И нашли его не на городской свалке, а…
– А? – Мафиози даже подался вперед, чтобы лучше расслышать мою версию.
– А в окрестностях яхт-клуба на Крестовском. В сарае, где хранятся лодки.
Сам Домино не придумал бы истории заковыристей!..
– Но голова-то была проломлена? – поинтересовался старик.
– Еще как проломлена!..
Мой мучитель недоверчиво хмыкнул, за ним хмыкнула и я, а потом мы, не сговариваясь, расхохотались.
– А ведь четки – не машина, – сквозь смех произнес он.
– Не машина, точно, – сквозь смех произнесла я.
– Если бы у него угнали машину… Это был бы конец света. Для того, кто угнал.
– Наверное. – Мне потребовались нечеловеческие усилия, чтобы удержать улыбку на губах. А она так и норовила сбежать, как школьник с последнего урока, – моя улыбка.
Он отпустил меня внезапно. Еще более внезапно, чем схватил за плечо пять минут назад. Будь я прежней (той, которая была знакома мне до последней пломбы во рту) – или будущей (той, которую я не знала совершенно), я бросилась бы к выходу, включив третью космическую скорость. Но я была настоящей и слепо верила голому коту, запертому у меня в квартире на Петроградке. Я была настоящей – потому и осталась сидеть на диване.
Вместо меня встал старик. Он прошелся по комнате, остановился возле двери и повернулся ко мне, скрестив руки на груди.
– Ты ведь угнала этот джип, так? – спросил он. Я молчала.
– Можешь не отвечать. Ты угнала его.
На что похожи мои мысли? На сухие горошины. На сухой виноград, а попросту – изюм. На раскатившиеся бусины четок – то ли янтарных, то ли перламутровых: насчет владельца Х-пятого и клиента «Красных рыбок» по совместительству – мне сказали правду, тут двух мнений быть не может. Разночтения начнутся, когда встанет вопрос о сумме. Вдруг случится чудо и они не позвонят владельцу, а, как самые последние шакалы, потребуют у меня денег – за молчание. И это не худший вариант. Совсем не худший… И как бы дело и впрямь не закончилось лодочным сараем. Или городской свалкой.
– Зачем же ты приехала сюда?
Это слишком невероятно, чтобы быть просто совпадением. Дело не в бэхе и ее хозяине. Дело в самих «Красных рыбках». Я приехала сюда… потому что не могла не приехать. Но рассказывать про кота и про то, как я узнала об этом чертовом автосервисе… и о непреодолимом влечении к тачкам… и еще о том… Да мало ли о чем можно было рассказать! Но не этим шакалам.
Не этим.
– Ты ведь приехала сюда не просто так?
– А что это вы мне «тыкаете»? -
нет, определенно, я (настоящая) нравлюсь себе все больше и больше. Ни один корректор, ни один изобретатель запонок не мог бы похвалиться таким самообладанием.
– Потому что тебя зовут Элина. И что-то там еще, не такое существенное. Я прав?
Я ожидала чего угодно, но только не этого.
Офигеть, подумала Элина.
Пресвятая Богородица, подумала блаженная Августа.
Perder el juicio, подумала Магдалена, блистательная, как колумбийская река с одноименным названием.
Надо же, херня какая, подумала Флоранс, цветочек Флоранс.
Кыш отсюда, овцы!..
– Несущественное, вы правы. Лучше вам звать меня Ёлкой.
Старик (глава мафиозного клана, гангстер, бутлегер) смотрит на меня как на только что обретенное сокровище. И в этом взгляде слишком много личного, давно прожитого, но не пережитого.
– Ёлка. Ему бы понравилось.
– Кому?
– Твоему отцу.
Я не совсем понимаю, о чем говорит мне старик, и искренне надеюсь, что осмысление придет потом.
– Вы знали моего отца?
– Он был моим лучшим другом.
– А мою мать? Вы и ее знали?
– Она была настоящей сукой. Ничего, что я так говорю о ней?
– Ничего.
– Она, конечно, жива…
– Жива, что ей сделается.
– И ты на нее не похожа.
– Не похожа, нет.
Я не похожа на мусика ни в одной черте, какое счастье!
– Когда ты пришла сюда… Я сразу понял, что это ты. Потому что ты – вылитый он.
– Отец?
–Да.
– У меня нет ни одной его фотографии. Хотя я живу в его квартире.
– Я знаю.
– Зато я не знаю вас.
– Я все расскажу тебе… Позже. Я все объясню. И ты объяснишь мне, как попала сюда. И почему. А теперь скажи… Просто скажи. Ты ведь угнала эту тачку?
Шершавый язык Домино касается моего уха, и в самой сердцевине ушной раковины набухает жемчужина, ощутимо пахнущая изюмом: «мау!» – давай, лапуля, никогда не знаешь, где найдешь, где потеряешь…
– Она мне очень понравилась. Очень. Я не смогла устоять. Такое бывает?
