и если мой угол зрения совершенно не опустился, то вы не такой уж и крупный парень, черт возьми, Сэйлор, или Бэйлор, или Нэйлор, или как там вас, к дьяволу, зовут.
Грязное слово - слишком грязное, чтобы его здесь повторять, - просочилось сквозь его скривившиеся губы. Он почиркал в разнарядке, непонятно зачем изображая неизвестно что, но это явно было какой-то формой лицемерия, уловкой, всплывшей из глубин его липовой душонки; он чиркал, будто крыса, некультурная крыса, и я ненавидел его так, что готов был откусить ему палец и выплюнуть ему же в харю. Вы только посмотрите на него! Эта крыса царапает свои крысячьи загогулины своими крысиными лапками на клочке бумаги, будто на куске сыра, грызун, свинья, крыса помойная, портовая крыса. Но почему же он ничего не отвечает? Ха. Да потому что наконец во мне он нашел достойного противника, потому что он беспомощен перед теми, кто лучше его.
Я кивнул на штабель коробок со скумбрией.
- Я вижу, это барахло направляется в Германию.
- Не шутишь? - Он по-прежнему чиркал в разнарядке.
Я не дрогнул под его неуклюжей попыткой сарказма. Острота не нашла во мне мишени. Вместо этого я погрузился в серьезное молчание.
- Скажите, Нэйлор, или Бэйлор, или как вас там, - что вы думаете о современной Германии? Вы согласны с Weltanschauung' ом Гитлера?
Никакой реакции. Ни слова - только чирканье по бумаге. Вы спросите почему? Да потому, что Weltanschauung для него - это чересчур! Это чересчур для любой крысы. Weltanschauung сбило его с толку, ошеломило его. Первый и последний раз в жизни услышал он, как произносится это слово. Он сунул карандаш в карман и заглянул мне через плечо. Чтобы разглядеть там что-то, ему потребовалось привстать на цыпочки - настолько нелепым карликом он был.
- Мануэль! - крикнул он. - Эй, Мануэль! Поди-ка сюда на минутку!
Мануэль направился к нам - перепуганный, спотыкаясь: обычно Коротышка никого не звал по имени, если не собирался увольнять. Мануэлю было лет тридцать - вечно голодное лицо, скулы выпирают куриными яйцами. У лотка он работал прямо напротив меня. Я, бывало, часто на него смотрел: у него были огромные лошадиные зубы, белые как молоко, но уж слишком большие для такого лица. Верхней губы не хватало их прикрыть. Глядя на него, я думал только о зубах, ни о чем больше не мог.
- Мануэль, покажи вот этому приятелю, как управляться с ручной тележкой.
Я перебил:
- Это едва ли необходимо, Мануэль. Но в данных обстоятельствах командует здесь он, а приказ, как говорится, есть приказ.
Однако Мануэль был на стороне Коротышки.
- Пойдем, - сказал он. - Покажу.
Он увел меня, а из пасти Коротышки снова сочились грязные слова, теперь уже вполне разборчивые.
- Это меня забавляет, - сказал я. - Смешно, знаешь ли. Сейчас расхохочусь. Какой трус.
- Я покажу. Пошли. Приказ босса.
- Босс - недоумок. У него дементия прэкокс.
- Нет-нет! Приказ босса. Пошли.
- Весьма забавно, однако несколько отдает макабром - прямо по Краффт-Эбингу.
- Приказ босса. Я-то что?
Мы зашли в кладовую, где хранили тележки, и вытянули себе по одной. Мануэль вытолкал свою на пустую середину. Я последовал за ним. Довольно несложно. Так вот что называют «ручными тележками». Когда я был совсем пацаном, мы их называли тачками. Ручной тележкой управлять может любой, у кого обе руки целы. Волосы на затылке у Мануэля походили на шерсть черной кошки, побритой ржавым мясницким тесаком. Голова напоминала утес, постриженный вручную. На седалище робы красовалась огромная заплата из белой холстины. Отвратительно пришита, будто он вдевал веревку в заколку для волос. Каблуки он сносил до самого мокрого пола, а к подошвам гвоздями прибил новые, из раскисшего картона. Выглядел он таким нищим, что я рассвирепел. Я знал множество бедняков, но не настолько же.
