идеальная парковка – еще одно средство воздействия на ангела; стоило только Сардику представить, как они паркуются, выходят из машины, поднимаются в лифте на пахнущий дезинфекцией бундесовый этаж, отпирают ключом дверь в апартаменты, и… и…Дальше можно не продолжать, от одного этого, уже заявленного набора, у Сардика темнеет в глазах и ноет сердце.
Он никуда не уйдет отсюда. С места не сдвинется.
Будет стоять и ждать. Валяться на газоне и ждать. Прохаживаться рядом и ждать. Чего? Неизвестно. Он просто обязан еще раз увидеть ангела, заглянуть в его зеленые глаза.
Вот и все.
***
…У немца толстые ляжки, а Сардик – стройный, поджарый, с развитой, пусть и не слишком проявленной мускулатурой. У немца – тупая zugtiere-физиономия, а лицо Сардика – это лицо философа, никак не меньше. Волосы немца годятся разве что на паклю, не то что роскошная Сардикова шевелюра. Немец – гнусный торгаш, а Сардик творец. Художник от Бога. Человек с воображением. Милый, забавный, страшный симпатяга. Просто красавчик (какой-то там певец, всуе упомянутый ангелом, – отдыхает). Что еще говорил ангел?
Много чего.
Но это не помешало ему исчезнуть из мастерской вместе с немцем, бросив на прощание: я позвоню. Ха-ха, старая история! Те немногие женщины, которые иногда случались в жизни Сардика, тоже обещали позвонить. И никогда не перезванивали. Ангел пошел еще дальше: он сказал я позвоню и даже не спросил номер телефона!..
У Сардика масса времени, чтобы внимательно изучить колоду чувств к ангелу. Недавно распакованная, она между тем выглядит затертой, замусоленной. Все оттого, что Сардику кажется: он знал ангела всегда, сто лет, тысячу, еще до рождения. И будет знать после смерти.
Туз червей – любовь.
Туз пик – ненависть.
Сардику хотелось бы вытащить на свет туз пик (ангел не слишком-то хорошо обошелся с ним, сподличал), но раз за разом получаются черви. Все правильно, старичок, любовь – тот еще шулер, играть с ним – себе дороже, все равно проиграешь. Это тебе не домино, не 6-1.
В сумерках – вплотную приблизившихся к прекрасной Неве – колода и вовсе становится неразличимой, но и без всяких карт ясно: в сердце Сардика одна лишь любовь. Сидит себе, как скворец в скворечнике, и никуда не собирается улетать. Любовь-скворец гораздо предпочтительнее любви-шулера, ее можно погладить, покормить зерном с руки, посвистеть песенки в унисон – в ожидании, когда она снова сменит образ, переключится на что-то другое.
На любовь-адвоката, к примеру. Не проигравшего ни одного дела и вытаскивающего такие безнадежные случаи, что просто диву даешься. Любовь-адвокат (чернокожая, амбициозная, напористая, с дальним прицелом на президентство, настоящая self-made вумен) нашептывает Сардику: не сходи с ума, старичок, не веди себя, как клоун! С чего ты взял, что ангел направился в этот хренов дом политтерпимости? Он вышел возле метро много часов назад и навсегда забыл о существовании красномордого альбрехтика; и чем бесцельно ошибаться здесь, шел бы ты домой – вдруг ангел обрывает телефон?
Он не знает моего домашнего телефона, – сопротивляется Сардик.
Проверь мобильный!
На мобильном нет ни одного непринятого звонка.
Что, если деньги закончились? Пополни счет!
Я его пополнял два дня назад. Вот, пожалуйста, 6.08 у.е., как одна копейка.
А зона доступа? Что, если ты не в зоне доступа?
В зоне.
Значит, ангел звонит на домашний.
Он не знает моего домашнего.
А если знает? Если он вообще мается у тебя под дверью и вот-вот уйдет?..
Любовь-адвокат убаюкивает Сардика, не забывая при этом высмеять его идиотские бдения у «баклажана», да и вправду – сколько времени прошло?
Никак не меньше четырех, а то и пяти часов, хотя Сардик может ошибаться: майские штучки города Питера, преддверие белых ночей. В любом случае абрис «баклажана» просматривается все хуже и хуже, никто не беспокоил его – и нет никаких предпосылок, что побеспокоит.
Наверное, Сардику в самом деле пора уходить.
…В ту самую минуту, когда Сардик решил, что «пора», он увидел ангела.
Ангел появился – и слава богу, не с той стороны, которая делала его таким, как все. Не из-за двери немецкого подъезда – наоборот: со стороны мечети, или православной часовни, или Троицкого моста, или Петропавловки, извне.
