Вне всякого сомнения, снова в Голландии, поигрывает там своими ветряными мельницами, тюльпанами и деревянными башмаками, этот богатырь, почти равный Бандини, ждет смерти, весь переполненный сладкими воспоминаниями, Бандини поджидает.
А она где - моя женщина той яркой ночи? Ах, туман, веди же меня к ней. Мне предстоит многое забыть. Прими меня к себе, текущая вода, туманная, словно сама душа, и отнеси меня в объятья той женщины с белым лицом. «Платим Самые Высокие Цены За Старое Золото». Слова эти врезались глубоко в ее зрачки, глубоко в ее нервы, глубоко в разум ее, глубоко в черноту ее мозга за этим белым лицом. Они оставили там прореху, спичечную черточку памяти, росчерк, который пронесет она до самой могилы, впечатление. Чудесно, чудесно, Бандини, как глубоко ты зришь в самый корень! Как таинственна твоя близость богоподобию. Такие слова, такие славные слова, красота языка твоего - и в самый висок ее разума.
Я ведь вижу тебя сейчас, женщина той ночи, - я вижу тебя в святилище какого-нибудь грязного меблированного портового клоповника, а снаружи туман, и ты лежишь, раскинув в бессилии ноги, вся захолодевшая от смертельных поцелуев тумана, и волосы твои пахнут кровью, они сладкие, как кровь, драные протертые чулки твои болтаются на изможденном стуле под холодным желтым светом одинокой заляпанной лампочки, вокруг заворачивается вонь пыли и мокрой кожи, у кровати грустно сброшены твои стоптанные синие туфли, и лицо твое очерчено утомительным убожеством девственности, потерянной в «Вул-ворте», и изнурительной нищетой, губы твои блядские, и все же мягкие посиневшие губы красоты, взывающей ко мне: приди приди приди же в эту жалкую каморку и пируй разлагающимся экстазом этих форм, а ведь я отдам тебе всю эту скрученную красоту за убожество, и скрученную красоту за дешевку, свою красоту за твою, и свет провалится в черноту в нашем крике, в котором и жалкая любовь наша, и прощанье с мучительным миганием серенькой зари, что отказалась по-настоящему заняться и на самом деле по-настоящему никогда не кончится.
«Платим Самые Высокие Цены За Старое Золото».
Идея! Решение всех моих проблем. Побег Артуро Бандини.
Я вошел.
- До скольки вы открыты?
Еврей даже глаз не поднял от своих счетов за проволочной сеткой.
- Еще час.
- Я вернусь.
Когда я пришел домой, их не было. На столе - записка без подписи. Ее написала мать.
«Мы поехали к дяде Фрэнку на ночь. Приезжай сразу же».
Покрывало с кровати стянули, а с ним - и одну наволочку. Они лежали кучкой на полу, все заляпанные кровью. На комоде - бинты, голубой пузырек перекиси водорода. На стуле - кастрюлька с порозовевшей водой. Рядом - материнское кольцо. Я положил его в карман.
Из-под кровати я выволок чемодан. В нем много чего хранилось: воспоминания о нашем детстве, которые мать тщательно берегла. Одно за другим я вынимал их оттуда. Сентиментальное прощание, последний взгляд в прошлое перед тем, как Бандини пустится в путь. Локон светлых волос в белом молитвеннике: это мои младенческие волосики; а молитвенник - дар в день первого причастия.
Вырезки из газеты Сан-Педро, когда я закончил начальную школу; еще вырезки - когда закончил среднюю. Вырезки про Мону. Фотография из газеты: Мона в парадном платье на свое первое причастие. Наш с ней портрет на конфирмации. Наш портрет на Пасху. Фотография, когда мы с ней вдвоем пели в хоре. Мы вместе на Балу Непорочного зачатия. Матрикул за контрольную по правописанию, когда я учился в начальных классах: над моей фамилией - 100%.
Вырезки про школьные пьесы. Все мои табели с самого начала. Все табели Моны. Я не шибко умный был, но всегда сдавал. Вот, например: Арифметика 70; История 80; География 70; Правописание 80; Закон Божий 99; Английский 97. Ни с богословием, ни с английским у Артуро Бандини никогда никаких хлопот не было. А вот Монин: Арифметика 96; История 95; География 97; Правописание 94; Закон Божий 90; Английский 90.
Она могла превосходить меня в других вещах, но по английскому или Закону Божию - никогда. Хо! Оч-чень занятно. Неплохой анекдотец для биографов Артуро Бандини. У наизлейшего врага Господа Бога оценки по Закону Божию лучше, чем у Его лучшего друга, причем оба - из одной семьи. Великолепная ирония. Что за биография получится! Ах, господи, только б дожить и почитать!
На самом дне чемодана я нашел то, что искал. Семейные драгоценности, обернутые в пеструю шаль. Два толстых золотых кольца, массивные золотые часы с цепочкой, набор золотых запонок, набор золотых сережек, золотая брошка, несколько золотых заколок, золотой медальон, золотая цепь, всякие безделушки из золота - драгоценности, купленные отцом за всю его жизнь.
