Джим покачал головой. Я сел. Мы таращились друг на друга в молчании. Я облизал губы. Он посмотрел на улицу, потом перевел взгляд на меня. Глаза его то выкатывались из орбит, то снова становились на место. Я прокашлялся.
- Ты умеешь держать рот на замке? Похоже, я могу тебе доверять. Умеешь?
Он сглотнул слюну и подался вперед.
- Тихо, - сказал я. - Да. Я коммунист.
- Русский?
- В принципе - да. Дай мне шоколадного эля. Ему как будто стилет воткнули между ребер. Он
боялся отвести от меня взгляд. Даже отвернувшись поставить стакан в миксер, он смотрел на меня через плечо. Я хмыкнул и полез за сигаретой.
- Мы довольно безобидны, - хохотнул я. - Да, вполне.
Он не произнес в ответ ни слова. Я пил медленно, то и дело хмыкая в паузах. Веселый бесстрашный хохоток вырывался у меня из горла.
- Нет, в самом деле! Мы вполне человечны. Вполне! Он смотрел на меня так, будто я - налетчик в
банке. Я снова рассмеялся - весело, заливисто, легко.
- Деметриев об этом услышит. Я расскажу в следующем докладе. Старина Деметриев просто заревет в свою черную бороду. Ах, как же он заревет от хохота, этот черный русский волк! Но в самом деле - мы довольно безобидны - вполне. Уверяю тебя, вполне. Ну в самом деле, Джим. Разве ты не знал? Ну, в самом деле…
- Нет, не знал…
Я вновь залился хохотом.
- Но конечно же!… Ну, разумеется, ты должен был знать!
Я встал с табурета и довольно человечно расхохотался.
- Да - старина Деметриев об этом услышит. И как же он будет реветь в свою черную бороду, этот черный русский волк!
Я остановился перед стойкой с журналами.
- Ну-с, что же сегодня вечером читает буржуазия?
Джим ничего не ответил. Его зазвеневшая тугим проводом враждебность обожгла меня, а он в ярости полировал стаканы - один за другим.
- Ты мне должен за выпивку, - процедил он.
Я протянул ему десятку.
Лязгнула касса. Он вытянул из ящика горсть мелочи и жахнул ею по стойке.
- На! Чего еще?
Я сгреб все, кроме четвертачка. Мои обычные чаевые.
- Ты забыл четвертак, - сказал он.
- О нет! - улыбнулся я. - Это тебе - на чай.
- Не хочу. Оставь свои деньги себе.
Без единого слова, лишь уверенно, мечтательно улыбаясь, я положил четвертачок в карман.
- Старина Деметриев - как же он будет реветь от хохота, этот черный волк.
- Тебе чего-нибудь еще надо?
Я взял с полки все пять номеров «Художников и Моделей». Лишь коснувшись их, я понял, зачем пришел к Джиму с такими деньгами в кармане.
- Вот эти. Я возьму эти. Он перегнулся через стойку.
- Сколько их у тебя там?
- Пять.
- Я могу тебе только два продать. Остальные уже пообещал кое-кому.
Я знал, что он врет.
- Тогда пусть будет два, товарищ.
Когда я выходил на улицу, его глаза ввинчивались мне в спину. Я пересек школьный двор. В наших окнах свет не горел. Ах, снова эти женщины. Вот идет Бандини со своими женщинами. Им суждено остаться со мной в мою самую последнюю ночь в этом городе. Сразу же во мне всколыхнулась застарелая ненависть.
Нет. Бандини не поддастся. Никогда больше не поддастся!
Я свернул журналы в трубочку и отшвырнул прочь. Они приземлились на тротуар, хлопая в тумане страницами, и темные фотографии на них выделялись черными цветами. Я метнулся было за ними, но остановился. Нет, Бандини! Сверхчеловек не слабеет. Сильный позволяет искушению толкать себя в бок, чтобы можно было ему противостоять. И я шагнул к ним еще раз. Смелее, Бандини! Сражайся до последнего! Изо всех сил я заставил себя отвернуть от журналов прочь и зашагать прямиком к дому. У самых дверей я оглянулся. В тумане их не было видно.
