Он хотел удостовериться, что я девственница. Я так сильно толкнула врача ногой, когда он мне сделал больно!
Олимпия надула губы при воспоминании об этой обиде. Шеридан улыбнулся через силу.
— Ах ты, злая мышка! Губы Олимпии дрогнули.
— Им все же удалось кое-как осмотреть меня. Но то, что сейчас произошло, все меняет. — Она взяла его руку и поцеловала ее. — Спасибо тебе, спасибо.
Шеридан почувствовал, что его сердце сейчас разорвется на кусочки.
— Не будь глупой, принцесса. — Он вырвал у нее руку.
— Нет, в этом случае я поступлю вполне разумно. Моя новость произведет нужный эффект. Все будет великолепно. Видел бы ты выражение облегчения на лице принца Гарольда, когда ему сообщили о том, что я девственница. Этот задавака не потерпит, чтобы ему всучили испорченный товар.
Шеридан нахмурился и сердито взглянул на нее.
— Ты вовсе не испорченный товар, черт возьми Не болтай чепухи!
— Нет, я испорчена! И могу это доказать!
Олимпия шаловливо улыбнулась, поглаживая перепачканный кровью атлас халата. Шеридан схватил ее руку и крепко сжал.
— Не говори об этом никому, слышишь? И особенно принцу Гарольду, даже после свадьбы.
— Какой свадьбы? Я считала, что таким способом вообще избавлюсь от самой возможности замужества, Ведь этот способ — наиболее верный. Простой побег вряд ли мог бы помочь мне. Имея на руках разрешение моего дедушки, они могли бы обвенчать меня в мое отсутствие!
Этот разговор об обычных подтасовках, к которым прибегали сильные мира сего, помог Шеридану прийти в себя. Он вновь обрел душевное равновесие. Олимпия все еще верила в него, она рассматривала его приход как воплощение смелого плана своего спасения. А между тем со стороны Шеридана это был просто эгоистический поступок, в котором выразилось его желание в последний раз насладиться ее телом и показать нос победителям. Но за все надо платить, и поэтому теперь он вынужден был нанести Олимпии душевную рану, признавшись в очередном предательстве — последнем, как он надеялся, собираясь навсегда расстаться с ней.
— Даже если тебе удастся избежать этого замужества, что ты собираешься делать дальше? — спросил он с наигранным безразличием.
Она недоуменно взглянула на него.
— Теперь, когда ты, по твоему выражению, «испорченный товар», — добавил он, прежде чем она успела что-либо ответить.
— Я… я думала, что ты отвезешь меня в Рим. Или в Ориенс, — растерянно промолвила ослепительно прекрасная в своей наготе Олимпия, склонив голову.
— С чего ты, черт возьми, решила, что я захочу сопровождать тебя туда?
Он промолвил это беззаботным тоном и сразу же увидел, как Олимпия переменилась в лице.
— Так ты не отвезешь меня в Рим? — тихо спросила она.
— Махмуд дал мне выгодную государственную должность и подарил роскошный дворец, слуг, женщин, власть! А что можешь предложить мне ты?
Олимпия молча смотрела на него широко раскрытыми, изумленными глазами.
— Революцию? — насмешливо спросил он. — Новые скитания? Ведь от твоих проклятых драгоценностей уже почти ничего не осталось. — Он скользнул взглядом по ее телу. — Или, может быть, ты думаешь, что я не смогу жить без тех наслаждений, которые мне доставляет «испорченный товар»?
Шеридан видел выражение боли, промелькнувшее в ее глазах. Ему хотелось, чтобы она рассердилась на него. В горле Шеридана стоял комок, но он усилием воли подавил свою слабость и продолжал резким тоном:
— Ты ни на что не способна, принцесса. Ты не сможешь начать революцию, если даже каким-нибудь чудом доберешься до Ориенса. Вспомни о том, что ты устроила на борту корабля и к чему привел небольшой бунт. Но в Ориенсе тебе не удастся сделать ничего подобного — британцы, Джулия и твой дядя не допустят этого. Они слишком умны и дальновидны не в пример тебе. Ты не сможешь вырваться из их рук, ты не сможешь также остаться здесь. Я этого не хочу. У меня другие планы на будущее, и для тебя в них нет места.
Олимпия начала дрожать всем телом.
— Будь умницей, — добавил Шеридан. — Отправляйся туда, куда тебе скажут. Веди себя разумно, оставь свои глупости хотя бы на этот раз.
Губы Олимпии беззвучно шевелились, а взгляд отражал пустоту, как будто она смотрела на Шеридана, но не видела его. У него было скверно на душе, но он должен был сказать ей все до конца.
— Сейчас я уйду, и мы больше никогда не увидимся. Завтра утром ты уедешь в Стамбул, мы даже не сумеем проститься, потому что я отправляюсь по приказу султана инспектировать его флот.
