веселым, умным и подтянутым, настоящим бригадным генералом, хотя он ушел в отставку более двадцати лет назад. Сейчас он выглядел так, будто этих двадцати лет и не было, будто в бумажнике у него лежала пара лишних двадцатифунтовых банкнот, а возле подъезда после окончания обеда ждал легковой автомобиль.
Он выбрался из ванны чистый и умиротворенный. Лиз помогла отцу добраться до кровати и раздеться и только потом ушла. На следующее утро она дала ему возможность подольше поспать, а когда отец проснулся, принесла завтрак прямо в постель.
После завтрака она сводила его в «Харродс», где они купили несколько рубашек, пару галстуков и нижнее белье.
Дома на ленч она подала его любимое блюдо с карри, во второй половине дня они сходили в кино на вестерн, потому что отец очень любил вестерны, особенно с участием Седьмой кавалерии.
К обеду пришли Бой и Филипп. За эти долгие годы Филипп так и остался насмешливым и колючим, а Бой стал еще более обидчивым и злопамятным.
– Совсем не узнал тебя, старина. – Бой особенно акцентировал слово «старина». – Ты ничего со своим лицом не делал?
– Делал, но не столько, сколько ты со своим.
– Прекратите ссориться, – одернула их Лиз. – Папа приехал, это все устроено для него. Он и так не видел нас целую вечность. Филипп, иди и налей себе чего-нибудь выпить, я хочу поговорить с братом.
– Ну и что ты мне хочешь сказать? – спросил ее Бой, когда они остались одни.
– Нужны деньги. Папа явно поиздержался.
– Это и неудивительно. Все из-за этого проклятого дворца! Ему давно уже не под силу его содержать, все равно он живет только в одном крыле. Пусть продаст и купается в роскоши всю оставшуюся жизнь! Правда, мне бы этого не хотелось. Однако я всегда говорил, что все равно он в любой момент может аннулировать завещание, если действительно возникнет необходимость.
– Ты же прекрасно знаешь, что это крайний шаг, на который он вряд ли решится. Дом принадлежит нашей семье более трехсот лет, поэтому мы должны сами как-то решить этот вопрос.
– Ну и сколько ты хочешь?
– Всего лишь тысячу в год.
– Всего лишь! У меня оба сына еще только в начальной школе. Я бы хотел подкопить денег для Итона. Я же не печатаю их, пойми, Лиз. Юриспруденция – это тебе не связи с общественностью. Я вынужден вкалывать за свои деньги и днем и ночью как проклятый!
– Только не старайся запудрить мне мозги. С тобой говорит твоя сестра. Я прекрасно знаю, что сейчас ты не бедствуешь, даже более того. Твое последнее дело, связанное с клеветой, принесло тебе большие деньги. Сейчас ты мне дашь тысячу фунтов на папино содержание на год. Видит бог, это совсем немного. Я дам столько же. Таким образом мы обеспечим ему минимальные удобства и условия для человеческого существования.
У Элизабет в голосе было столько решительности и напора, что Бой невольно отступил назад. Обычно она никогда не выходила из себя и разговаривала очень спокойно, относясь к жизни с неприхотливой радостью и удовольствием, что его жена считала чрезмерным и дорогостоящим. Они не ладили друг с другом.
– Что за спешка? – запротестовал он.
– Он уже очень старый человек, в его возрасте время слишком дорого. Я хочу, чтобы он хоть чуть-чуть узнал, что такое комфорт. Пил виски, когда захочет, покупал красивые костюмы, ел все, что душе угодно. Поэтому ты либо дашь эту тысячу, либо, клянусь богом, я вытрясу ее из тебя с неприятными для тебя последствиями. Я ясно выражаюсь?
Бой, кряхтя, достал чековую книжку и выписал чек, с ужасом думая о том, как он будет объяснять все это жене.
– Ну что, придумали новый закон? – промурлыкал Филипп, когда они вошли в гостиную. – Есть ли какие-нибудь изменения? Заседание суда переносится... О, бригадный генерал, как приятно вас видеть!.. – Элизабет заметила, как сильно изменился его голос, когда вошел отец.
Еда была очень вкусной – у Элизабет она просто не могла быть другой, – а вина – самые дорогие и изысканные. Судя по тому, как ее отец налегал на то и другое, с явным удовольствием смакуя наиболее вкусные блюда, было видно, что он давно не ел ничего подобного. Она знала, что долго он у нее не задержится. Он очень щепетильно относился к таким вещам, как милостыня и милосердие, поэтому в последнее время принимал приглашения только от своих самых старых и близких друзей.
