— Так что же мы с вами будем делать?
Но маршал, обезумев от ярости, отбросил всякую осторожность. Гнев и ненависть ослепили его. Взбешенный заявлением Пардальяна, Анри де Монморанси уже не владел собой -точно бык на арене, истыканный бандерильями.
— Пропади все пропадом! — заорал Данвиль. — Пусть король узнает!.. Стража, ко мне!
В ту же секунду Пардальян обнажил кинжал и ринулся на маршала.
— Ты погибнешь первым! — вскричал ветеран.
Однако Данвиль не дал застать себя врасплох: при виде нацеленного ему в грудь лезвия, он мгновенно упал на пол. Пардальян потерял равновесие и пошатнулся. В тот же миг его окружили охранники с пиками и аркебузами. Пардальян хотел было выхватить шпагу, чтобы встретить смерть с оружием в руках, но ему не удалось этого сделать. Его схватили, скрутили и всунули в рот кляп. Ветерану осталось лишь одно: зажмуриться и больше не двигаться.
— Монсеньор, — осведомился Ортес, — как мы поступим с этим проходимцем?
— Вздернем, что же еще? — рявкнул разозленный Данвиль. — Впрочем, этому негодяю известен один секрет, и во имя безопасности Его Величества мы должны развязать старому мошеннику язык.
— Значит, отправить его в камеру пыток? — переспросил Ортес.
— Естественно! А я уж раздобуду лучшего из принявших присягу палачей и сам буду лично участвовать в дознании.
— Куда его отправить?
— В тюрьму Тампль! — распорядился маршал де Данвиль.
Глава 12
ЧУДО В МОНАСТЫРЕ
В 1290 году сотворил Господь в Париже чудо, и мы должны рассказать об этом, чтобы читатель разобрался в последующих событиях.
Жил в те времена недалеко от собора Парижской Богоматери некий иудей Ионафан. Следует заметить, что у этого неверного был прекрасный дом, окруженный огромным садом. Добавим, что бедному еврею не повезло: сад его как раз примыкал к стене одного монастыря и очень нравился тамошним монахам.
И вот этот иудей (так утверждают его достойные соседи-монахи) задумал совершить святотатство. И что же он сделал? В воскресенье на святую пасху 1290 года послал Ионафан одну женщину в собор причаститься. Она получила священную облатку, но не съела ее, а принесла еврею.
И вот подлый еретик начал пронзать облатку острием кинжала. И что же произошло? На ней выступила кровь, алая кровь!..
Узрев чудо, несчастная женщина, послушное орудие злодея-еретика, раскаялась и бросилась в ноги к добрым монахам — все братья из аббатства тому свидетели.
А иудей не успокоился: взяв гвоздь, он принялся молотком вколачивать его в облатку. И снова брызнула кровь!..
Разъяренный Ионафан швырнул облатку в огонь, но она поднялась из пламени и воспарила над очагом. Увидев, сколь велико могущество Господа, проклятый иудей схватил котелок, наполнил его водой и повесил над очагом. Когда вода закипела, он бросил туда облатку, однако она не растаяла — но вода в котелке стала кроваво-красной.
Трудно даже вообразить себе, какие еще злодеяния замыслил иудей Ионафан, но его вовремя остановили. Этот закоренелый грешник так и не признался в своих преступлениях. Охваченные благородным гневом монахи связали его по рукам и ногам и заживо сожгли на костре.
Когда иудей превратился в горстку пепла, братья с молитвой на устах изгнали дух еретика из дома и сада и присоединили их к монастырским владениям. Один достойный горожанин по имени Ренье-Фламинь воздвиг в саду часовню, получившую название Часовня Чудес.
Мы не знаем, действительно ли Ионафан погружал облатку в кипяток, но нам доподлинно известно, что он окончил свои дни на костре, а его прекрасный сад перешел к монастырю.
С тех пор, с 1290 года, в этом месте неоднократно творились чудеса. Время от времени вода, налитая в тот самый котелок, превращалась в кровь. Обычно это считалось небесным знамением: таким образом Господь повелевал парижанам сжечь на костре пару-тройку еретиков.
Очередное чудо произошло семнадцатого августа 1572 года, в воскресенье. Это было как раз накануне венчания Генриха Беарнского с принцессой Маргаритой Французской. Часов в пять вечера двери обители распахнулись, и на улицу, заполненную пестрой толпой, вышли два монаха с криками:
— Чудо! Чудо! Хвала Господу!
Одного из этих монахов наши читатели хорошо знают: брат Тибо, как всегда величественный и сладкоречивый; за ним следовал его постоянный спутник — брат Любен.
Мы уже говорили, что брат Любен получил разрешение аббата покинуть монастырь и послужить какое-то время лакеем на постоялом дворе «У ворожеи». Однако как раз в это воскресенье ему было велено возвратиться в монастырскую келью. Действительно, на постоялом дворе он больше не был нужен, поскольку сторонники Гиза прекратили устраивать тайные сборища в задней комнате заведения, принадлежавшего почтеннейшему Ландри. Отец настоятель заявил Любену:
— Брат мой, ваша миссия в миру завершена. Во время вашего длительного пребывания среди филистимлян вы вели себя достойно, но плоть наша слаба — боюсь, вы неоднократно впадали в грех чревоугодия. Учитывая, как прекрасно вы проявили себя в гостинице, мы доверяем вам присмотр за чудесным котлом. Это великая честь для вас, и ее разделит с вами брат Тибо. Однако в земле филистимлянской вы много грешили, и я накладываю на вас епитимью: в течение двух недель вы должны поститься и не вкушать ни мяса, ни овощей, ни вина.
— Покоряюсь… — прошептал Любен, согнувшись в почтительном поклоне.
А из глубины души монаха рвался стон:
— Две недели на хлебе и воде… я не выдержу… я умру!..
Несчастный Любен удалился в келью. Там его уже ждал брат Тибо, заранее получивший указания от настоятеля. Оба монаха отправились в зал, примыкавший ко входу в обитель.
В этом зале было устроено что-то вроде часовни: стояли стулья, на стенах висели образки, у стены возвышался своеобразный алтарь, а над ним виднелось огромное распятие. На алтаре и находился знаменитый котел. Обычно на него был накинут покров из темной ткани, но по праздникам верующим разрешалось взглянуть на реликвию: взору молящихся представал тогда обычный предмет кухонной утвари из ярко начищенной меди. Время от времени в него наливали воду, ожидая чуда.
Брат Тибо препроводил Любена в эту часовенку, и оба преклонили колени перед алтарем.
— А что это вы, брат мой, так тяжко вздыхаете? — осведомился Тибо.
— Как не вздыхать, брат мой! — ответствовал Любен. — Разве вы не помните восхитительные обеды и ужины у почтеннейшего Ландри?!. Какие паштеты готовила мадам Югетта! И мне частенько перепадали славные кусочки!.. А ветчина, Господи, что за ветчина! Да если еще запить ее тем вином, что гости нередко оставляли в бутылках… Особенно мне нравилось бургундское: глотнешь — и душа радуется…
— Как вам не стыдно, брат Любен! — воскликнул Тибо, но почему-то облизнулся.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115