– Мужское-женское, как декларировал твой обожаемый режиссер Трюффо.
– Во-первых, это декларировал не мой обожаемый режиссер Трюффо, а мой обожаемый режиссер Годар…
– Один черт!
– А во-вторых… – перебила я мусика и тут же заткнулась. Только теперь до меня дошла суть произошедшего: колченогий пегас Ларик был уведен из моего академического стойла. И кем уведен – собственной maman, буржуазкой, стервой и городской сумасшедшей по совместительству!
Очевидно, мое молчание затянулось. Затянулось на столько, что мусику пришлось пощелкать пальцами у меня перед носом.
– Так что там во-вторых? – с деланным интересом спросила она.
– Во-вторых, ты отпетая сука. Нет… Это – в-третьих.
– А во-вторых? – продолжала настаивать мусик, пропустив «суку» мимо ушей.
– Во-вторых… Инь и ян в сумме дают хрень. Ты всегда об этом говорила, вспомни!
– Вот именно, лапуля, вот именно! – тут же согласилась мусик. – Зачем тебе все эти мучения с Лариком, подумай? Хрень случится рано или поздно, он тебя бросит, и ты будешь страдать, а я не могу позволить, чтобы моя лапуля страдала. Нет уж! Сей тяжкий крест понесу я. Если ты, конечно, не возражаешь.
– Отпетая лживая сука…
Неизвестно, чего в моем голосе было больше – обиды, ненависти или восхищения. Наверное, все-таки восхищения. И мусик, обычно четко улавливающая подобные нюансы, приободрилась и заказала очередную порцию коктейля.
– Тебе не стыдно? – поинтересовалась я у мусика минут через десять после объявления приговора.
– Ни капельки, – на этот раз совершенно честно ответила она.
– И давно вы… снюхались?
– Какое-то время. Моя лапуля на меня не дуется?
Самым странным было то, что я действительно не дулась, напротив – испытывала чувство облегчения. Отношения с Лариком пребывали в некоторой стагнации, еще месяц-два – и они стали бы тяготить меня, так что мусик, по здравому размышлению, очень вовремя вырвала из моих рук уже изрядно поблекшее и потрепанное в лобовых столкновениях знамя страсти.
– Твоя лапуля на тебя не дуется, – успокоила я ее. И подумав пару секунд, добавила: – Он храпит.
– Я в курсе.
– И чавкает.
– Я в курсе.
– И любит чеснок.
– Я в курсе.
– Ты, я смотрю, хорошо его изучила, – присвистнула я.
– Еще бы! Такие вещи я просекаю моментально.
– Если он будет просить у тебя деньги на издание своих опусов…
– Не дам ему ни цента, – заверила мусик. – Я, может, и сумасшедшая климактеричка, но уж не дура точно.
Последнее предупреждение оказалось совершенно излишним: все эти годы мусик тратилась исключительно на себя, и не было ни одной предпосылки к тому, чтобы ситуация коренным образом изменилась.
Мусик всегда останется сама собой, и никакой климакс этого не поколеблет.
– Вот и чудно, – подвела я черту под разговором. – Пусть Ларик заедет ко мне и заберет свои вещи.
– Он боится показаться тебе на глаза. Я сама заберу.
Как хочешь. Вернее, как хотите, – не удержалась от шпильки я. – Вы ведь теперь just married. Сливайтесь в пароксизме, дети мои. Совет да любовь.
– Ты все-таки злюка, лапуля моя. – В голосе мусика послышалась легкая укоризна. – И конченая эгоистка. Вместо того чтобы порадоваться за мать, обретшую счастье на склоне дней, отпускаешь колкости. Это мелко.
Доводить ситуацию до абсурда и делать его единственно приемлемой формой существования – в этом была вся мусик.
Намба ван в нашем районном лягушатнике.
– Еще коктейль? – спросила она.
– Спасибо, мне хватило.
– Ну, не кисни! Вдох-выдох, вдох-выдох, лапуля! Вспомни, чему я тебя учила!.. Давай-ка вместе…
«Инь и ян, а в сумме – хрень», – синхронно продекламировали мы, после чего в унисон потрясли головами, стукнулись ладонями и рассмеялись. Обе – с видимым облегчением.
– Что ты собираешься делать? – поинтересовалась мусик, как только с ритуальными жестами было покончено.
– А что я должна делать?
– Страдать по поводу разрыва с любимым человеком.
Под «любимым человеком» мусик, очевидно, имела в виду Иллариона, которого сама же и отбила; абсурд продолжался и набирал нешуточные обороты.
– А нужно?
– Ты меня удивляешь, лапуля! Конечно, нужно, это облагораживает, улучшает цвет лица и очищает застоявшуюся кровь…
…а также вентилирует легкие и нормализует стул, мысленно добавила я; мусик все же отпетая сука, никаких сомнений.
– Хорошо, я согласна пострадать какое-то время.
– Но недолго, – мягко посоветовала Отпетая Сука.
– Пары недель хватит?
– Неделю от силы. Большего этот прохвост не стоит.
– Неделя? Хорошо.