Лиз сидела и радостно смотрела, как ест и пьет ее отец, в то же время не могла избавиться от беспокойства, потому что скоро наступит время, когда ее уже здесь не будет и она ничем не сможет ему помочь. Поэтому ей хотелось сделать для него хоть что-нибудь, что в ее силах, пусть даже это будут всего лишь деньги. Лучше поздно, чем никогда. Она почувствовала, что вновь начинает закипать гневом, и, пробормотав что-то невнятное по поводу кофе, вышла на кухню, чтобы выместить всю злобу на сочных помидорах, которые взрывались под ударами ножа как бомбы. «Папа, как мне не хочется умирать! – тихо плакала она. – Мне еще так много надо успеть. Я была несправедлива к тебе, прости. У меня осталось очень мало времени, чтобы исправить ошибку, потому что, когда меня не станет, ты окажешься в зависимости от человека, всегда делающего то, что скажет ему его жена. Тебе будет разрешено только то, что позволит она». Опомнившись, она быстро убрала искромсанные помидоры и, взяв кофейник, направилась в гостиную.
Папа уже откупорил вторую бутылку портвейна, и Бой встал, чтобы, с позволения Элизабет, покинуть их. После его ухода Лиз обратилась к Филиппу:
– Помоги мне. Папе трудно подняться на второй этаж. Бригадный генерал запротестовал, но тем не менее вынужден был воспользоваться помощью Филиппа, поблагодарив его за то, что обычно делал Мерсер. Он потрепал Лиз по щеке, когда она наклонилась поцеловать его и пожелать спокойной ночи.
– Ты у меня хорошая девочка.
Элизабет почувствовала, что у нее в горле встал ком и на глаза навернулись слезы. Спускаясь по ступенькам, Филипп заявил:
– Пора бы кое-что мне объяснить. Например, твою непонятную сентиментальность. Я знаю, у тебя с отцом свои отношения, но эта демонстрация самых святых дочерних чувств поразила даже меня. Единственное, что тянет тебя к твоему отцу, так это дистанция, которую ты сохраняешь между вами. Ты выпорхнула из-под его крылышка в двадцать один год, и с того момента прошло уже двадцать пять лет. Надеюсь, ты объяснишь мне, что произошло?
Лиз налила себе и ему бренди. Потом, вспоминая термины доктора, рассказала ему о своей болезни. Некоторое время он молчал, и только напряженное лицо и три складки между бровями говорили о его внутреннем состоянии. Обычно такое выражение свидетельствовало о крайней степени раздражения.
Если бы он обращал внимание на что-нибудь, кроме самого себя, то ему давно бросились бы в глаза происшедшие с ней в последнее время перемены.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132
Он выбрался из ванны чистый и умиротворенный. Лиз помогла отцу добраться до кровати и раздеться и только потом ушла. На следующее утро она дала ему возможность подольше поспать, а когда отец проснулся, принесла завтрак прямо в постель.
После завтрака она сводила его в «Харродс», где они купили несколько рубашек, пару галстуков и нижнее белье.
Дома на ленч она подала его любимое блюдо с карри, во второй половине дня они сходили в кино на вестерн, потому что отец очень любил вестерны, особенно с участием Седьмой кавалерии.
К обеду пришли Бой и Филипп. За эти долгие годы Филипп так и остался насмешливым и колючим, а Бой стал еще более обидчивым и злопамятным.
– Совсем не узнал тебя, старина. – Бой особенно акцентировал слово «старина». – Ты ничего со своим лицом не делал?
– Делал, но не столько, сколько ты со своим.
– Прекратите ссориться, – одернула их Лиз. – Папа приехал, это все устроено для него. Он и так не видел нас целую вечность. Филипп, иди и налей себе чего-нибудь выпить, я хочу поговорить с братом.
– Ну и что ты мне хочешь сказать? – спросил ее Бой, когда они остались одни.
– Нужны деньги. Папа явно поиздержался.
– Это и неудивительно. Все из-за этого проклятого дворца! Ему давно уже не под силу его содержать, все равно он живет только в одном крыле. Пусть продаст и купается в роскоши всю оставшуюся жизнь! Правда, мне бы этого не хотелось. Однако я всегда говорил, что все равно он в любой момент может аннулировать завещание, если действительно возникнет необходимость.
– Ты же прекрасно знаешь, что это крайний шаг, на который он вряд ли решится. Дом принадлежит нашей семье более трехсот лет, поэтому мы должны сами как-то решить этот вопрос.
– Ну и сколько ты хочешь?
– Всего лишь тысячу в год.
– Всего лишь! У меня оба сына еще только в начальной школе. Я бы хотел подкопить денег для Итона. Я же не печатаю их, пойми, Лиз. Юриспруденция – это тебе не связи с общественностью. Я вынужден вкалывать за свои деньги и днем и ночью как проклятый!
