Не осталось и следа от того радостного парения, с каким Андрей вышел от Мелодия.
Они поднялись на второй этаж, где жил Яков Афанасьевич, темным коридором на ощупь добрели до его комнаты.
— Ну, проходи, — русалковед зажег в комнате свет и пропустил Андрея вперед.
Андрей вошел и осмотрелся. В комнате царил беспорядок, с тех пор, как у Якова Афанасьевича побывал следователь Крылов, он еще усилился.
Русалковед помог снять Андрею куртку, отнес ее в прихожую.
— Я сейчас чаю поставлю, — сказал русалковед, улыбнувшись, как-то недобро улыбнувшись. — Согреться нужно, ты пока осваивайся.
Вернувшись, Яков Афанасьевич застал Андрея за рассматриванием картинок в старинной книге. Она была полностью посвящена всякой нечисти и носила название «Популярная демонология».
— Книга хорошая, — сказал Яков Афанасьевич, — хотя скучновата.
Он снова хохотнул невесело, без удовольствия, как делал всегда. Такая у него была привычка — прихохатывать.
— Не скажите, интересная книга. А рояль играет или так, для красоты?
— Для красоты. Ты садись, Андрей. — Яков Афанасьевич снял с ближайшего стула стопу книг, Андрей сел. Русалковед устроился напротив него.
— Вот что я тебе скажу, — приблизив к нему лицо, таинственно проговорил он. — Русалки существуют, и сейчас ты получишь тому доказательство, неопровержимое доказательство.
Яков Афанасьевич включил магнитофон, сел на место.
— Слушай внимательно.
Сначала из динамиков доносилось шуршание, звяканье посуды, неясные звуки разговора, после чего хриплый мужской голос проговорил что-то неразборчивое, и тут же голос Якова Афанасьевича.
— Расскажите, Юрий Михайлович, как все было.
— Ну, познакомились мы с ней на рыбалке. Я тогда подледным ловом промышлял, на Финском заливе. Ну, пришли с мужиками, врезали как следует, ну, сам понимаешь, что за рыбалка без этого дела… Ну, ты налей, а то в горле пересохло… — послышалось бульканье, шумные глотки, после чего тот же голос продолжал, иногда перебиваемый вопросами Якова Афанасьевича: — Ну вот, просверлил я лунку, сижу, клевать вроде начало. Правду сказать, дело к весне шло, кое-где полыньи образовались, но рыбаки — народ, сам знаешь, какой отчаянный. Все нам по фиг! Сижу, водочкой согреваюсь, рыбка вроде идет. И тут слышу: окликает меня кто-то! Оборачиваюсь. Мать честная! Прямо из полыньи, что за моей спиной, по пояс баба выглядывает… Ну-ка, налей еще! — снова раздалось характерное бульканье, глотки. — Познакомились, поговорили…
Дальше речь повествователя сбивалась, путались слова, Юрий Михайлович начал заговариваться, причмокивать, поминутно просить налить еще… ощущалось воздействие алкоголя. Он рассказывал о том, что с русалкой у него завязались интимные отношения, что она влюбилась в него нечеловечески, вся его речь пересыпалась нецензурными словами в ее адрес, возгласами и просто беспричинной бранью. Он рассказывал о том, что любит холодных женщин, а эта русалка и была как раз то, что нужно, он согревался изнутри, и все нормально. Она жила в Неве, и он ходил встречаться с ней к Троицкому мосту. Одно нехорошо: был у нее хвост. А русалка смерть как его полюбила и согласилась отрезать хвост к чертовой матери, чтобы жить с ним дома в одной комнате. Пообещала она за это удовольствие несметные богатства, будто бы у нее там на дне куча всего припрятана. Рассказчик то и дело сбивался на свои какие-то несущественные и не относящиеся к рассказу рассуждения, но опытный Яков Афанасьевич направлял его в нужное русло рассказа. Оказывается, жила русалка в Неве не одна, с компанией таких же русалок. Кто был, как и она, с хвостом, а кто из утопленниц — с ногами. Короче, уговорила она своего возлюбленного найти ей врача, который бы отрезал хвост, чтобы она могла среди людей жить-поживать с любимым человеком. Денег она действительно дала, и Юрий Михайлович тайно привез ее в клинику, где и сделали ей долгожданную операцию по удалению лишней части. Жить бы им и поживать счастливо на коммунальных метрах жениха. Да начал жених на радостях пить по-черному, вплоть до белой горячки. И в конце концов, пропив ее денежки, бросил бесхвостую русалку, на фига ему инвалидка сдалась?! Кроме того, русалка эта состарилась здорово: русалки, живя на суше, старятся невероятно быстро. А зачем ему старуха, еще и бесхвостая. Рассказ уже в дупель пьяного Юрия Михайловича продолжался и дальше, но понять уже ничего было нельзя. Общий смысл повествования был ясен. Яков Афанасьевич выключил магнитофон.
— Теперь понятно?! — спросил русалковед.
Андрей пожал плечами. Не хотелось ему огорчать доверчивого человека, но правду внутри было не удержать.
— Не очень-то убедительно, — он мог эту историю придумать запросто…
— Придумать?! — перебил Яков Афанасьевич. Он поднялся со стула, и Андрей отшатнулся, так грозен и страшен был сейчас русалковед. — Да знаешь ли ты, что Юрий Михайлович до такой степени боялся воды, что даже ванну не принимал и через мост никогда не переходил? Всю жизнь на острове прожил.
— На каком острове? На необитаемом?
— На Васильевском, конечно. И ни шагу оттуда. Только однажды… — Яков Афанасьевич замолчал, уселся на прежнее место, состроив какое-то скорбное выражение лица. — Только однажды, неизвестно откуда, появилась у него какая-то девица, молодая, симпатичная такая, жила у него недели две, наверное, выпивала с ним, да однажды, подпоив, завела на набережную… и с тех пор пропал Юрий Михайлович, как в воду канул. Вот.
— А девица?
— Девицы тоже с тех самых пор не видел никто. Ладно, пойду чайник сниму.
— Так что, девица эта русалкой была, что ли?
Яков Афанасьевич остановился у двери.
— А ты как думаешь?! Но одно я знаю точно: городу грозит беда. Если мы глубинными минами… Пойми, мне очень важно, чтобы ты поверил. Это самое главное. Обо мне, правда, всякую чушь рассказывают, будто я сам с ними дружу и все такое, — он вновь хохотнул. — Но это же чушь! Чушь собачья!
И вышел.
Андрей находился в некотором недоумении. Рассказ пьяного утопленника его не убедил. Эдакую историю под рюмочку любой алкаш сплетет, еще более правдоподобную, особенно допившийся до горячки… Но что-то настораживало Андрея. То ли это странное желание Якова Афанасьевича уверить его в правдивости истории, то ли что-то другое. Необъяснимая тревога, чувство, что не городу, а ему, Андрею, грозит сейчас опасность, вдруг заворочалось где-то в глубине души, еще не осознанное, но уже ощутимое.
«Мотать нужно отсюда, — подумал он. — Что-то этот русалковед недоговаривает или еще хуже, что-то у него в уме застряло». Возможно, ничего у русалковеда в уме не застревало, возможно, это наивный рассказ алкаша навеял это тоскливое чувство страха.
Вошел Яков Афанасьевич с подносом, на котором стояли чашки, печенье в вазочке, поставил поднос на стол.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49