— Так я говорила самой себе, — честно призналась Олимпия. — Но я думаю… я думаю, что сделала это прежде всего из-за Джулии. Когда я узнала, что вы с ней были любовниками… — Она пожала плечами. — Я решила, что ничего не значу для тебя.
— Да ты для меня — все! — воскликнул он.
Олимпия взглянула на него, но Шеридан опустил голову, избегая ее взгляда.
— Ты единственный смысл моей жизни, — продолжал он. — Я доставлю тебя в Рим живой и невредимой и никому не позволю тронуть тебя хотя бы пальцем.
Олимпия встала и, подойдя к нему, взяла его руки в свои.
— Что ты имеешь в виду, говоря, что я — единственный смысл твоей жизни?
Шеридан взглянул на их переплетенные руки. Олимпия пригладила его волосы и дотронулась до маленького шрама, рассекавшего бровь Шеридана.
— Я начал морскую службу в десять лет, принцесса, — тихо сказал он. — Мой отец однажды заявил мне, что отправляет меня в Вену, где я смогу учиться музыке. Но это была шутка. Старик очень любил разыгрывать окружающих. Я думаю, он все же намеревался вскоре забрать меня, вернуть домой. — На скулах Шеридана заходили желваки. — Просто не могу поверить в такую жестокость. Но ведь я был совсем ребенком, гардемарином — одним из десяти тысяч подобных мне, а тут еще началась война с французами… Одним словом, отец так и не явился за мной. Может быть, он не смог меня разыскать.
Шеридан нахмурился, теребя пальцы Олимпии. Олимпия крепко сжала его руку в своей.
— Но как это ужасно! Это несправедливо — посылать детей на войну!
— Нет, все выглядело не так уж и плохо, — продолжал он, подыскивая слова и запинаясь. — Не знаю, понимаешь ли ты, что такое тесная связь человека с другими людьми. Это больше чем дружба. На корабле между людьми возникает нерушимый союз. Что грозит всем, грозит и тебе. Когда в первый раз по нашему кораблю был произведен выстрел, я так испугался, что даже не мог закричать. Меня пробрал понос, я издал неприличный утробный звук и наложил в штаны. Представляешь, какая это была вонь? А тем временем от порохового дыма вокруг нечем было дышать. Каждый раз, когда корабль содрогался от нового залпа, я думал, что мы идем на дно. Кроме меня, на судне был еще один гардемарин, прослуживший на флоте уже несколько лет. Он увидел меня в таком жалком состоянии, в котором я находился. Я оцепенел от ужаса и стыда и готов был хлопнуться в обморок. И тогда этот парнишка крикнул мне что-то смешное и глупое, какую-то шутку — я даже не помню какую. Я сразу же начал смеяться, и он тоже засмеялся. Представляешь, мы стояли и смеялись посреди кромешного ада. — У Шеридана нервно заходил кадык. — Его звали Гарри Давер. Не знаю, что с ним стало потом…
Олимпия пристально смотрела в лицо Шеридана, такое далекое сейчас, когда он погрузился в воспоминания.
— Первые месяцы, — рассказывал он, — я в часы, свободные от вахты, забирался под одеяло в свой гамак, какая бы жара ни стояла в каюте, и плакал. Возможно, так продолжалось не только первые месяцы, но и первые годы моей службы. Я хотел домой. Мне было так одиноко и страшно, и я чувствовал себя совершенно беспомощным. — Шеридан закусил губу. — Мне действительно было очень страшно.
— Еще бы, тебе ведь было всего десять лет! — сочувственно воскликнула Олимпия, погладив его по щеке.
— Мне было страшно на протяжении всех лет службы. Я не хотел умирать. Не хотел погибнуть подобным образом, не хотел быть разорванным на куски снарядом. — Шеридан тряхнул головой. — Но через некоторое время с тобой начинают происходить перемены. Ты перестаешь испытывать леденящий страх, привыкаешь к ужасам войны. Например, " ты видишь оторванную голову человека и думаешь: какое забавное зрелище. И ничего не чувствуешь! Ничего! Но… но она продолжает стоять у тебя перед глазами какое-то время. А затем, когда ты однажды ложишься спать, она начинает тебе сниться. И снится, и снится вновь… — Шеридан перешел на еле слышный шепот. — Вот и сейчас я все еще вижу ее…
Олимпия молча обняла его за шею и прижалась щекой к его груди.
— Я не понимаю, что со мной произошло на этот раз, — сказал он дрожащим голосом. — Я был в полном порядке. Иногда мне снились страшные сны, но это было совсем другое.
Этот ужас постоянно со мной, он подстерегает меня; я смотрю в зеркало и вижу другого человека, меня мучают воспоминания… Страшные мысли могут настигнуть меня в любую минуту посреди разговора, когда я ем или одеваюсь. Раньше со мной такого не было, я не просыпался ночью, и мне не являлись видения наяву. Теперь же ужас держит меня в своих когтях и не хочет отпускать. — Шеридан прижался губами к волосам Олимпии и застонал. — Это, наверное, наказание за мои грехи. Мне кажется, что я должен умереть и попасть в ад… Но я не могу умереть сейчас, я должен охранять тебя.
— О, Шеридан!
— Не плачь, — сказал Шеридан и крепче прижал ее к себе. — Ничего не бойся. Я смогу уберечь тебя от любой опасности, на этот раз я не подведу.
— Я боюсь не за себя, а за тебя!
Шеридан взял ее лицо в ладони и поцеловал в губы.
— Не бойся за меня. Меня нисколько не волнует, где я и что со мной, только бы ты была рядом. Я люблю тебя.
Она подняла на него затуманенный от набежавших слез взор.
— Что же нам делать?
— Ты ни в чем не виновата и ничего не можешь сделать для меня. Все дело во мне самом.
— Я люблю тебя, Шеридан! Он прижался лбом к ее лбу.
— Ты не должна любить меня, принцесса. Я просто хочу побыть с тобой еще какое-то время. Я постоянно думаю о тебе, наблюдаю за тобой. Я был так горд тобой, когда ты вдруг, словно взбесившись, отобрала у этого проклятого араба его верблюда. Ты такая красивая, умная, отважная, и мне так хочется пожить с тобой, как мы жили на острове, — в любви и согласии. — Шеридан зарылся лицом в волосы Олимпии. — Но ты не должна доверять своим чувствам, принцесса, не должна. Если ты им доверишься, если решишь, что мы опять вместе, я разрушу твои иллюзии в пух и прах, так что от них ничего не останется.
— Нет, — сказала она, — жизнь не может быть такой жестокой.
Шеридан крепко сжимал ее в объятиях.
— Наивная принцесса… Прекрасная и нежная принцесса…
— Ты не можешь так поступать со мной. Мы должны… Внезапно до них донесся чей-то голос. Шеридан встрепенулся и выпустил Олимпию из объятий.
В комнату вошли трое высоких евнухов с нежной кожей лица в роскошных парчовых рубахах и фесках.
Один из них сделал шаг вперед и поклонился Олимпии, указав ей на дверь хлыстом, являвшимся непременным атрибутом поста смотрителя сераля. Из всей его речи, произнесенной по-турецки, Олимпия уловила только одно слово — «гарем».
— Нет, она останется со мной! — воскликнул Шеридан и заслонил Олимпию широкой спиной. Вскинув голову, он что-то резко бросил по-турецки.
Слуга снова поклонился, рассыпаясь в извинениях, но затем опять решительным жестом указал Олимпии на дверь, приказывая следовать за собой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135