Шеридан встал и надел свой халат, отороченный собольим мехом. Олимпия даже не взглянула на него. Он бросил на нее долгий прощальный взгляд, стараясь запечатлеть в памяти ее ресницы, поток золотистых волос, руки, грудь, изящные ступни.
Затем он взял со стола горящую лампу и быстро вышел из комнаты, заперев за собой тяжелую дверь.
Пламя лампы высвечивало из темноты сине-красные плитки облицовки стен, арки и своды коридора, по которому Шеридан возвращался в свои покои — туда, где его ждали безопасность, одиночество и полное бесчувствие.
Войдя к себе, он потушил лампу и сел по-турецки, устремив взор в темноту. У него было тяжело на душе. Невыносимо тяжело. Шеридану казалось, что он вот-вот разрыдается. Но этого не произошло.
Он долго сидел, глядя в пустоту сухими глазами.
После отъезда Олимпии сердце Шеридана окаменело. Султан Махмуд распорядился произвести чистку в кадровом составе флота. И вот Шеридан в первый раз взошел на палубу флагманского корабля и распорядился зачитать приговор, содержащий сфабрикованные нелепые обвинения против одного из капитанов. Затем он увидел, как этого несчастного уводят вниз по трапу, а через некоторое время палач вынес на подносе голову казненного. Шеридан усилием воли заставил себя заняться написанием рапорта, чувствуя, как дрожат руки.
Во второй раз, присутствуя на подобной экзекуции, Шеридан курил чубук, и руки у него уже не дрожали. В третий раз он уже обменивался шутками со вновь назначенным капитаном судна, разглядывая представленную им на подносе голову казненного, которую затем отослали во дворец султану как свидетельство свершившейся казни.
Правители Османской империи всегда расправлялись с неугодными им подданными с завидным хладнокровием — быстро и ловко. Правда, иногда их жестокость приводила к народным волнениям и бунтам, однако именно она в конце концов обеспечила жизнестойкость государства в течение пяти столетий.
Главное в этой мясорубке было уберечь свою голову.
Кроме поста адмирала, Шеридан получил также должность правителя четырех городов в Анатолии. Мустафа, покинувший свиту Фицхью и вновь вернувшийся к старому хозяину, чувствовал себя теперь в своей стихии. Он расхаживал по коридорам дворца Шеридана, помахивая хлыстом из кожи носорога, и наводил благоговейный ужас на всех рабов и слуг.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135
Олимпия надула губы при воспоминании об этой обиде. Шеридан улыбнулся через силу.
— Ах ты, злая мышка! Губы Олимпии дрогнули.
— Им все же удалось кое-как осмотреть меня. Но то, что сейчас произошло, все меняет. — Она взяла его руку и поцеловала ее. — Спасибо тебе, спасибо.
Шеридан почувствовал, что его сердце сейчас разорвется на кусочки.
— Не будь глупой, принцесса. — Он вырвал у нее руку.
— Нет, в этом случае я поступлю вполне разумно. Моя новость произведет нужный эффект. Все будет великолепно. Видел бы ты выражение облегчения на лице принца Гарольда, когда ему сообщили о том, что я девственница. Этот задавака не потерпит, чтобы ему всучили испорченный товар.
Шеридан нахмурился и сердито взглянул на нее.
— Ты вовсе не испорченный товар, черт возьми Не болтай чепухи!
— Нет, я испорчена! И могу это доказать!
Олимпия шаловливо улыбнулась, поглаживая перепачканный кровью атлас халата. Шеридан схватил ее руку и крепко сжал.
— Не говори об этом никому, слышишь? И особенно принцу Гарольду, даже после свадьбы.
— Какой свадьбы? Я считала, что таким способом вообще избавлюсь от самой возможности замужества, Ведь этот способ — наиболее верный. Простой побег вряд ли мог бы помочь мне. Имея на руках разрешение моего дедушки, они могли бы обвенчать меня в мое отсутствие!
Этот разговор об обычных подтасовках, к которым прибегали сильные мира сего, помог Шеридану прийти в себя. Он вновь обрел душевное равновесие. Олимпия все еще верила в него, она рассматривала его приход как воплощение смелого плана своего спасения. А между тем со стороны Шеридана это был просто эгоистический поступок, в котором выразилось его желание в последний раз насладиться ее телом и показать нос победителям. Но за все надо платить, и поэтому теперь он вынужден был нанести Олимпии душевную рану, признавшись в очередном предательстве — последнем, как он надеялся, собираясь навсегда расстаться с ней.
— Даже если тебе удастся избежать этого замужества, что ты собираешься делать дальше? — спросил он с наигранным безразличием.
Она недоуменно взглянула на него.
— Теперь, когда ты, по твоему выражению, «испорченный товар», — добавил он, прежде чем она успела что-либо ответить.
