Будучи сторонниками демократии, мы с ним направляемся сейчас… в одно место, где вскоре произойдет революция.
Матрос открыл рот от изумления.
— О Боже! — выдохнул он. — На борту этой посудины сам капитан Дрейк? Настоящий герой?
Олимпия кивнула.
— Вы все верно поняли, но только никому ни слова об этом.
Парень облизал пересохшие от волнения губы и замотал головой. Олимпия улыбнулась.
— Теперь вы понимаете, что я действительно могу помочь вам, если вы будете делать то, что я скажу. Вы согласны?
Он вытер губы рукавом. Олимпия увидела, как на его загорелом горле заходил кадык.
— О Боже! — повторил матрос. — Можете рассчитывать на меня, мэм, я с вами!
Олимпия скрыла от него охвативший ее восторг. Все происходило так, как она и представляла себе: одного дуновения свежего ветра свободы достаточно для того, чтобы несчастный угнетенный человек расправил плечи. Лицо матроса просветлело, оно дышало теперь радостью и благоговением. Сердце Олимпии трепетало в груди от сознания того, что источником этой светлой радости была она сама.
Нет, она не подведет этого несчастного. Олимпия явственно слышала зов судьбы.
— Я все знаю! — воскликнул Шеридан, с громким стуком закрывая за собой дверь, и привалился плечом к косяку. Он грозно взглянул на Олимпию. — Мне следовало привязать вас к койке!
Олимпия слегка оправилась от неожиданности и облегченно вздохнула.
— Вы напугали меня! — сказала она и вновь устремила взгляд на широкую доску, лежавшую у нее на коленях. На ней были разложены письменные принадлежности. — Я чуть не посадила кляксу на текст петиции. Но все равно я рада, что вы пришли. Знаете, как плохо питаются матросы на этом судне? Какие у них жалкие порции? Им дают тухлую солонину! Клянусь вам, что это так! А галеты? В них уже черви завелись! — Олимпия содрогнулась от ужаса. — Я вскрыла одну пачку и сама смогла убедиться в этом. Такая еда не годится даже для животных. А капитан к тому же приказал команде заступать на вахту через каждые четыре часа, сделав из одного рабочего дня целых два. Это просто не укладывается в голове. И вот я хочу спросить, как вы думаете, два фунта сливового пирога в день на человека укрепит здоровье матросов?
— Угомонитесь! Да, теперь я понимаю, что должен был посадить вас в мешок и утопить. Дайте мне эту бумагу. — Он выхватил ее из рук Олимпии, пробежал глазами, поморщился и, смяв в кулаке, бросил на пол. Бумажный шарик подкатился к ногам Олимпии, а затем снова к двери, так как корабль сильно качало.
— Я что-то сделала не так? — тревожно спросила Олимпия.
Шеридан бросил на нее испепеляющий взгляд. Он был мрачнее тучи. В тишине до слуха Олимпии донеслись ставшие за десять дней плавания привычными звуки: скрип деревянных снастей, шум вздымающихся волн, завывание ветра.
Олимпия провела кончиком языка по пересохшим губам.
— Я что-то сделала не так, да?
— Вы — моя сестра-калека, — отрезал он. — Мы направляемся в Италию, где вы сможете поправить здоровье.
Олимпия с готовностью кивнула.
— Так почему же, — спросил Шеридан со скрытой угрозой в голосе, — вдруг выясняется, что вся команда ждет начала восстания на борту судна, целью которого является защита прав человека? — Шеридан зло сощурил глаза. — И почему, черт возьми, матросы думают, что… именно я его возглавлю?
Олимпия откинулась назад и прислонилась спиной к стене каюты.
— Нет-нет, я никогда открыто не утверждала, что…
— И почему, — перебил ее Шеридан, — один из матросов пригрозил первому помощнику, обозлившись на то, что не получил дополнительной порции рома?
— О… вы не должны неправильно истолковывать мои поступки. Эти бедняги, в сущности, умирают от голода, имея столь скудный рацион. А тот матрос наверняка не собирался пускать в ход нож. Он хотел только подчеркнуть…
— «Подчеркнуть»! Ради Бога, мэм. Это был нож, нож! Опасное холодное оружие, которым матрос угрожал офицеру! Этот ублюдок должен благодарить Господа Бога за то, что родился под счастливой звездой и этим кораблем командую не я!
— А что бы сделали вы на месте капитана? — в замешательстве спросила Олимпия. — Неужели застрелили бы беднягу?