- Сколько? - спросил я. Еврей скривился.
- Все это мусор. Я не могу это продать.
- Все равно, сколько? У вас же тут табличка: «Платим Самые Высокие Цены За Старое Золото».
- Ну, может быть, долларов сто, но я не смогу с ними ничего сделать. Тут золота мало. В основном дутое.
- Давайте двести и забирайте все.
Он горько ухмыльнулся, черные глаза съежились между лягушачьих век.
- Никогда. Ни за что на свете.
- Ладно, давайте сто семьдесят пять.
Он оттолкнул драгоценности обратно ко мне.
- Уноси. Пятьдесят и ни цента больше.
- Давайте сто семьдесят пять.
Сошлись на ста десяти. Одну за другой он передал мне купюры. Таких денег я никогда в жизни не видел. Мне показалось, я сейчас грохнусь в обморок. Но виду я не подал.
- Это пиратство, - сказал я. - Вы меня грабите.
- Ты хочешь сказать - благотворительность. Я практически дарю тебе пятьдесят долларов.
- Чудовищно, - сказал я. - Неслыханно. Через пять минут я уже был у Джима. Он надраивал стаканы за стойкой. Приветствие у него не изменилось.
- Здорово! Как на фабрике работается?
Я уселся, извлек пачку банкнот и снова их пересчитал.
- Ну у тебя тут и богатство, - улыбнулся он.
- Сколько я тебе должен?
- Чего? Ничего.
- Ты уверен?
- Ты не должен мне ни цента.
- Я уезжаю из города, - сообщил я. - Обратно в штаб-квартиру. Мне показалось, я тебе должен несколько долларов. Расплачиваюсь со всеми долгами.
Он ухмыльнулся деньгам.
- Неплохо, если б ты мне хотя бы половину должен был.
- Тут не все мои. Кое-что принадлежит партии. Командировочные расходы.
- О-о. Так ты партейку расписать собрался на прощанье, а?
- Не такую партию. Я имею в виду Коммунистическую партию.
- В смысле, русских?
- Можно и так назвать, если хочешь. Их прислал комиссар Деметриев. Командировочные.
Глаза у него расширились. Он присвистнул и положил полотенце.
- Так ты коммунист? - Произнес он это не с тем ударением - так, что рифмовалось с Бакуниным.
Я встал, подошел к двери и выглянул наружу, внимательно осмотрев всю улицу. Вернувшись, кивнул в сторону черного хода.
- Там никого нет? - прошептал я.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43
А она где - моя женщина той яркой ночи? Ах, туман, веди же меня к ней. Мне предстоит многое забыть. Прими меня к себе, текущая вода, туманная, словно сама душа, и отнеси меня в объятья той женщины с белым лицом. «Платим Самые Высокие Цены За Старое Золото». Слова эти врезались глубоко в ее зрачки, глубоко в ее нервы, глубоко в разум ее, глубоко в черноту ее мозга за этим белым лицом. Они оставили там прореху, спичечную черточку памяти, росчерк, который пронесет она до самой могилы, впечатление. Чудесно, чудесно, Бандини, как глубоко ты зришь в самый корень! Как таинственна твоя близость богоподобию. Такие слова, такие славные слова, красота языка твоего - и в самый висок ее разума.
Я ведь вижу тебя сейчас, женщина той ночи, - я вижу тебя в святилище какого-нибудь грязного меблированного портового клоповника, а снаружи туман, и ты лежишь, раскинув в бессилии ноги, вся захолодевшая от смертельных поцелуев тумана, и волосы твои пахнут кровью, они сладкие, как кровь, драные протертые чулки твои болтаются на изможденном стуле под холодным желтым светом одинокой заляпанной лампочки, вокруг заворачивается вонь пыли и мокрой кожи, у кровати грустно сброшены твои стоптанные синие туфли, и лицо твое очерчено утомительным убожеством девственности, потерянной в «Вул-ворте», и изнурительной нищетой, губы твои блядские, и все же мягкие посиневшие губы красоты, взывающей ко мне: приди приди приди же в эту жалкую каморку и пируй разлагающимся экстазом этих форм, а ведь я отдам тебе всю эту скрученную красоту за убожество, и скрученную красоту за дешевку, свою красоту за твою, и свет провалится в черноту в нашем крике, в котором и жалкая любовь наша, и прощанье с мучительным миганием серенькой зари, что отказалась по-настоящему заняться и на самом деле по-настоящему никогда не кончится.
«Платим Самые Высокие Цены За Старое Золото».
Идея! Решение всех моих проблем. Побег Артуро Бандини.
Я вошел.
- До скольки вы открыты?
Еврей даже глаз не поднял от своих счетов за проволочной сеткой.
- Еще час.
- Я вернусь.
Когда я пришел домой, их не было. На столе - записка без подписи. Ее написала мать.