– Что-то ты легко согласилась. – Мусик сразу же нахохлилась и посмотрела на меня с подозрением. – Даже странно. Ну-ка, признавайся, лапуля: сбагрила мне откровенное дерьмо? На тебе, боже, что мне негоже?
Не поддаваться абсурду, ни в коем случае не поддаваться!
– Перестань нести чушь. – Я, как это бывало всегда, все-таки позволила абсурду овладеть собой. – Ларик – чудный человек. Тебе повезло.
– Но он храпит, – склочно заметила мусик.
– Только когда лежит на спине. Не давай ему лежать на спине.
– И чавкает.
– Не давай ему есть.
– И любит чеснок.
– Скупи все чесночные приправы в ближайших магазинах и слей их в унитаз.
– Умаешься сливать!
– Зато он молод, – прибегла я к последнему – убийственному – аргументу. – Молод и хорош собой. Разве не такого человека ты искала?
– А ты хитрая, лапуля! – Мусик откинулась на стуле и постучала по столу кончиками пальцев. – Ладно, будем считать, что ты меня уговорила. И бог с ним, с Лариком. Поговорим о тебе. Что-то мы давно не говорили о тебе. Все еще кукуешь в своем филькином журналишке?
«Филькин журналишко», или, если быть совсем точным, «ГОРОД И НОЧЬ» – именно так звучало название в оригинале, в переводе с мусикиного птичьего языка на общеупотребительный русский. Я уволилась из «Города…» три года назад, не проработав в нем и месяца, и с тех пор поменяла множество изданий, но мусик упорно приписывала меня именно к филькиному журналишке.
Ничего с этим не поделаешь. Лучше не сопротивляться.
– Все еще кукую, – вяло сказала я. – Как иначе?..
– Так я и думала! И Марат, стало быть, никуда не делся? – Вот он, вопрос, неизменно следующий за вопросом о филькином журналишке.
– Его зовут не Марат. Пора бы запомнить.
– И Анвар, стало быть, никуда не делся? – тут же поправилась мусик.
– Не Анвар. Его зовут не Марат и не Анвар. Тимур. Ти-мур.
– А я что сказала?..
Глупо было сердиться на рассеянно-высокомерную амнезию мусика и глупо было сердиться на себя, которая до сих пор помнила, что Его зовут Тимур.
Ти-мур.
Темноволосый и золотоглазый, похожий на всех богов одновременно; это ему предназначалась главная роль в культовом фильме «Мертвец», и главная роль в культовом фильме «Небо над Берлином», и все до единой роли в культовом фильме «Более странно, чем рай».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94
– Во-первых, это декларировал не мой обожаемый режиссер Трюффо, а мой обожаемый режиссер Годар…
– Один черт!
– А во-вторых… – перебила я мусика и тут же заткнулась. Только теперь до меня дошла суть произошедшего: колченогий пегас Ларик был уведен из моего академического стойла. И кем уведен – собственной maman, буржуазкой, стервой и городской сумасшедшей по совместительству!
Очевидно, мое молчание затянулось. Затянулось на столько, что мусику пришлось пощелкать пальцами у меня перед носом.
– Так что там во-вторых? – с деланным интересом спросила она.
– Во-вторых, ты отпетая сука. Нет… Это – в-третьих.
– А во-вторых? – продолжала настаивать мусик, пропустив «суку» мимо ушей.
– Во-вторых… Инь и ян в сумме дают хрень. Ты всегда об этом говорила, вспомни!
– Вот именно, лапуля, вот именно! – тут же согласилась мусик. – Зачем тебе все эти мучения с Лариком, подумай? Хрень случится рано или поздно, он тебя бросит, и ты будешь страдать, а я не могу позволить, чтобы моя лапуля страдала. Нет уж! Сей тяжкий крест понесу я. Если ты, конечно, не возражаешь.
– Отпетая лживая сука…
Неизвестно, чего в моем голосе было больше – обиды, ненависти или восхищения. Наверное, все-таки восхищения. И мусик, обычно четко улавливающая подобные нюансы, приободрилась и заказала очередную порцию коктейля.
– Тебе не стыдно? – поинтересовалась я у мусика минут через десять после объявления приговора.
– Ни капельки, – на этот раз совершенно честно ответила она.
– И давно вы… снюхались?
– Какое-то время. Моя лапуля на меня не дуется?
Самым странным было то, что я действительно не дулась, напротив – испытывала чувство облегчения. Отношения с Лариком пребывали в некоторой стагнации, еще месяц-два – и они стали бы тяготить меня, так что мусик, по здравому размышлению, очень вовремя вырвала из моих рук уже изрядно поблекшее и потрепанное в лобовых столкновениях знамя страсти.
– Твоя лапуля на тебя не дуется, – успокоила я ее. И подумав пару секунд, добавила: – Он храпит.
– Я в курсе.
– И чавкает.
– Я в курсе.
– И любит чеснок.
– Я в курсе.
– Ты, я смотрю, хорошо его изучила, – присвистнула я.
– Еще бы! Такие вещи я просекаю моментально.