— Я сделал бы так, что ему самому захотелось бы, чтобы его пристрелили. — Сэр Шеридан наклонился к Олимпии, опершись руками о край койки. — Послушайте, черт бы вас побрал, неужели вы думаете, что команде на этом корабле действительно приходится туго? Что их на самом деле кто-то обижает? Нет, они живут вполне нормально. Черви в галетах — это чепуха, я ел пищу намного хуже и могу вам рассказать, что такое настоящая обида и беда. Беда — это когда матрос должен работать, а у него от цинги так набухли десны, что он дышать не может, захлебываясь кровью. Беда — это когда офицер забивает насмерть матроса за то, что тот забыл поднять сигнальный флажок. Беда — это когда капитан, спятивший параноик, приказавший соблюдать на борту полное молчание на протяжении всего плавания, вдруг лишает двести матросов их порции питьевой воды за то, что его приказ нарушен. — Губы Шеридана скривились. — И как вы думаете, почему? Потому что он услышал, как один из офицеров хмыкнул, хмыкнул, хотя на корабле вот уже месяц стояла гробовая тишина! — Шеридан наклонился над Олимпией. — Я знаю, что такое беда. Ваши подстрекательские речи ведут не к восстановлению справедливости, а к бессмысленному бунту на корабле.
Олимпии удалось выдержать его тяжелый взгляд.
— Не понимаю. Я думала, что вы захотите мне помочь.
— Я не помогаю идиотам.
Презрение, слышавшееся в его голосе, было столь же оскорбительным, как пощечина. Олимпия негромко вскрикнула от обиды и разочарования; некоторое время она не могла произнести ни слова, чувствуя, что в горле стоит комок.
— Почему я должен помогать вам? — продолжал Шеридан, заглушая голосом громкий скрип корабельных снастей. — Если бы я вдруг захотел, чтобы меня расстреляли завтра на рассвете, я, пожалуй, действительно совершил бы какое-нибудь дерзкое преступление, но, уверяю вас, более занимательное, чем заговор с целью мятежа в союзе с такой витающей в облаках идиоткой, как вы.
Олимпия открыла было рот, чтобы ответить, но ничего не могла сказать, а только тяжело вздохнула. Близость Шеридана сковывала ее; она чувствовала себя на этой койке как будто в тюрьме и боялась пошевелиться. Корабль качало, и при каждом толчке она чуть не сталкивалась нос к носу с Шериданом.
— Но ведь это все во имя дела свободы и демократии! — чуть не плача воскликнула Олимпия.
— О Боже! — Шеридан отпрянул от нее. — Из-за вас я, пожалуй, лишусь обеда!
— У вас есть по крайней мере обед, которого вы можете лишиться!
— Ну и что? У меня его очень часто не было, поэтому меня всегда радует возможность хорошо поесть. — И Шеридан уцепился за потолочную балку, чувствуя, как неожиданно корабль резко накренился.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135
Матрос открыл рот от изумления.
— О Боже! — выдохнул он. — На борту этой посудины сам капитан Дрейк? Настоящий герой?
Олимпия кивнула.
— Вы все верно поняли, но только никому ни слова об этом.
Парень облизал пересохшие от волнения губы и замотал головой. Олимпия улыбнулась.
— Теперь вы понимаете, что я действительно могу помочь вам, если вы будете делать то, что я скажу. Вы согласны?
Он вытер губы рукавом. Олимпия увидела, как на его загорелом горле заходил кадык.
— О Боже! — повторил матрос. — Можете рассчитывать на меня, мэм, я с вами!
Олимпия скрыла от него охвативший ее восторг. Все происходило так, как она и представляла себе: одного дуновения свежего ветра свободы достаточно для того, чтобы несчастный угнетенный человек расправил плечи. Лицо матроса просветлело, оно дышало теперь радостью и благоговением. Сердце Олимпии трепетало в груди от сознания того, что источником этой светлой радости была она сама.
Нет, она не подведет этого несчастного. Олимпия явственно слышала зов судьбы.
— Я все знаю! — воскликнул Шеридан, с громким стуком закрывая за собой дверь, и привалился плечом к косяку. Он грозно взглянул на Олимпию. — Мне следовало привязать вас к койке!
Олимпия слегка оправилась от неожиданности и облегченно вздохнула.
— Вы напугали меня! — сказала она и вновь устремила взгляд на широкую доску, лежавшую у нее на коленях. На ней были разложены письменные принадлежности. — Я чуть не посадила кляксу на текст петиции. Но все равно я рада, что вы пришли. Знаете, как плохо питаются матросы на этом судне? Какие у них жалкие порции? Им дают тухлую солонину! Клянусь вам, что это так! А галеты? В них уже черви завелись! — Олимпия содрогнулась от ужаса. — Я вскрыла одну пачку и сама смогла убедиться в этом. Такая еда не годится даже для животных. А капитан к тому же приказал команде заступать на вахту через каждые четыре часа, сделав из одного рабочего дня целых два. Это просто не укладывается в голове. И вот я хочу спросить, как вы думаете, два фунта сливового пирога в день на человека укрепит здоровье матросов?