Ангел не видел Сардика, и сам Сардик не заметил бы ангела, если бы именно в это мгновение не пялился прощально на «баклажан». До самого последнего мгновения «Феррари» оставался тем, чем был последние четыре или пять часов – самодовольной и бессмысленной грудой очень дорогого металла. Но явление ангела преобразило его, как совсем недавно преобразило картины в мастерской – и наверняка еще много чего, неизвестного Сардику.
Теперь «Феррари» предстал перед ним умной и сильной машиной (немного порочной, как и все, к кому подходит определение «умный и сильный»; представить, что в бардачке «Феррари» лежит пушка, в багажнике – труп, а в рулевой колонке спрятан пакет с кокаином, не составило бы особого труда). У «Феррари» даже появилось собственное имя – «Enzo», и оно выглядело не биркой на шмотке, а подписью к прекрасной, хотя и не слишком известной картине, датируемой началом Кватроченто. Энцо – замечательный парень, незабываемый; след, который он оставляет в сердце любого человека, похож на след реактивного самолета в дневном небе. Или на след падающей звезды – в ночном. Подружиться с Энцо было бы верхом мечтаний, но Сардик не умеет водить машины.
Сардик – нет, а ангел – да.
Вот он с легкостью открывает водительскую дверь и проскальзывает внутрь, как скользнул бы в постель к возлюбленному. Так и есть: Энцо – возлюбленный, а Сардик – третий лишний.
Обычная история.
Э-э, нет. Время обычных историй кончилось.
… – Привет, давно не виделись! -
сказала левая половина Сардика, пытающаяся утвердиться на краешке пассажирского сиденья. Правая все еще находилась снаружи, во власти сумерек: ерзала пяткой по асфальту, цеплялась пальцами за дверь.
Так и не разогнавшись толком, Ёлка резко сбросила скорость:
– Ты?! Опять за мной следишь?!
– Нет, просто не могу без тебя. Любовь с первого взгляда – слыхала про такое?
– Краем уха. Забирайся, и валим отсюда по-скорому.
«По-скорому» и впрямь оказалось сверхзвуковым:
Сардик выдохнуть не успел, как они слегка задержались на светофоре у Сампсониевского моста, перелетели через него, нырнули в тоннель под Литейным и, вырвавшись на волю, пошли по набережным. Спидометр показывал космические, на взгляд Сардика, значения: что-то около ста пятидесяти кэмэ в час. Или того больше.
– Участвуешь в гонках? – сглотнув слюну, спросил он.
– Ага.
– А хозяин в курсе?
– Ты кого имеешь в виду?
– Альбрехта. Немца.
– Этого урода?
Ёлка засмеялась, и Сардик засмеялся вместе с ней:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94
Он никуда не уйдет отсюда. С места не сдвинется.
Будет стоять и ждать. Валяться на газоне и ждать. Прохаживаться рядом и ждать. Чего? Неизвестно. Он просто обязан еще раз увидеть ангела, заглянуть в его зеленые глаза.
Вот и все.
***
…У немца толстые ляжки, а Сардик – стройный, поджарый, с развитой, пусть и не слишком проявленной мускулатурой. У немца – тупая zugtiere-физиономия, а лицо Сардика – это лицо философа, никак не меньше. Волосы немца годятся разве что на паклю, не то что роскошная Сардикова шевелюра. Немец – гнусный торгаш, а Сардик творец. Художник от Бога. Человек с воображением. Милый, забавный, страшный симпатяга. Просто красавчик (какой-то там певец, всуе упомянутый ангелом, – отдыхает). Что еще говорил ангел?
Много чего.
Но это не помешало ему исчезнуть из мастерской вместе с немцем, бросив на прощание: я позвоню. Ха-ха, старая история! Те немногие женщины, которые иногда случались в жизни Сардика, тоже обещали позвонить. И никогда не перезванивали. Ангел пошел еще дальше: он сказал я позвоню и даже не спросил номер телефона!..
У Сардика масса времени, чтобы внимательно изучить колоду чувств к ангелу. Недавно распакованная, она между тем выглядит затертой, замусоленной. Все оттого, что Сардику кажется: он знал ангела всегда, сто лет, тысячу, еще до рождения. И будет знать после смерти.
Туз червей – любовь.
Туз пик – ненависть.
Сардику хотелось бы вытащить на свет туз пик (ангел не слишком-то хорошо обошелся с ним, сподличал), но раз за разом получаются черви. Все правильно, старичок, любовь – тот еще шулер, играть с ним – себе дороже, все равно проиграешь. Это тебе не домино, не 6-1.
В сумерках – вплотную приблизившихся к прекрасной Неве – колода и вовсе становится неразличимой, но и без всяких карт ясно: в сердце Сардика одна лишь любовь. Сидит себе, как скворец в скворечнике, и никуда не собирается улетать. Любовь-скворец гораздо предпочтительнее любви-шулера, ее можно погладить, покормить зерном с руки, посвистеть песенки в унисон – в ожидании, когда она снова сменит образ, переключится на что-то другое.