- Послушай, - обратился к нему я. - Господи, сколько ж ты зарабатываешь?
Так же, как и я. Двадцать пять центов в час.
Он посмотрел мне прямо в глаза: высокий худой мужик смотрел на меня сверху, еще чуть-чуть - и развалится на куски, глубокими темными, честными глазами, но полными подозрения. В них сквозила та же пришибленность и тоска, что у большинства мексиканских крестьян. Он спросил:
- Тебе нравится на консервной фабрике?
- Она меня развлекает. Есть свои моменты.
- Мне нравится. Очень нравится.
- А чего ты себе новые башмаки не купишь?
- Не по карману.
- А жена есть?
Он кивнул быстро и жестко - мол, хорошо, когда жена есть.
- А дети?
Детей иметь тоже оказалось хорошо. У него их трое, поскольку он показал мне три скрюченных пальца и осклабился.
- Так как же, к чертовой матери, ты жить умудряешься на четвертак в час?
Этого он не знал. Господи ты боже мой - не знает, а умудряется. Он приложил ладонь ко лбу и безнадежно пожал плечами. Живут же, не шибко хорошо, но дни идут один за другим, а они еще не померли.
- А почему ты больше денег не попросишь? Он яростно задергал головой:
- Уволят.
- Ты знаешь, что ты такое? - спросил я. Нет. Не знает.
- Ты дурак. Простой дурацкий дурак, и тебя ничего не извиняет. Ты только посмотри на себя! Ты принадлежишь к династии рабов. Пята правящего класса бьет тебе по яйцам. Почему ты не почувствуешь себя мужчиной и не выйдешь на забастовку?
- Забастовка - нет. Нет-нет. Уволят.
- Дурак ты. Чертов остолоп. Посмотри на себя! Да у тебя даже пары приличных башмаков нет. А на робу свою посмотри! Ей-богу, ты даже на вид голоден. Ты есть хочешь?
Он не ответил.
- Отвечай мне, дурак! Ты жрать хочешь?
- Не голодный.
- Грязный врун.
Взгляд его упал на башмаки, и он, волоча ноги, отошел. Он изучал свою обувь, пока мы толкали тачки. Потом посмотрел на мои ботинки - уж мои-то были всяко лучше. Казалось, он счастлив, что у меня ботинки - лучше некуда. Он заглянул мне в лицо и улыбнулся. Я рассвирепел. Толку-то этому радоваться? Мне хотелось заехать ему по физиономии.
- Ничего, - сказал он. - Сколько заплатил?
- Пасть заткни.
Мы тащились дальше, он впереди, я следом. Я сразу так разозлился, что рот закрыть не мог:
- Вот дурак! Ленивый дурак, все тебе laissezfairel .Разгроми это заведение к черту, потребуй своих прав! Башмаков потребуй! Молока! Погляди на себя! Как болван, как зэк! Где твое молоко? Почему ты не заорешь, чтоб тебе молока принесли?
Пальцами он стиснул рукоятки тележки. В темном горле клокотала ярость. Мне показалось, я перегнул палку. Может, мы сейчас подеремся. Но дело оказалось не в этом.
- Тише! - прошипел он. - Уволят!
Однако в цеху было слишком шумно: визжали колеса, и громыхали коробки, - а Коротышка Нэйлор сверял цифры у ворот в ста футах от нас и ничего не слышал. И, увидев, насколько это безопасно, я решил, что сказал еще не все.
- А твои жена и дети? Эти милые малютки? Потребуй молока! Подумай - они умирают с голоду, пока малыши богатеев купаются в галлонах молока! В галлонах!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43