– О да, он действительно богат! Нефть – это, естественно, богатство и слава. Что такое десять тысяч фунтов за женщину для мужчины, который недавно заплатил целый миллион за какую-то лошадь!
Жозе Луис передернулся, но все равно остался бесстрастен. Относясь теперь к нему по-другому, она поняла, что он ни секунды не сомневался в ее согласии. Сделка наверняка обговаривалась еще до того, как они встали из-за игорного стола, и первым предложил ее в качестве расплаты не богатый арабский шейх, а этот, ее Самый Дорогой и Любимый. «Боже мой! – в отчаянии подумала она. – Любить! Как я вообще могла любить это ничтожество? Бой был прав, но я либо не могла ничего понять, либо просто не хотела. Как же так получилось? Но теперь всему конец. Хватит. Господи, я потратила на тебя лучшие годы своей жизни, я потратила на тебя все свои деньги, продала ради тебя дом, растеряла друзей и подруг, восстановила против себя семью... И все ради тебя одного». Ей хотелось подбежать и ударить его чем-нибудь по голове, потом выколоть ему глаза и разорвать его гладкую оливковую кожу, чтобы видеть, как он истекает кровью. Однако она знала, что кровью он никогда не истечет, потому что она была у него слишком холодная и застыла бы еще до того, как вытечь из тела. Но, когда Лиз задала следующий вопрос, ее голос был спокойным и уверенным:
– Теперь объясни мне, каковы же условия вашей сделки?
– Ты приходишь вместе со мной к его дому в Болтонзе, потом ты остаешься, а я ухожу с чеком.
– Нет, – резко отрубила она, явно недовольная таким сценарием. – Я прихожу сама, без тебя. Чеков никаких не надо, только наличными. И мне. Перед тем как я соглашусь на это, я должна иметь эти деньги.
Он протестующе нахмурил брови.
– Либо так, как я сказала, либо у тебя вообще ничего не получится. – Она произнесла это категоричным, не оставляющим никакого сомнения в ее решимости голосом, с легким налетом скуки и безразличия. Но самым худшим оказалось то, что он моментально согласился. «Здесь командую я», – подумала она, с трудом сдерживая смех, потому что чувствовала, что, если сейчас рассмеется, у нее начнется истерика.
Она сейчас так сильно презирала и ненавидела его, что чуть не задохнулась от переполнявших ее чувств. Но еще большую боль доставляло ей презрение к самой себе. «Я слышала, как некоторые говорили, что при случае продали бы своих родителей за пинту пива, но ты первый человек, который, ради того чтобы заплатить карточный долг, продал ту женщину, которой не раз клялся в искренней любви».
Через неделю к квартире на Креморн-гарден, где теперь была вынуждена жить Элизабет, подкатил огромный черный лимузин. Она села в него в полном одиночестве и через десять минут была уже около Болтонза. Назад ее доставили ровно через час, и, как только она открыла дверь, Жозе Луис бросился ей навстречу.
– Ну?
– О, просто прекрасно! Он очаровательный, сильный мужчина... и очень выносливый.
Он улыбнулся натянутой улыбкой, но в его глазах уже не было прежнего выражения. Теперь в них светилась жадность. Она бросила свой выходной плащ прямо на софу.
– Мы встретимся снова, – продолжала она. – На следующей неделе. Но, разумеется, за меньшую сумму. Ты всегда был склонен преувеличивать. Да, он очень богатый человек и совсем нежадный. Почему ты солгал мне, что проиграл меня в карты? У тебя же нет никаких карточных долгов, – в ее вялом, апатичном голосе промелькнула досада. – Ты просто-напросто предложил ему меня за деньги, вот и все. Ты увидел, что я ему нравлюсь, и решил извлечь из этого выгоду.
После этих слов она с размаху ударила его по лицу, так что ее даже развернуло на каблуках, а в комнате раздался звук, напоминающий хруст сломанной кости. Удар был настолько сильным, что он откинулся назад и, зацепившись за что-то, упал на спину с ошеломленным выражением лица.
Она наклонилась над ним, посмотрела в его глаза испепеляющим, полным ненависти и презрения взглядом.
– Ты слишком жаден и самовлюблен, подонок! Ты хотел стать сутенером? – Ее насмешливый голос был полон брезгливости. – Но только не за счет меня! Если я решила зарабатывать деньги проституцией, то это мои деньги, мои, слышишь?! Вот эти. – И, достав из черной вечерней сумочки толстую пачку банкнот, она помахала ими у него перед носом. – Это за мой труд, а не за твой, понимаешь?! Ни один мужчина в мире не заработает таких денег, которые я заработаю в поте лица и в поте моего влагалища! Ты просто смазливая крыса, гладкошерстная, прилизанная и трусливая! Вон из моего дома! Чтобы ноги твоей здесь больше не было! Не трогай! – Она резко выпрямилась, отдернув от него руку с деньгами. – Филипп! – громко позвала она.
Тут же открылась входная дверь, и в комнату в сопровождении красивого молодого человека великолепного телосложения вошел Филипп.
– Вон! – повторила своему бывшему любовнику Элизабет, указав головой на дверь. – Вон из моей квартиры, вон из моей жизни! И если хоть одно слово... одно глупое вонючее слово вылетит из твоего поганого рта, на стол в полицейском управлении ляжет бумага со всеми подробностями, касающимися твоих сексуальных отношений с семнадцатилетней дочерью одного очень известного герцога. Я ясно изложила свою мысль?!
Черные пуговки его глаз перешли с ее лица на двух мужчин, а потом – обратно. Обругав ее всеми известными ему испанскими ругательствами, он тем не менее вынужден был отступить. Сохраняя между двумя мужчинами и собой безопасное расстояние, он в конце концов добрался до двери и исчез. Они слышали, как он скакал по лестнице через две ступеньки.
– Великолепно! – Филипп захлопал в ладоши. – Возвращаемся к нормальной жизни.
Но Элизабет разрыдалась и спрятала лицо в ладонях.
– Ну-ну, успокойся... Мне казалось, что ты выплакала все слезы гораздо раньше.
– Мне тоже так казалось. Спасибо тебе. Я так рада, что рассказала тебе все, потому что если бы я этого не сделала, то никогда бы не узнала ни об этой сутенерской сделке, ни о Луцинде Колепорт – дочери герцога.
– Ладно, что было, то было. Все закончилось. А теперь... пожалуйста, Элизабет, не плачь. О, я вижу, на тебе новый пиджак, мне бы не хотелось, чтобы на этом красивом атласе остались следы соленых слез. Вот, возьми мой платок. Робин, думаю, надо выпить?
– Я плачу не о нем, не думай, – захлебываясь, проговорила Лиз. – Это слезы жалости к самой себе. Глупая, одурманенная и бестолковая девчонка!
– Но все уже прошло...
– Мне же говорили, говорили, говорили, почему я не слушалась? И ты мне говорил, и папа, и Бой.
– Думаю, все можно списать на временное безумие, которое охватывает любого, кто слишком углубляется в лабиринты любви. Я знаю, что говорю, потому что сам побывал в твоей шкуре. Чувства притупляются, взор затуманивается... Ну что ж, мы все рано или поздно должны пройти через подобные испытания.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132