Печальные ноги сами подняли меня по скрипучей лестнице. Я открыл дверь и щелкнул выключателем. Я был один. Одиночество ласкало, воспламеняло. Нет. Только не в эту последнюю ночь. Ибо сегодня я уйду завоевателем.
Я лег. Подскочил. Лег. Подскочил. Походил, поискал. В кухне, в спальне. В чулане с одеждой. Подошел к двери и улыбнулся. Подошел к столу, к окну. Женщины в тумане трепетали. Поискал в комнате. Это твоя последняя битва. Ты побеждаешь. Сражайся дальше.
Но я уже шел к двери. И вниз по лестнице. Ты проигрываешь: сражайся, как сверхчеловек! Туман, ворча, поглотил меня. Не сегодня, Бандини. Не будь же тупой скотиной под кнутом. Будь героем в борьбе!
Однако я возвращался, зажав в кулаке журнал. Вот ползет он, слабак. Он пал вновь.
Смотри, как крадется он в тумане со своими бескровными женщинами. Вот так и всю жизнь будет красться он с бескровными женщинами бумажек и книжек. Когда все завершится, его найдут, как сейчас - в царстве белых грез, где будет пробираться он на ощупь в тумане самого себя.
Трагедия, сэр. Великая трагедия. Бесхребетное текучее существование, сэр. А тело, сэр. Мы обнаружили его у пирсов. Да, сэр. Пуля в сердце, сэр. Да, самоубийство, сэр. А что нам делать с телом, сэр? Оставить Науке - очень хорошая мысль, сэр. Институту Рокфеллера, никак не меньше. Ему бы хотелось так распорядиться, сэр. Его последняя земная воля. Он ведь был большим любителем Науки, сэр, - Науки и бескровных женщин.
Я сел на диван и начал перелистывать страницы. Ах, женщины, женщины.
Как вдруг щелкнул пальцами.
Идея!
Отшвырнув на пол журналы, я заметался, ища карандаш. Роман! Совершенно новый роман! Какая мысль! Господи ты боже мой, что за мысль! Первый не удался, разумеется. А этот - нет. Вот вам всем идеям идея! И в этой новой идее Артур Баннинг не будет сказочно богат - он будет сказочно беден! Он не станет обшаривать весь мир на дорогой яхте в поисках женщины своей мечты. Нет! Все будет как раз наоборот. Женщина будет искать его! У-ух! Что за мысль! Женщина будет олицетворять счастье; она будет символизировать его, а Артур Баннинг будет символизировать весь род мужской. Какая мысль!
Я начал писать. Однако через несколько минут мне стало противно. Я переоделся и сложил вещи в чемодан. Необходимо сменить обстановку. Великому писателю требуется разнообразие. Все упаковав, я сел и написал прощальную записку матери.
Дорогая Женщина, Подарившая Мне Жизнь,
Бесчувственные придирки и пертурбации сегодняшней ночи как следствие разрешились состоянием, повергающим меня, Артуро Бандини, в принятие бробдиньягского и гаргантюанского решения. Я информирую тебя об этом в недвусмысленных терминах. Эрго, теперь я покидаю тебя и твою неизменно очаровательную дочь (мою возлюбленную сестру Мону) и отправляюсь на поиски баснословных узуфруктов собственной неразумной карьеры в глубочайшем уединении. Иными словами, сегодня ночью я отправляюсь в метрополию к востоку отсюда - в наш собственный Лос-Анджелес, город ангелов. Я вверяю тебя милостивой щедрости твоего брата, Фрэнка Скарпи, являющегося, как гласит народная мудрость, хорошим семьянином (сик!). Я отправляюсь без единого гроша в кармане, однако понуждаю тебя в недвусмысленных терминах приостановить свою церебральную озабоченность моей судьбой, ибо истинно лежит она в деснице бессмертных богов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43