На любовь-адвоката, к примеру. Не проигравшего ни одного дела и вытаскивающего такие безнадежные случаи, что просто диву даешься. Любовь-адвокат (чернокожая, амбициозная, напористая, с дальним прицелом на президентство, настоящая self-made вумен) нашептывает Сардику: не сходи с ума, старичок, не веди себя, как клоун! С чего ты взял, что ангел направился в этот хренов дом политтерпимости? Он вышел возле метро много часов назад и навсегда забыл о существовании красномордого альбрехтика; и чем бесцельно ошибаться здесь, шел бы ты домой – вдруг ангел обрывает телефон?
Он не знает моего домашнего телефона, – сопротивляется Сардик.
Проверь мобильный!
На мобильном нет ни одного непринятого звонка.
Что, если деньги закончились? Пополни счет!
Я его пополнял два дня назад. Вот, пожалуйста, 6.08 у.е., как одна копейка.
А зона доступа? Что, если ты не в зоне доступа?
В зоне.
Значит, ангел звонит на домашний.
Он не знает моего домашнего.
А если знает? Если он вообще мается у тебя под дверью и вот-вот уйдет?..
Любовь-адвокат убаюкивает Сардика, не забывая при этом высмеять его идиотские бдения у «баклажана», да и вправду – сколько времени прошло?
Никак не меньше четырех, а то и пяти часов, хотя Сардик может ошибаться: майские штучки города Питера, преддверие белых ночей. В любом случае абрис «баклажана» просматривается все хуже и хуже, никто не беспокоил его – и нет никаких предпосылок, что побеспокоит.
Наверное, Сардику в самом деле пора уходить.
…В ту самую минуту, когда Сардик решил, что «пора», он увидел ангела.
Ангел появился – и слава богу, не с той стороны, которая делала его таким, как все. Не из-за двери немецкого подъезда – наоборот: со стороны мечети, или православной часовни, или Троицкого моста, или Петропавловки, извне.
Ангел не видел Сардика, и сам Сардик не заметил бы ангела, если бы именно в это мгновение не пялился прощально на «баклажан». До самого последнего мгновения «Феррари» оставался тем, чем был последние четыре или пять часов – самодовольной и бессмысленной грудой очень дорогого металла. Но явление ангела преобразило его, как совсем недавно преобразило картины в мастерской – и наверняка еще много чего, неизвестного Сардику.
Теперь «Феррари» предстал перед ним умной и сильной машиной (немного порочной, как и все, к кому подходит определение «умный и сильный»; представить, что в бардачке «Феррари» лежит пушка, в багажнике – труп, а в рулевой колонке спрятан пакет с кокаином, не составило бы особого труда). У «Феррари» даже появилось собственное имя – «Enzo», и оно выглядело не биркой на шмотке, а подписью к прекрасной, хотя и не слишком известной картине, датируемой началом Кватроченто. Энцо – замечательный парень, незабываемый; след, который он оставляет в сердце любого человека, похож на след реактивного самолета в дневном небе. Или на след падающей звезды – в ночном. Подружиться с Энцо было бы верхом мечтаний, но Сардик не умеет водить машины.
Сардик – нет, а ангел – да.
Вот он с легкостью открывает водительскую дверь и проскальзывает внутрь, как скользнул бы в постель к возлюбленному. Так и есть: Энцо – возлюбленный, а Сардик – третий лишний.
Обычная история.
Э-э, нет. Время обычных историй кончилось.
… – Привет, давно не виделись! -
сказала левая половина Сардика, пытающаяся утвердиться на краешке пассажирского сиденья. Правая все еще находилась снаружи, во власти сумерек: ерзала пяткой по асфальту, цеплялась пальцами за дверь.
Так и не разогнавшись толком, Ёлка резко сбросила скорость:
– Ты?! Опять за мной следишь?!
– Нет, просто не могу без тебя. Любовь с первого взгляда – слыхала про такое?
– Краем уха. Забирайся, и валим отсюда по-скорому.
«По-скорому» и впрямь оказалось сверхзвуковым:
Сардик выдохнуть не успел, как они слегка задержались на светофоре у Сампсониевского моста, перелетели через него, нырнули в тоннель под Литейным и, вырвавшись на волю, пошли по набережным. Спидометр показывал космические, на взгляд Сардика, значения: что-то около ста пятидесяти кэмэ в час. Или того больше.
– Участвуешь в гонках? – сглотнув слюну, спросил он.
– Ага.
– А хозяин в курсе?
– Ты кого имеешь в виду?
– Альбрехта. Немца.
– Этого урода?
Ёлка засмеялась, и Сардик засмеялся вместе с ней:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94