии, ко мне! – приказал старлей, вызывая из толпы окруживших их солдат заместителя командира третьего взвода.
Парень тут же подбежал к нему, по-уставному вскинув руку:
– Гвардии старший сержант Мордовии по вашему приказанию прибыл! – четко доложил замкомвзвода, и по выражению его глаз Банда вдруг сразу понял, что произошло что-то действительно страшное.
– Что здесь случилось? Доложите!
Сержант замялся, и Сашка схватил его за грудки, а затем тряхнул так, что парень ростом под метр девяносто зашатался как хлипкий мальчишка.
– Говори все! Приказываю!
– Товарищ старший прапорщик во время несения службы нашим взводом выпил, наверное.
– Что ты гонишь, сука?! – завопил Власовчук, и Банда, отпустив сержанта, бросился к нему, скривив лицо в страшной гримасе:
– Заткнись!.. А ты продолжай! – снова повернулся старлей к Мордовину.
– Ну, по дороге ехал этот... Товарищ гвардии старший прапорщик выбежал из ворот, давай останавливать машину...
– А он не остановился на мои требования!.. – снова начал доказывать что-то Власовчук, но осекся, наткнувшись на страшный взгляд Банды.
– Что было дальше?
– Товарищ старший прапорщик схватил гранатомет – и давай пулять из него. С третьего раза положил...
Банда медленно-медленно начал поворачиваться к Власовчуку.
– Мордовии, кто в это время находился на посту на внешнем охранении?
– Рядовой Павлытько, товарищ гвардии старший лейтенант.
– Павлытько, ко мне!
– Я!
– Из машины стреляли? – старлей не сводил глаз с прапорщика, испепеляя его взглядом.
Рядовой буквально на мгновение замялся, но этого хватило, чтобы Банда снова сорвался на крик:
– Стреляли, твою мать, или нет, я спрашиваю?
– Никак нет, товарищ гвардии старший лейтенант!
– Ты рассмотрел, кто ехал в машине?
– Так точно!
– Кто?
– Семья ихняя ехала... Наверное... Там же полная машина была – дети, бабы... Тряпья всякого...
Баран на крыше лежал связанный...
– Чего от них хотел прапорщик?
– Не знаю, товарищ старший лейтенант... Ну он кричал что-то такое типа: я знаю, что ты духанщик... Вот...
– Точнее!
– Я не слышал...
– Не трынди! Отвечай!
– Ну... Водки просил...
Власовчук аж попятился, видя, как медленно и неотвратимо, словно танк, надвигается на него Банда, переполненный жуткой, нечеловеческой яростью.
– Так ты, значит, еще не напился, гад?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84