– Ты еще больше похожа на отца, чем я думал… Та штука… Та связка, которую ты положила в карман… Когда-то она принадлежала ему. Твоему отцу. Он сам выточил каждый ключ на ней. Он был талантливый…
– Фартовый? – переспрашиваю я. Осмысление приходит даже раньше, чем я думала.
– Фартовый – самое верное слово, Ёлка. Меня, кстати, зовут Борис Иванович. Но можешь звать меня старина Боб.
– Так звал вас отец?
– Да.
– А машина? Что будет с ней?
– Мне кажется, ты заслуживаешь такой ласточки, – улыбается старина Боб.
– Такого красавца, – уточняю я.
***
…Мы отлично ладим со стариной Бобом, но в гости ко мне, на Петроградку, его и калачом не заманишь. Слишком много печальных воспоминаний, говорит он. Он бы и рад приехать, познакомиться с легендарным, нежно-абрикосовым котом, но слишком много печальных воспоминаний. Мне кажется, он просто боится Домино, ведь Домино – личность почти мифологическая. Такая же мифологическая, как и мой отец.
Чего боится старина Боб?
Того же, чего боюсь я в отношении отца.
Что они оба – и кот, и умерший человек – могут хоть в чем-то не соответствовать мифу.
Я люблю байки старины Боба об отце. В них отец предстает лучшим автомобильным вором всего Северо-Запада и примкнувшей к нему Скандинавии. И – возможно – Польши и Чехии. И – возможно – Германии и Бенилюкса. Сказать об отце, что он был просто автомобильным вором, пусть и лучшим, – значит не сказать ничего. Он был зачарованным автомобильным вором – ни одной тачки он не угнал без любви. Без мгновенно вспыхнувшей и почти неконтролируемой страсти. Отец видел объекты вожделения насквозь, до самого последнего болта, – так же, как вижу их я. «Видеть насквозь» – наша семейная черта. Фамильная. «Видеть насквозь» – означает видеть слабые места, которые, по мнению дурачков-хозяев, являются самыми сильными. Одного взгляда на машину отцу было достаточно, чтобы понять, что за сигнализация на ней стоит и как ее вывести из строя.
Достаточно и мне.
Что-то было и в самом отце – это что-то позволяло ему уводить железных коняшек чуть ли не из стойла. Из-под носа дурачков-хозяев. И дурачки догадывались о постигшем их несчастье последними.
Есть это «что-то» и во мне.
Отцу нравились только самые лучшие и почти недоступные тачки. Эпопеи с «Мерседесом» одного генерального консула и «Ягуаром» одного очень крупного чиновника из правительства города особенно впечатляют.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94
– А? – Мафиози даже подался вперед, чтобы лучше расслышать мою версию.
– А в окрестностях яхт-клуба на Крестовском. В сарае, где хранятся лодки.
Сам Домино не придумал бы истории заковыристей!..
– Но голова-то была проломлена? – поинтересовался старик.
– Еще как проломлена!..
Мой мучитель недоверчиво хмыкнул, за ним хмыкнула и я, а потом мы, не сговариваясь, расхохотались.
– А ведь четки – не машина, – сквозь смех произнес он.
– Не машина, точно, – сквозь смех произнесла я.
– Если бы у него угнали машину… Это был бы конец света. Для того, кто угнал.
– Наверное. – Мне потребовались нечеловеческие усилия, чтобы удержать улыбку на губах. А она так и норовила сбежать, как школьник с последнего урока, – моя улыбка.
Он отпустил меня внезапно. Еще более внезапно, чем схватил за плечо пять минут назад. Будь я прежней (той, которая была знакома мне до последней пломбы во рту) – или будущей (той, которую я не знала совершенно), я бросилась бы к выходу, включив третью космическую скорость. Но я была настоящей и слепо верила голому коту, запертому у меня в квартире на Петроградке. Я была настоящей – потому и осталась сидеть на диване.
Вместо меня встал старик. Он прошелся по комнате, остановился возле двери и повернулся ко мне, скрестив руки на груди.
– Ты ведь угнала этот джип, так? – спросил он. Я молчала.
– Можешь не отвечать. Ты угнала его.
На что похожи мои мысли? На сухие горошины. На сухой виноград, а попросту – изюм. На раскатившиеся бусины четок – то ли янтарных, то ли перламутровых: насчет владельца Х-пятого и клиента «Красных рыбок» по совместительству – мне сказали правду, тут двух мнений быть не может. Разночтения начнутся, когда встанет вопрос о сумме. Вдруг случится чудо и они не позвонят владельцу, а, как самые последние шакалы, потребуют у меня денег – за молчание. И это не худший вариант. Совсем не худший… И как бы дело и впрямь не закончилось лодочным сараем. Или городской свалкой.
– Зачем же ты приехала сюда?
Это слишком невероятно, чтобы быть просто совпадением. Дело не в бэхе и ее хозяине. Дело в самих «Красных рыбках». Я приехала сюда… потому что не могла не приехать. Но рассказывать про кота и про то, как я узнала об этом чертовом автосервисе… и о непреодолимом влечении к тачкам… и еще о том… Да мало ли о чем можно было рассказать! Но не этим шакалам.
