Он хорошо знал законы, знал, что старика тут же заставят выпить чашу с ядом, если он будет пойман при попытке похитить человеческое сердце.
Стемнело. Уарда перестала плакать и спросила врача:
– А не пошел ли дедушка в город, чтобы занять там ту огромную сумму, которую ты или твой храм потребовали за ваши лекарства? Но ведь у нас есть золотой браслет царевны и еще половина добычи отца, а в сундуке лежит нетронутой плата, полученная бабушкой за два года работы плакальщицей. Неужели всего этого вам мало?
Вопрос девушки прозвучал зло, как упрек, но врач, у которого правдивость давно вошла в привычку, отмалчивался. Он ведь не мог сказать правды. За свою помощь он потребовал большего, чем золото и серебро. Теперь он вспомнил о предостережении Пентаура и, когда начали лаять шакалы, поспешно схватил приспособление для добывания огня и зажег несколько заранее приготовленных кусков смолы. Разжигая огонь, он спрашивал себя: какая судьба постигнет Уарду без деда, бабки, без него самого? И фантастический план, вот уже много часов смутно рисовавшийся в его мозгу, начал приобретать теперь ясность и определенность. «Если старик не вернется, – думал Небсехт, – я попрошу колхитов, чтобы они приняли меня в свою касту, они вряд ли откажутся, зная ловкость моих рук и мои знания». Он решил, женившись на Уарде, жить с ней вдали от людей, целиком посвятив себя новому ремеслу, которое даст ему много материала для исследований. Его не интересовали ни удобства, ни удовольствия, ни даже высокое положение!
Он надеялся, что по новому каменистому пути он быстрее пойдет вперед, чем по старой, гладко укатанной дороге. Ведь он и теперь не испытывал потребности делиться с кем-либо своими мыслями, сообщать другим свои открытия, ибо знание само по себе вполне удовлетворяло его. Он ни минуты не задумывался о своих обязательствах перед Домом Сети. Уже три дня не менял он одежды, бритва не касалась ни его лица, ни головы, ни одна капля воды не омыла его рук и ног. Он чувствовал себя почти одичавшим, он как бы уже превратился в бальзамировщика или колхита, а быть может, даже в самого презренного среди людей – в парасхита. Это пренебрежение жреческими обязанностями доставляло ему какую-то странную радость, так как равняло его с Уардой, а эта девушка, лежавшая со спутанными волосами на соломенной подстилке, слабая и испуганная, как нельзя более подходила для той будущности, которую он рисовал себе сейчас.
– Ты ничего не слышишь? – неожиданно спросила девушка.
Повернувшись в сторону долины, он вместе с ней стал прислушиваться. Вот залаяли собаки, и вскоре сам парасхит со своей женой остановился у ограды хижины, прощаясь со старой Хект, которую они нагнали по дороге, когда она возвращалась из Фив.
– Как долго вас не было! – воскликнула Уарда, когда старики оказались, наконец, возле нее. – Я так испугалась!
– Но ведь с тобой был врач, – сказала старуха, уходя в хижину, чтобы приготовить незатейливый ужин. А старик опустился на колени рядом с внучкой и ласкал ее так нежно и вместе с тем так благоговейно, будто он был ей не кровным родственником, а преданным слугой.
Затем он встал и подал дрожавшему от волнения Небсехту мешочек из грубого полотна, который всегда носил при себе.
– Там сердце, – шепнул он. – Вынь его и верни мне мешочек– в нем ножи, без которых я не могу обойтись.
Трясущимися от волнения руками Небсехт вынул сердце из мешочка, выкинул несколько коробочек из своего ящика с лекарствами, заботливо положил сердце на освободившееся место, сунул руку за пазуху и, подойдя к парасхиту, сказал ему на ухо:
– Вот, возьми мою расписку, повесь ее себе на шею, а когда ты умрешь, то я вложу тебе в пелены, как знатному вельможе, всю книгу «Выхода днем». Но это еще не все. Мой брат, весьма сведущий в разных делах, выплачивает мне проценты с состояния, что досталось мне в наследство, а я уже десять лет не трогал этих доходов. Так вот, все эти деньги я отдаю тебе, пусть у тебя с твоей старухой будет обеспеченная старость.
Парасхит взял мешочек с куском папируса и спокойно выслушал слова врача. Затем, отвернувшись, тихо, но решительно сказал:
– Оставь эти деньги себе – мы с тобой квиты. Разумеется, если девочка выздоровеет, – добавил он с горечью.
– Она… она уже почти здорова, – заикаясь, проговорил врач. – Но почему же ты не хочешь… не хочешь…
– Потому что до сей поры я никогда ничего не брал в долг и не клянчил, – перебил его старик, – и мне не хотелось бы на старости лет заниматься этим… Жизнь за жизнь! А еще я скажу тебе: за то, что я сегодня сделал для тебя, не в силах заплатить даже сам Рамсес всеми своими несметными сокровищами!
