Банда закурил и обессиленно сел прямо на дорогу, на теплые еще камни, привалившись спиной к грязному колесу своего джипа и вытянув ноги поперек шоссе.
«Все, здесь меня и найдут. Может, предсмертную записку накарябать?» – невесело пошутил сам с собой Сашка, разглядывая белесое и чуть розоватое вечернее небо, ровный ряд деревьев вдоль дороги и бесконечные шеренги виноградников, тянувшихся до самого горизонта.
Но, перекурив минут пятнадцать и собравшись с силами, парень встал и снова уселся в машину, с ненавистью берясь за вконец опостылевшее рулевое колесо...
* * *
Честно говоря, свой первый вечер в Сарнах он вспоминал впоследствии довольно смутно.
Все разрывалось на какие-то отдельные, оторванные друг от друга кусочки.
Вот он колесит по городу, с трудом соображая, какого цвета сигналы на светофорах...
Вот он вроде бы находит улицу с таким избитым, но как нельзя лучше подходящим в данном случае названием – Садовую...
Вот он спрашивает у деда, сидящего на лавочке у ворот, как найти дом номер такой-то, а в ответ дед интересуется, кого именно Банда ищет, потому как тут все знают друг друга по имени, а не по номерам, и при имени Олежки Вострякова уверенно машет вдоль улицы, тыча пальцем в крону большущего дерева: «Вон там, под тем вязом ихний дом...»
Вот Сашка стучит уже в высоченные ворота с навесом, и лай собаки прерывается сердитым и таким знакомым окриком бывшего лейтенанта...
Вот калитка открывается, и парень чувствует, как сильные руки сдавили его в объятиях, отрывая от земли, и закружили на месте как мальчишку...
"Мамо, подывися, хто приихав!.. То ж Банда!..
Это же он меня от смерти тогда спас, мамо! Я же тебе рассказывал про него тысячу раз..."
Он помнил, как встревоженно Олег расспрашивал, здоров ли он, испуганный видом своего бывшего командира.
Помнил, как мать Олежки, Галина Пилиповна, звала его за стол, а услышав отказ, участливо поинтересовалась, стелить гостю в хате или в саду, под яблоней...
Помнил, как попросил Олежку, загнавшего машину с улицы во двор, старательно закрыть все двери...
А больше он ничего не помнил – только дотронувшись головой до подушки, Банда сразу же уснул крепким и тяжелым сном – тем сном, который принято называть мертвым, в который человек проваливается, как в колодец, и спит тихо и беспробудно – без сновидений и без движений...
* * *
– Рота, подъем! Тревога!
Крик ворвался в сон неожиданно и резко, сразу же напомнив что-то очень далекое и одновременно очень привычное...
«Ты что – охренел совсем?! „Духи!“ А ты дрыхнешь!» – мелькнуло в голове у Банды, и он вскочил с кровати, не успев толком даже открыть глаза.
– Отбой тревоге! Товарищ гвардии старший лейтенант, разрешите доложить – завтрак готов! – ржал, стоя перед ним, сверкая белозубой улыбкой, Востряков в десантном тельнике и с полотенцем на плече. – Ну не злись, не злись... На, держи, Банда, рушник, пошли мыться. А то ж ты на черта как две капли воды смахиваешь.
– Сам ты черт! Такой Сон прогнал, – попробовал возмутиться Банда, но, вспомнив, что ему в эту ночь так ничего и не приснилось, взглянул на солнце и на часы – "Ого, ничего себе – двенадцать!
Полсуток продрых!" – и сладко потянулся. – Ох, красота-то какая!
– Пошли-пошли, «красота», мыться будем. Я уж баньку протопил, позавтракаешь – ив парилку. Ага?
– Отлично. Олежка, блин, дай-ка я тебя обниму как следует, а то вчера...
– Ладно тебе! Видел я, какой ты вчера был...
Они подошли к умывальнику, но Востряков зачерпнул кувшином воду из стоящего рядом ведра:
– Бери, Банда, мыло на «соске»... Да ты куртку-то, старлей, снимешь?
Бондарович расстегнул куртку, с радостью сбрасывая пропотевшую тяжелую одежду с плеч.
– Ого! – присвистнул Востряков, разом заметив наплечную кобуру с «узи» и «вальтер» за поясом. – Стой-стой, старлей, так не пойдет!
Он снова накинул куртку Банде на плечи, встревоженно оборачиваясь на окна дома.
– У тебя, брат, смотрю, война еще не кончилась? – серьезно спросил он, пытливо заглядывая Бондаровичу прямо в глаза.
– Теперь, Олежка, вроде кончилась... А потому к тебе и приехал, наверное. Воевать надоело – во! – Банда энергично рубанул себя рукой по шее.
– Так-так... Ну ладно, расстегни кобуру, сними, сложи все в куртку и закрути поаккуратнее. Не стоит, чтобы мама все это видела.
– Конечно...
Бондарович быстро разоружился, а затем сбросил и тельняшку, во всей красе продемонстрировав свой хорошо развитый загорелый торс.
– Загарчик, никак, южный? – пытливо прищурился Востряков, рассматривая Банду.
– Южный... У меня к тебе... разговор больший... и серьезный... – фыркая и пыхтя, обливаясь водой, начал Банда. – Очень серьезный разговор, Олежка...
– Ладно-ладно, поговорим... Но потом. А сейчас пошли в хату, мама нас уже заждалась. Небось весь завтрак остыл, пока ты тут плескался, – накинув Банде на шею полотенце, сказал Вострявков. – Пошли и скруток свой прихвати, не стоит ему здесь без присмотра валяться!
Несколько часов просидели они потом в бане, попивая пиво и вспоминая Афган. Затем покатались на машине Вострякова – старом «Опеле-асконе» – по Сарнам. Банде очень понравился этот небольшой и тихий зеленый городок. Съездили и на фирму Олега, где подобрали для Банды одежду – джинсы, тенниску, кроссовки, ветровку...
Вечером они снова сидели в саду, где Галина Пилиповна накрыла шикарный стол – вареная картошка, огурчики, грибки маринованные, жаренная с лукой свинина и сказочно пахнущее, тающее во рту подкопченное сало с аппетитными мясными прослойками. Под такую закуску не грех било и выпить, и когда первая опустошенная бутылка «Казацкой» ушла под стол и Банда сходил в свой джип за подаренной Турсуновым «Смирновкой», языки ребят стали ворочаться более быстро и разговор у них получился пооткровеннее. Мать вскоре ушла в хату спать, оставив хлопцев наедине.
– Так ты не женился еще, Олежка?
– Да ну! Ты же видел – бизнес не позволяет, все времени нет с девками хороводиться, – засмеялся Востряков. – А ты, старлей, гляжу, тоже неокольцованный? Знать, зазнобушку еще не отыскал?
Банда отрицательно замотал головой.
– Расскажи, как ты? После госпиталя-то домой сразу поехал? Долго отходил?
– Ну, – Востряков сочно хрустнул огурцом, – сначала в Термезе валялся, ты же знаешь. Потом в Москву перевезли, грудь плохо заживала. Мне ж гады легкое тогда задели... Комиссия признала – не годен к строевой, а я и рад – надоело до чертей зеленых! Рапорт на увольнение по состоянию здоровья – и домой!.. Давай, Банда, за тех, кто там остался, – молча, стоя, по-нашему, как там. Помнишь?
– Давай!
Они выпили, помолчали, закусывая, и бывший лейтенант продолжал:
– Приехал – слабый-слабый, мать аж за голову схватилась. Ноги болят, дыхания никакого, голову при перемене погоды ломит – жить не хотелось.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84