Не этим.
– Ты ведь приехала сюда не просто так?
– А что это вы мне «тыкаете»? -
нет, определенно, я (настоящая) нравлюсь себе все больше и больше. Ни один корректор, ни один изобретатель запонок не мог бы похвалиться таким самообладанием.
– Потому что тебя зовут Элина. И что-то там еще, не такое существенное. Я прав?
Я ожидала чего угодно, но только не этого.
Офигеть, подумала Элина.
Пресвятая Богородица, подумала блаженная Августа.
Perder el juicio, подумала Магдалена, блистательная, как колумбийская река с одноименным названием.
Надо же, херня какая, подумала Флоранс, цветочек Флоранс.
Кыш отсюда, овцы!..
– Несущественное, вы правы. Лучше вам звать меня Ёлкой.
Старик (глава мафиозного клана, гангстер, бутлегер) смотрит на меня как на только что обретенное сокровище. И в этом взгляде слишком много личного, давно прожитого, но не пережитого.
– Ёлка. Ему бы понравилось.
– Кому?
– Твоему отцу.
Я не совсем понимаю, о чем говорит мне старик, и искренне надеюсь, что осмысление придет потом.
– Вы знали моего отца?
– Он был моим лучшим другом.
– А мою мать? Вы и ее знали?
– Она была настоящей сукой. Ничего, что я так говорю о ней?
– Ничего.
– Она, конечно, жива…
– Жива, что ей сделается.
– И ты на нее не похожа.
– Не похожа, нет.
Я не похожа на мусика ни в одной черте, какое счастье!
– Когда ты пришла сюда… Я сразу понял, что это ты. Потому что ты – вылитый он.
– Отец?
–Да.
– У меня нет ни одной его фотографии. Хотя я живу в его квартире.
– Я знаю.
– Зато я не знаю вас.
– Я все расскажу тебе… Позже. Я все объясню. И ты объяснишь мне, как попала сюда. И почему. А теперь скажи… Просто скажи. Ты ведь угнала эту тачку?
Шершавый язык Домино касается моего уха, и в самой сердцевине ушной раковины набухает жемчужина, ощутимо пахнущая изюмом: «мау!» – давай, лапуля, никогда не знаешь, где найдешь, где потеряешь…
– Она мне очень понравилась. Очень. Я не смогла устоять. Такое бывает?
– Ты еще больше похожа на отца, чем я думал… Та штука… Та связка, которую ты положила в карман… Когда-то она принадлежала ему. Твоему отцу. Он сам выточил каждый ключ на ней. Он был талантливый…
– Фартовый? – переспрашиваю я. Осмысление приходит даже раньше, чем я думала.
– Фартовый – самое верное слово, Ёлка. Меня, кстати, зовут Борис Иванович. Но можешь звать меня старина Боб.
– Так звал вас отец?
– Да.
– А машина? Что будет с ней?
– Мне кажется, ты заслуживаешь такой ласточки, – улыбается старина Боб.
– Такого красавца, – уточняю я.
***
…Мы отлично ладим со стариной Бобом, но в гости ко мне, на Петроградку, его и калачом не заманишь. Слишком много печальных воспоминаний, говорит он. Он бы и рад приехать, познакомиться с легендарным, нежно-абрикосовым котом, но слишком много печальных воспоминаний. Мне кажется, он просто боится Домино, ведь Домино – личность почти мифологическая. Такая же мифологическая, как и мой отец.
Чего боится старина Боб?
Того же, чего боюсь я в отношении отца.
Что они оба – и кот, и умерший человек – могут хоть в чем-то не соответствовать мифу.
Я люблю байки старины Боба об отце. В них отец предстает лучшим автомобильным вором всего Северо-Запада и примкнувшей к нему Скандинавии. И – возможно – Польши и Чехии. И – возможно – Германии и Бенилюкса. Сказать об отце, что он был просто автомобильным вором, пусть и лучшим, – значит не сказать ничего. Он был зачарованным автомобильным вором – ни одной тачки он не угнал без любви. Без мгновенно вспыхнувшей и почти неконтролируемой страсти. Отец видел объекты вожделения насквозь, до самого последнего болта, – так же, как вижу их я. «Видеть насквозь» – наша семейная черта. Фамильная. «Видеть насквозь» – означает видеть слабые места, которые, по мнению дурачков-хозяев, являются самыми сильными. Одного взгляда на машину отцу было достаточно, чтобы понять, что за сигнализация на ней стоит и как ее вывести из строя.
Достаточно и мне.
Что-то было и в самом отце – это что-то позволяло ему уводить железных коняшек чуть ли не из стойла. Из-под носа дурачков-хозяев. И дурачки догадывались о постигшем их несчастье последними.
Есть это «что-то» и во мне.
Отцу нравились только самые лучшие и почти недоступные тачки. Эпопеи с «Мерседесом» одного генерального консула и «Ягуаром» одного очень крупного чиновника из правительства города особенно впечатляют.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94