– Только не старайся запудрить мне мозги. С тобой говорит твоя сестра. Я прекрасно знаю, что сейчас ты не бедствуешь, даже более того. Твое последнее дело, связанное с клеветой, принесло тебе большие деньги. Сейчас ты мне дашь тысячу фунтов на папино содержание на год. Видит бог, это совсем немного. Я дам столько же. Таким образом мы обеспечим ему минимальные удобства и условия для человеческого существования.
У Элизабет в голосе было столько решительности и напора, что Бой невольно отступил назад. Обычно она никогда не выходила из себя и разговаривала очень спокойно, относясь к жизни с неприхотливой радостью и удовольствием, что его жена считала чрезмерным и дорогостоящим. Они не ладили друг с другом.
– Что за спешка? – запротестовал он.
– Он уже очень старый человек, в его возрасте время слишком дорого. Я хочу, чтобы он хоть чуть-чуть узнал, что такое комфорт. Пил виски, когда захочет, покупал красивые костюмы, ел все, что душе угодно. Поэтому ты либо дашь эту тысячу, либо, клянусь богом, я вытрясу ее из тебя с неприятными для тебя последствиями. Я ясно выражаюсь?
Бой, кряхтя, достал чековую книжку и выписал чек, с ужасом думая о том, как он будет объяснять все это жене.
– Ну что, придумали новый закон? – промурлыкал Филипп, когда они вошли в гостиную. – Есть ли какие-нибудь изменения? Заседание суда переносится... О, бригадный генерал, как приятно вас видеть!.. – Элизабет заметила, как сильно изменился его голос, когда вошел отец.
Еда была очень вкусной – у Элизабет она просто не могла быть другой, – а вина – самые дорогие и изысканные. Судя по тому, как ее отец налегал на то и другое, с явным удовольствием смакуя наиболее вкусные блюда, было видно, что он давно не ел ничего подобного. Она знала, что долго он у нее не задержится. Он очень щепетильно относился к таким вещам, как милостыня и милосердие, поэтому в последнее время принимал приглашения только от своих самых старых и близких друзей.
Лиз сидела и радостно смотрела, как ест и пьет ее отец, в то же время не могла избавиться от беспокойства, потому что скоро наступит время, когда ее уже здесь не будет и она ничем не сможет ему помочь. Поэтому ей хотелось сделать для него хоть что-нибудь, что в ее силах, пусть даже это будут всего лишь деньги. Лучше поздно, чем никогда. Она почувствовала, что вновь начинает закипать гневом, и, пробормотав что-то невнятное по поводу кофе, вышла на кухню, чтобы выместить всю злобу на сочных помидорах, которые взрывались под ударами ножа как бомбы. «Папа, как мне не хочется умирать! – тихо плакала она. – Мне еще так много надо успеть. Я была несправедлива к тебе, прости. У меня осталось очень мало времени, чтобы исправить ошибку, потому что, когда меня не станет, ты окажешься в зависимости от человека, всегда делающего то, что скажет ему его жена. Тебе будет разрешено только то, что позволит она». Опомнившись, она быстро убрала искромсанные помидоры и, взяв кофейник, направилась в гостиную.
Папа уже откупорил вторую бутылку портвейна, и Бой встал, чтобы, с позволения Элизабет, покинуть их. После его ухода Лиз обратилась к Филиппу:
– Помоги мне. Папе трудно подняться на второй этаж. Бригадный генерал запротестовал, но тем не менее вынужден был воспользоваться помощью Филиппа, поблагодарив его за то, что обычно делал Мерсер. Он потрепал Лиз по щеке, когда она наклонилась поцеловать его и пожелать спокойной ночи.
– Ты у меня хорошая девочка.
Элизабет почувствовала, что у нее в горле встал ком и на глаза навернулись слезы. Спускаясь по ступенькам, Филипп заявил:
– Пора бы кое-что мне объяснить. Например, твою непонятную сентиментальность. Я знаю, у тебя с отцом свои отношения, но эта демонстрация самых святых дочерних чувств поразила даже меня. Единственное, что тянет тебя к твоему отцу, так это дистанция, которую ты сохраняешь между вами. Ты выпорхнула из-под его крылышка в двадцать один год, и с того момента прошло уже двадцать пять лет. Надеюсь, ты объяснишь мне, что произошло?
Лиз налила себе и ему бренди. Потом, вспоминая термины доктора, рассказала ему о своей болезни. Некоторое время он молчал, и только напряженное лицо и три складки между бровями говорили о его внутреннем состоянии. Обычно такое выражение свидетельствовало о крайней степени раздражения.
Если бы он обращал внимание на что-нибудь, кроме самого себя, то ему давно бросились бы в глаза происшедшие с ней в последнее время перемены.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132