«Мы поехали к дяде Фрэнку на ночь. Приезжай сразу же».
Покрывало с кровати стянули, а с ним - и одну наволочку. Они лежали кучкой на полу, все заляпанные кровью. На комоде - бинты, голубой пузырек перекиси водорода. На стуле - кастрюлька с порозовевшей водой. Рядом - материнское кольцо. Я положил его в карман.
Из-под кровати я выволок чемодан. В нем много чего хранилось: воспоминания о нашем детстве, которые мать тщательно берегла. Одно за другим я вынимал их оттуда. Сентиментальное прощание, последний взгляд в прошлое перед тем, как Бандини пустится в путь. Локон светлых волос в белом молитвеннике: это мои младенческие волосики; а молитвенник - дар в день первого причастия.
Вырезки из газеты Сан-Педро, когда я закончил начальную школу; еще вырезки - когда закончил среднюю. Вырезки про Мону. Фотография из газеты: Мона в парадном платье на свое первое причастие. Наш с ней портрет на конфирмации. Наш портрет на Пасху. Фотография, когда мы с ней вдвоем пели в хоре. Мы вместе на Балу Непорочного зачатия. Матрикул за контрольную по правописанию, когда я учился в начальных классах: над моей фамилией - 100%.
Вырезки про школьные пьесы. Все мои табели с самого начала. Все табели Моны. Я не шибко умный был, но всегда сдавал. Вот, например: Арифметика 70; История 80; География 70; Правописание 80; Закон Божий 99; Английский 97. Ни с богословием, ни с английским у Артуро Бандини никогда никаких хлопот не было. А вот Монин: Арифметика 96; История 95; География 97; Правописание 94; Закон Божий 90; Английский 90.
Она могла превосходить меня в других вещах, но по английскому или Закону Божию - никогда. Хо! Оч-чень занятно. Неплохой анекдотец для биографов Артуро Бандини. У наизлейшего врага Господа Бога оценки по Закону Божию лучше, чем у Его лучшего друга, причем оба - из одной семьи. Великолепная ирония. Что за биография получится! Ах, господи, только б дожить и почитать!
На самом дне чемодана я нашел то, что искал. Семейные драгоценности, обернутые в пеструю шаль. Два толстых золотых кольца, массивные золотые часы с цепочкой, набор золотых запонок, набор золотых сережек, золотая брошка, несколько золотых заколок, золотой медальон, золотая цепь, всякие безделушки из золота - драгоценности, купленные отцом за всю его жизнь.
- Сколько? - спросил я. Еврей скривился.
- Все это мусор. Я не могу это продать.
- Все равно, сколько? У вас же тут табличка: «Платим Самые Высокие Цены За Старое Золото».
- Ну, может быть, долларов сто, но я не смогу с ними ничего сделать. Тут золота мало. В основном дутое.
- Давайте двести и забирайте все.
Он горько ухмыльнулся, черные глаза съежились между лягушачьих век.
- Никогда. Ни за что на свете.
- Ладно, давайте сто семьдесят пять.
Он оттолкнул драгоценности обратно ко мне.
- Уноси. Пятьдесят и ни цента больше.
- Давайте сто семьдесят пять.
Сошлись на ста десяти. Одну за другой он передал мне купюры. Таких денег я никогда в жизни не видел. Мне показалось, я сейчас грохнусь в обморок. Но виду я не подал.
- Это пиратство, - сказал я. - Вы меня грабите.
- Ты хочешь сказать - благотворительность. Я практически дарю тебе пятьдесят долларов.
- Чудовищно, - сказал я. - Неслыханно. Через пять минут я уже был у Джима. Он надраивал стаканы за стойкой. Приветствие у него не изменилось.
- Здорово! Как на фабрике работается?
Я уселся, извлек пачку банкнот и снова их пересчитал.
- Ну у тебя тут и богатство, - улыбнулся он.
- Сколько я тебе должен?
- Чего? Ничего.
- Ты уверен?
- Ты не должен мне ни цента.
- Я уезжаю из города, - сообщил я. - Обратно в штаб-квартиру. Мне показалось, я тебе должен несколько долларов. Расплачиваюсь со всеми долгами.
Он ухмыльнулся деньгам.
- Неплохо, если б ты мне хотя бы половину должен был.
- Тут не все мои. Кое-что принадлежит партии. Командировочные расходы.
- О-о. Так ты партейку расписать собрался на прощанье, а?
- Не такую партию. Я имею в виду Коммунистическую партию.
- В смысле, русских?
- Можно и так назвать, если хочешь. Их прислал комиссар Деметриев. Командировочные.
Глаза у него расширились. Он присвистнул и положил полотенце.
- Так ты коммунист? - Произнес он это не с тем ударением - так, что рифмовалось с Бакуниным.
Я встал, подошел к двери и выглянул наружу, внимательно осмотрев всю улицу. Вернувшись, кивнул в сторону черного хода.
- Там никого нет? - прошептал я.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43