— Угомонитесь! Да, теперь я понимаю, что должен был посадить вас в мешок и утопить. Дайте мне эту бумагу. — Он выхватил ее из рук Олимпии, пробежал глазами, поморщился и, смяв в кулаке, бросил на пол. Бумажный шарик подкатился к ногам Олимпии, а затем снова к двери, так как корабль сильно качало.
— Я что-то сделала не так? — тревожно спросила Олимпия.
Шеридан бросил на нее испепеляющий взгляд. Он был мрачнее тучи. В тишине до слуха Олимпии донеслись ставшие за десять дней плавания привычными звуки: скрип деревянных снастей, шум вздымающихся волн, завывание ветра.
Олимпия провела кончиком языка по пересохшим губам.
— Я что-то сделала не так, да?
— Вы — моя сестра-калека, — отрезал он. — Мы направляемся в Италию, где вы сможете поправить здоровье.
Олимпия с готовностью кивнула.
— Так почему же, — спросил Шеридан со скрытой угрозой в голосе, — вдруг выясняется, что вся команда ждет начала восстания на борту судна, целью которого является защита прав человека? — Шеридан зло сощурил глаза. — И почему, черт возьми, матросы думают, что… именно я его возглавлю?
Олимпия откинулась назад и прислонилась спиной к стене каюты.
— Нет-нет, я никогда открыто не утверждала, что…
— И почему, — перебил ее Шеридан, — один из матросов пригрозил первому помощнику, обозлившись на то, что не получил дополнительной порции рома?
— О… вы не должны неправильно истолковывать мои поступки. Эти бедняги, в сущности, умирают от голода, имея столь скудный рацион. А тот матрос наверняка не собирался пускать в ход нож. Он хотел только подчеркнуть…
— «Подчеркнуть»! Ради Бога, мэм. Это был нож, нож! Опасное холодное оружие, которым матрос угрожал офицеру! Этот ублюдок должен благодарить Господа Бога за то, что родился под счастливой звездой и этим кораблем командую не я!
— А что бы сделали вы на месте капитана? — в замешательстве спросила Олимпия. — Неужели застрелили бы беднягу?
— Я сделал бы так, что ему самому захотелось бы, чтобы его пристрелили. — Сэр Шеридан наклонился к Олимпии, опершись руками о край койки. — Послушайте, черт бы вас побрал, неужели вы думаете, что команде на этом корабле действительно приходится туго? Что их на самом деле кто-то обижает? Нет, они живут вполне нормально. Черви в галетах — это чепуха, я ел пищу намного хуже и могу вам рассказать, что такое настоящая обида и беда. Беда — это когда матрос должен работать, а у него от цинги так набухли десны, что он дышать не может, захлебываясь кровью. Беда — это когда офицер забивает насмерть матроса за то, что тот забыл поднять сигнальный флажок. Беда — это когда капитан, спятивший параноик, приказавший соблюдать на борту полное молчание на протяжении всего плавания, вдруг лишает двести матросов их порции питьевой воды за то, что его приказ нарушен. — Губы Шеридана скривились. — И как вы думаете, почему? Потому что он услышал, как один из офицеров хмыкнул, хмыкнул, хотя на корабле вот уже месяц стояла гробовая тишина! — Шеридан наклонился над Олимпией. — Я знаю, что такое беда. Ваши подстрекательские речи ведут не к восстановлению справедливости, а к бессмысленному бунту на корабле.
Олимпии удалось выдержать его тяжелый взгляд.
— Не понимаю. Я думала, что вы захотите мне помочь.
— Я не помогаю идиотам.
Презрение, слышавшееся в его голосе, было столь же оскорбительным, как пощечина. Олимпия негромко вскрикнула от обиды и разочарования; некоторое время она не могла произнести ни слова, чувствуя, что в горле стоит комок.
— Почему я должен помогать вам? — продолжал Шеридан, заглушая голосом громкий скрип корабельных снастей. — Если бы я вдруг захотел, чтобы меня расстреляли завтра на рассвете, я, пожалуй, действительно совершил бы какое-нибудь дерзкое преступление, но, уверяю вас, более занимательное, чем заговор с целью мятежа в союзе с такой витающей в облаках идиоткой, как вы.
Олимпия открыла было рот, чтобы ответить, но ничего не могла сказать, а только тяжело вздохнула. Близость Шеридана сковывала ее; она чувствовала себя на этой койке как будто в тюрьме и боялась пошевелиться. Корабль качало, и при каждом толчке она чуть не сталкивалась нос к носу с Шериданом.
— Но ведь это все во имя дела свободы и демократии! — чуть не плача воскликнула Олимпия.
— О Боже! — Шеридан отпрянул от нее. — Из-за вас я, пожалуй, лишусь обеда!
— У вас есть по крайней мере обед, которого вы можете лишиться!
— Ну и что? У меня его очень часто не было, поэтому меня всегда радует возможность хорошо поесть. — И Шеридан уцепился за потолочную балку, чувствуя, как неожиданно корабль резко накренился.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135