Небсехт потупился – он не знал, что ответить.
Тем временем старуха поставила перед мужчинами миску с наскоро разогретой вареной чечевицей, редьку и лук. Затем она отвела Уарду в хижину – девушка не пожелала, чтобы ее несли на руках. Вернувшись, старуха предложила Небсехту разделить с ними ужин. Небсехт охотно принял ее приглашение, так как со вчерашнего вечера ничего не ел.
Когда старуха снова ушла в хижину, он спросил парасхита:
– Чье сердце ты принес мне и как удалось тебе его раздобыть?
– Сначала объясни, зачем ты заставил меня совершить такое тяжкое преступление? – попросил его старик.
– Я хочу изучить строение человеческого сердца, – ответил врач, – чтобы, когда мне попадется больное сердце, уметь вылечить его.
Некоторое время парасхит молча смотрел в землю, затем спросил:
– Ты говоришь правду?
– Да! – решительно отвечал врач.
– Это меня утешает, потому что ты охотно оказываешь помощь бедным, – проговорил старик.
– Так же охотно, как и богатым! Ну, а теперь скажи: у кого ты взял это сердце?
– Я пришел в дом бальзамировщиков, – начал старик, раскладывая перед собой несколько кусков кремня, чтобы сделать из них ножи. – Пришел я туда и увидал три трупа. Я должен был сделать на них своим кремневым ножом восемь предписываемых обычаем надрезов. А когда нагие мертвецы лежат на деревянной скамье, то все они равны, и жалкий нищий так же неподвижен передо мной, как и любимый сын фараона. Но я хорошо знал, кто лежит передо мной. Крепкое тело старика принадлежало умершему пророку храма Хатшепсут, а чуть в стороне, рядком, лежали каменотес из некрополя и одна умершая от чахотки девка из квартала чужеземцев – два жалких, тощих трупа. Пророка этого я хорошо знал – сотни раз попадался он мне навстречу в своих раззолоченных носилках, все называли его богатым Руи. Я сделал, что положено, со всеми тремя, потом меня, как водится, отогнали камнями, после чего я с помощью своих товарищей разложил по порядку внутренности покойников. Внутренности пророка потом попадут в красивые канопы из алебастра, а внутренности каменотеса и девки предстояло вложить обратно в их тела.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146
Стемнело. Уарда перестала плакать и спросила врача:
– А не пошел ли дедушка в город, чтобы занять там ту огромную сумму, которую ты или твой храм потребовали за ваши лекарства? Но ведь у нас есть золотой браслет царевны и еще половина добычи отца, а в сундуке лежит нетронутой плата, полученная бабушкой за два года работы плакальщицей. Неужели всего этого вам мало?
Вопрос девушки прозвучал зло, как упрек, но врач, у которого правдивость давно вошла в привычку, отмалчивался. Он ведь не мог сказать правды. За свою помощь он потребовал большего, чем золото и серебро. Теперь он вспомнил о предостережении Пентаура и, когда начали лаять шакалы, поспешно схватил приспособление для добывания огня и зажег несколько заранее приготовленных кусков смолы. Разжигая огонь, он спрашивал себя: какая судьба постигнет Уарду без деда, бабки, без него самого? И фантастический план, вот уже много часов смутно рисовавшийся в его мозгу, начал приобретать теперь ясность и определенность. «Если старик не вернется, – думал Небсехт, – я попрошу колхитов, чтобы они приняли меня в свою касту, они вряд ли откажутся, зная ловкость моих рук и мои знания». Он решил, женившись на Уарде, жить с ней вдали от людей, целиком посвятив себя новому ремеслу, которое даст ему много материала для исследований. Его не интересовали ни удобства, ни удовольствия, ни даже высокое положение!
Он надеялся, что по новому каменистому пути он быстрее пойдет вперед, чем по старой, гладко укатанной дороге. Ведь он и теперь не испытывал потребности делиться с кем-либо своими мыслями, сообщать другим свои открытия, ибо знание само по себе вполне удовлетворяло его. Он ни минуты не задумывался о своих обязательствах перед Домом Сети. Уже три дня не менял он одежды, бритва не касалась ни его лица, ни головы, ни одна капля воды не омыла его рук и ног. Он чувствовал себя почти одичавшим, он как бы уже превратился в бальзамировщика или колхита, а быть может, даже в самого презренного среди людей – в парасхита. Это пренебрежение жреческими обязанностями доставляло ему какую-то странную радость, так как равняло его с Уардой, а эта девушка, лежавшая со спутанными волосами на соломенной подстилке, слабая и испуганная, как нельзя более подходила для той будущности, которую он рисовал себе сейчас.
