Он рассказал ей об Олеге Вострякове, опустив, естественно, сцену его спасения в том проклятом бою. Рассказал о Сарнах, не преминув позвать Алину в июле в этот чудесный украинский городок. Рассказал о том, как попал на работу в «Валекс», и о том, как быстро сделал карьеру в этом агентстве безопасности.
Она пыталась как можно подробнее расспросить его об Афгане и о его подвигах в агентстве, но Банда все время переводил разговор на людей, на своих друзей, старательно опуская детали боев, кровавые эпизоды и соленые мужские слезы. По его рассказам выходило, что Афган был для него и его друзей чем-то вроде большого летнего лагеря, в котором они веселились, пели у костра и изредка ходили в походы. В его рассказах не было ни смертей, ни ран, ни оторванных ног, ни развороченных осколками голов.
Там не было места вытекшему и высохшему за целый день за собственным бронежилетом глазу друга и сгоревшему от рук пьяного прапорщика афганскому ребенку. Там никого не насиловали всем взводом и не ширялись, не пили водку и не продавали бензин духанщикам.
Алина понимала, что он недоговаривает, вернее, рассказывает выборочно, тщательно отфильтровывая эпизоды, достойные ее ушей, и всячески старалась выведать у него именно грязные, страшные стороны войны, неизменно натыкаясь на стену молчания. Поначалу она даже пыталась обидеться, но затем вдруг поняла, что недомолвки Банды не являлись причиной неискренности или скрытности. Просто память парня прятала всю грязь и кровь подальше, в те затаенные темные закрома, доступ к которым не всегда возможен. И, наоборот, светлые, радостные, теплые минуты, проведенные с самыми надежными, самыми верными людьми – с друзьями, – лежали рядом, на поверхности, услужливо всплывая в памяти, и именно они-то в конце концов и были главными для парня, определяли для него это страшное слово – Афган.
И тогда она своим женским сердцем пожалела его. Пожалела за одиночество, за отсутствие детства.
За то, что самым ярким воспоминанием в его жизни стала речка в Сарнах.
И еще больше начала уважать его. Теперь уже не только за физическую мощь, но и за силу духа, за великодушие, за преданность. За то в конце концов, что она у него, так же, как и он у нее, была первой настоящей любовью. За то, что они могли отдаваться друг другу искренне и без остатка, не отводя глаз в сторону и не сожалея ни о чем, а вместе радостно и счастливо постигая любовь.
И в один прекрасный момент Алина вдруг почувствовала, что не выдерживает больше, что боль подступает к самому сердцу и слезы душат ее.
И тогда она упала на грудь Сашке и горько-горько и одновременно счастливо-счастливо расплакалась, промочив на нем отцовскую майку своими слезами и горячо шепча:
– Любимый мой! Хороший мой! Единственный мой! Теперь будет все иначе! Я тебя никому не отдам. Я согрею тебя. Я сделаю все для тебя. Мы будем самыми счастливыми.
– Алинушка, ну будет тебе... Чего ты, милая? Я люблю тебя, я буду всегда рядом с тобой. Я за тебя самой жизни горло перегрызу, родная! Не плачь!
– Это я так... – выплакавшись наконец и все еще всхлипывая, выдохнула девушка, – нечаянно.
Лук в глаза попал – видишь, чищу его... Сейчас все пройдет.
– Любимая! – Сашка осторожно взял ее за подбородок и приподнял красивое личико, целуя ее прямо в заплаканные глаза и мокрый от слез нос. – Мы обязательно будем с тобой счастливы.
– Да!
Они застыли на несколько мгновений в объятиях друг друга, а затем Банда легонько оттолкнул от себя Алину и весело спросил:
– Ну что, ваше величество, где будем стол накрывать? Мой ресторан готов к открытию.
– Давай в моей комнате, ладно?
– Полностью с вами согласен, – он согнулся перед ней в галантном поклоне, и Алина не сумела сдержать улыбку. – Распорядитесь, пожалуйста, насчет свечей, скатерти, приборов и бокалов, моя королева. А затем проследуйте в спальню вашей матушки и не показывайтесь оттуда до тех пор, пока ваш покорный слуга не позовет вас к трапезе.
– Я так не согласна! – запротестовала девушка. – А как же мои блюда? Я ведь тоже принимала участие в приготовлении ужина!
– О-о, никто не оспаривает ваше умение и способности, ваше высочество. Но нет большего счастья для мужчины, чем преподнести женщине приятный сюрприз. Вы еще никогда не были в моем заведении, и я хочу, чтобы первое посещение превратилось хоть чуть-чуть в неожиданность, – он больше не выдержал этого высокопарного стиля и задорно рассмеялся. – Короче, Алинушка, ты спрячься и ни о чем не беспокойся. Твои блюда будут поданы в наилучшем виде. О'кей?
– Ладно. Но ты еще плохо знаешь женщин, – сверкнула девушка своими бездонными темными глазами. Посиди здесь, на кухне, пока я перенесу кое-что из своей комнаты в мамину. Пусть и тебе, немилосердный, кое-что покажется неожиданным!
* * *
В комнате Алины Банда всеми силами постарался создать атмосферу праздника.
Он придвинул журнальный столик почти вплотную к кровати девушки и накрыл его белоснежной скатертью, расставив по краям красивые кованые подсвечники. С двух сторон к столику он приставил кресла так, чтобы сидящие в них оказывались напротив друг друга. Две тарелки, приборы, бокалы.
Огромные блюда с тонко нарезанными салями и ветчиной, огурцами и помидорами, с рулетом, приготовленным Алиной из отбивной свинины с грецкими орехами и сыром. Креветки в специальном соусе. Еще одно блюдо девушки – салат из всевозможных фруктов под соусом, а также салат из печени трески с рисом, яйцами и зеленым горошком.
Затем огромная тарелка с вымытыми фруктами, коробка с пирожными и конфеты. Термосик со льдом он спрятал под столом, а у самых свечей расположил бутылки с ледяным шампанским, вином и коньяком. Потом наполнил графин апельсиновым соком и выставил две баночки пива. И наконец в самую последнюю минуту как окончательный штрих водрузил посреди стола тарелку со свиными шашлыками, испеченными на гриле, отбивными из индюшатины и блюдо с картофелем фри, старательно зажаренным им самим с соблюдением только ему одному известных секретов.
Наскоро переодевшись в чистую рубашку, захваченную из дома, и повязав галстук, Банда прокрался к дверям спальни Настасьи Тимофеевны и осторожно постучал:
– Алина, у меня все готово.
– Сейчас, Саша. Иди, жди меня там, я сейчас приду.
Девушка не заставила себя долго ждать и когда через несколько мгновений появилась на пороге комнаты, тускло освещенной мерцающим светом свечей, Банда зажмурил глаза, как от ярчайших лучей солнца. Она стояла перед ним серьезная и прекрасная, в пеньюаре из тончайшего белого шелка, накинутом поверх такой же тонкой и белоснежной ночной сорочки, и оттеняемые этой белизной ее тяжелые темные волосы потрясающе красивыми волнами ниспадали ей на плечи, на грудь, на чуть розовеющие сквозь ткань твердые девичьи соски.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84