– Если он будет просить у тебя деньги на издание своих опусов…
– Не дам ему ни цента, – заверила мусик. – Я, может, и сумасшедшая климактеричка, но уж не дура точно.
Последнее предупреждение оказалось совершенно излишним: все эти годы мусик тратилась исключительно на себя, и не было ни одной предпосылки к тому, чтобы ситуация коренным образом изменилась.
Мусик всегда останется сама собой, и никакой климакс этого не поколеблет.
– Вот и чудно, – подвела я черту под разговором. – Пусть Ларик заедет ко мне и заберет свои вещи.
– Он боится показаться тебе на глаза. Я сама заберу.
Как хочешь. Вернее, как хотите, – не удержалась от шпильки я. – Вы ведь теперь just married. Сливайтесь в пароксизме, дети мои. Совет да любовь.
– Ты все-таки злюка, лапуля моя. – В голосе мусика послышалась легкая укоризна. – И конченая эгоистка. Вместо того чтобы порадоваться за мать, обретшую счастье на склоне дней, отпускаешь колкости. Это мелко.
Доводить ситуацию до абсурда и делать его единственно приемлемой формой существования – в этом была вся мусик.
Намба ван в нашем районном лягушатнике.
– Еще коктейль? – спросила она.
– Спасибо, мне хватило.
– Ну, не кисни! Вдох-выдох, вдох-выдох, лапуля! Вспомни, чему я тебя учила!.. Давай-ка вместе…
«Инь и ян, а в сумме – хрень», – синхронно продекламировали мы, после чего в унисон потрясли головами, стукнулись ладонями и рассмеялись. Обе – с видимым облегчением.
– Что ты собираешься делать? – поинтересовалась мусик, как только с ритуальными жестами было покончено.
– А что я должна делать?
– Страдать по поводу разрыва с любимым человеком.
Под «любимым человеком» мусик, очевидно, имела в виду Иллариона, которого сама же и отбила; абсурд продолжался и набирал нешуточные обороты.
– А нужно?
– Ты меня удивляешь, лапуля! Конечно, нужно, это облагораживает, улучшает цвет лица и очищает застоявшуюся кровь…
…а также вентилирует легкие и нормализует стул, мысленно добавила я; мусик все же отпетая сука, никаких сомнений.
– Хорошо, я согласна пострадать какое-то время.
– Но недолго, – мягко посоветовала Отпетая Сука.
– Пары недель хватит?
– Неделю от силы. Большего этот прохвост не стоит.
– Неделя? Хорошо.
– Что-то ты легко согласилась. – Мусик сразу же нахохлилась и посмотрела на меня с подозрением. – Даже странно. Ну-ка, признавайся, лапуля: сбагрила мне откровенное дерьмо? На тебе, боже, что мне негоже?
Не поддаваться абсурду, ни в коем случае не поддаваться!
– Перестань нести чушь. – Я, как это бывало всегда, все-таки позволила абсурду овладеть собой. – Ларик – чудный человек. Тебе повезло.
– Но он храпит, – склочно заметила мусик.
– Только когда лежит на спине. Не давай ему лежать на спине.
– И чавкает.
– Не давай ему есть.
– И любит чеснок.
– Скупи все чесночные приправы в ближайших магазинах и слей их в унитаз.
– Умаешься сливать!
– Зато он молод, – прибегла я к последнему – убийственному – аргументу. – Молод и хорош собой. Разве не такого человека ты искала?
– А ты хитрая, лапуля! – Мусик откинулась на стуле и постучала по столу кончиками пальцев. – Ладно, будем считать, что ты меня уговорила. И бог с ним, с Лариком. Поговорим о тебе. Что-то мы давно не говорили о тебе. Все еще кукуешь в своем филькином журналишке?
«Филькин журналишко», или, если быть совсем точным, «ГОРОД И НОЧЬ» – именно так звучало название в оригинале, в переводе с мусикиного птичьего языка на общеупотребительный русский. Я уволилась из «Города…» три года назад, не проработав в нем и месяца, и с тех пор поменяла множество изданий, но мусик упорно приписывала меня именно к филькиному журналишке.
Ничего с этим не поделаешь. Лучше не сопротивляться.
– Все еще кукую, – вяло сказала я. – Как иначе?..
– Так я и думала! И Марат, стало быть, никуда не делся? – Вот он, вопрос, неизменно следующий за вопросом о филькином журналишке.
– Его зовут не Марат. Пора бы запомнить.
– И Анвар, стало быть, никуда не делся? – тут же поправилась мусик.
– Не Анвар. Его зовут не Марат и не Анвар. Тимур. Ти-мур.
– А я что сказала?..
Глупо было сердиться на рассеянно-высокомерную амнезию мусика и глупо было сердиться на себя, которая до сих пор помнила, что Его зовут Тимур.
Ти-мур.
Темноволосый и золотоглазый, похожий на всех богов одновременно; это ему предназначалась главная роль в культовом фильме «Мертвец», и главная роль в культовом фильме «Небо над Берлином», и все до единой роли в культовом фильме «Более странно, чем рай».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94