– Ты ничего не слышишь? – неожиданно спросила девушка.
Повернувшись в сторону долины, он вместе с ней стал прислушиваться. Вот залаяли собаки, и вскоре сам парасхит со своей женой остановился у ограды хижины, прощаясь со старой Хект, которую они нагнали по дороге, когда она возвращалась из Фив.
– Как долго вас не было! – воскликнула Уарда, когда старики оказались, наконец, возле нее. – Я так испугалась!
– Но ведь с тобой был врач, – сказала старуха, уходя в хижину, чтобы приготовить незатейливый ужин. А старик опустился на колени рядом с внучкой и ласкал ее так нежно и вместе с тем так благоговейно, будто он был ей не кровным родственником, а преданным слугой.
Затем он встал и подал дрожавшему от волнения Небсехту мешочек из грубого полотна, который всегда носил при себе.
– Там сердце, – шепнул он. – Вынь его и верни мне мешочек– в нем ножи, без которых я не могу обойтись.
Трясущимися от волнения руками Небсехт вынул сердце из мешочка, выкинул несколько коробочек из своего ящика с лекарствами, заботливо положил сердце на освободившееся место, сунул руку за пазуху и, подойдя к парасхиту, сказал ему на ухо:
– Вот, возьми мою расписку, повесь ее себе на шею, а когда ты умрешь, то я вложу тебе в пелены, как знатному вельможе, всю книгу «Выхода днем». Но это еще не все. Мой брат, весьма сведущий в разных делах, выплачивает мне проценты с состояния, что досталось мне в наследство, а я уже десять лет не трогал этих доходов. Так вот, все эти деньги я отдаю тебе, пусть у тебя с твоей старухой будет обеспеченная старость.
Парасхит взял мешочек с куском папируса и спокойно выслушал слова врача. Затем, отвернувшись, тихо, но решительно сказал:
– Оставь эти деньги себе – мы с тобой квиты. Разумеется, если девочка выздоровеет, – добавил он с горечью.
– Она… она уже почти здорова, – заикаясь, проговорил врач. – Но почему же ты не хочешь… не хочешь…
– Потому что до сей поры я никогда ничего не брал в долг и не клянчил, – перебил его старик, – и мне не хотелось бы на старости лет заниматься этим… Жизнь за жизнь! А еще я скажу тебе: за то, что я сегодня сделал для тебя, не в силах заплатить даже сам Рамсес всеми своими несметными сокровищами!
Небсехт потупился – он не знал, что ответить.
Тем временем старуха поставила перед мужчинами миску с наскоро разогретой вареной чечевицей, редьку и лук. Затем она отвела Уарду в хижину – девушка не пожелала, чтобы ее несли на руках. Вернувшись, старуха предложила Небсехту разделить с ними ужин. Небсехт охотно принял ее приглашение, так как со вчерашнего вечера ничего не ел.
Когда старуха снова ушла в хижину, он спросил парасхита:
– Чье сердце ты принес мне и как удалось тебе его раздобыть?
– Сначала объясни, зачем ты заставил меня совершить такое тяжкое преступление? – попросил его старик.
– Я хочу изучить строение человеческого сердца, – ответил врач, – чтобы, когда мне попадется больное сердце, уметь вылечить его.
Некоторое время парасхит молча смотрел в землю, затем спросил:
– Ты говоришь правду?
– Да! – решительно отвечал врач.
– Это меня утешает, потому что ты охотно оказываешь помощь бедным, – проговорил старик.
– Так же охотно, как и богатым! Ну, а теперь скажи: у кого ты взял это сердце?
– Я пришел в дом бальзамировщиков, – начал старик, раскладывая перед собой несколько кусков кремня, чтобы сделать из них ножи. – Пришел я туда и увидал три трупа. Я должен был сделать на них своим кремневым ножом восемь предписываемых обычаем надрезов. А когда нагие мертвецы лежат на деревянной скамье, то все они равны, и жалкий нищий так же неподвижен передо мной, как и любимый сын фараона. Но я хорошо знал, кто лежит передо мной. Крепкое тело старика принадлежало умершему пророку храма Хатшепсут, а чуть в стороне, рядком, лежали каменотес из некрополя и одна умершая от чахотки девка из квартала чужеземцев – два жалких, тощих трупа. Пророка этого я хорошо знал – сотни раз попадался он мне навстречу в своих раззолоченных носилках, все называли его богатым Руи. Я сделал, что положено, со всеми тремя, потом меня, как водится, отогнали камнями, после чего я с помощью своих товарищей разложил по порядку внутренности покойников. Внутренности пророка потом попадут в красивые канопы из алебастра, а внутренности каменотеса и девки предстояло вложить обратно в их тела.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146