— Я… я думала, что ты отвезешь меня в Рим. Или в Ориенс, — растерянно промолвила ослепительно прекрасная в своей наготе Олимпия, склонив голову.
— С чего ты, черт возьми, решила, что я захочу сопровождать тебя туда?
Он промолвил это беззаботным тоном и сразу же увидел, как Олимпия переменилась в лице.
— Так ты не отвезешь меня в Рим? — тихо спросила она.
— Махмуд дал мне выгодную государственную должность и подарил роскошный дворец, слуг, женщин, власть! А что можешь предложить мне ты?
Олимпия молча смотрела на него широко раскрытыми, изумленными глазами.
— Революцию? — насмешливо спросил он. — Новые скитания? Ведь от твоих проклятых драгоценностей уже почти ничего не осталось. — Он скользнул взглядом по ее телу. — Или, может быть, ты думаешь, что я не смогу жить без тех наслаждений, которые мне доставляет «испорченный товар»?
Шеридан видел выражение боли, промелькнувшее в ее глазах. Ему хотелось, чтобы она рассердилась на него. В горле Шеридана стоял комок, но он усилием воли подавил свою слабость и продолжал резким тоном:
— Ты ни на что не способна, принцесса. Ты не сможешь начать революцию, если даже каким-нибудь чудом доберешься до Ориенса. Вспомни о том, что ты устроила на борту корабля и к чему привел небольшой бунт. Но в Ориенсе тебе не удастся сделать ничего подобного — британцы, Джулия и твой дядя не допустят этого. Они слишком умны и дальновидны не в пример тебе. Ты не сможешь вырваться из их рук, ты не сможешь также остаться здесь. Я этого не хочу. У меня другие планы на будущее, и для тебя в них нет места.
Олимпия начала дрожать всем телом.
— Будь умницей, — добавил Шеридан. — Отправляйся туда, куда тебе скажут. Веди себя разумно, оставь свои глупости хотя бы на этот раз.
Губы Олимпии беззвучно шевелились, а взгляд отражал пустоту, как будто она смотрела на Шеридана, но не видела его. У него было скверно на душе, но он должен был сказать ей все до конца.
— Сейчас я уйду, и мы больше никогда не увидимся. Завтра утром ты уедешь в Стамбул, мы даже не сумеем проститься, потому что я отправляюсь по приказу султана инспектировать его флот.
Шеридан встал и надел свой халат, отороченный собольим мехом. Олимпия даже не взглянула на него. Он бросил на нее долгий прощальный взгляд, стараясь запечатлеть в памяти ее ресницы, поток золотистых волос, руки, грудь, изящные ступни.
Затем он взял со стола горящую лампу и быстро вышел из комнаты, заперев за собой тяжелую дверь.
Пламя лампы высвечивало из темноты сине-красные плитки облицовки стен, арки и своды коридора, по которому Шеридан возвращался в свои покои — туда, где его ждали безопасность, одиночество и полное бесчувствие.
Войдя к себе, он потушил лампу и сел по-турецки, устремив взор в темноту. У него было тяжело на душе. Невыносимо тяжело. Шеридану казалось, что он вот-вот разрыдается. Но этого не произошло.
Он долго сидел, глядя в пустоту сухими глазами.
После отъезда Олимпии сердце Шеридана окаменело. Султан Махмуд распорядился произвести чистку в кадровом составе флота. И вот Шеридан в первый раз взошел на палубу флагманского корабля и распорядился зачитать приговор, содержащий сфабрикованные нелепые обвинения против одного из капитанов. Затем он увидел, как этого несчастного уводят вниз по трапу, а через некоторое время палач вынес на подносе голову казненного. Шеридан усилием воли заставил себя заняться написанием рапорта, чувствуя, как дрожат руки.
Во второй раз, присутствуя на подобной экзекуции, Шеридан курил чубук, и руки у него уже не дрожали. В третий раз он уже обменивался шутками со вновь назначенным капитаном судна, разглядывая представленную им на подносе голову казненного, которую затем отослали во дворец султану как свидетельство свершившейся казни.
Правители Османской империи всегда расправлялись с неугодными им подданными с завидным хладнокровием — быстро и ловко. Правда, иногда их жестокость приводила к народным волнениям и бунтам, однако именно она в конце концов обеспечила жизнестойкость государства в течение пяти столетий.
Главное в этой мясорубке было уберечь свою голову.
Кроме поста адмирала, Шеридан получил также должность правителя четырех городов в Анатолии. Мустафа, покинувший свиту Фицхью и вновь вернувшийся к старому хозяину, чувствовал себя теперь в своей стихии. Он расхаживал по коридорам дворца Шеридана, помахивая хлыстом из кожи носорога, и наводил благоговейный ужас на всех рабов и слуг.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135