Олимпия улыбнулась пингвину, который скрашивал ее одиночество, устроившись рядом. Уже стемнело, и тревога Олимпии превратилась в страх.
Сквозь вой ветра вдруг послышался посторонний звук, и Олимпия, тут же вскинув голову, насторожилась. Когда же она разобрала, что это хрустит снег под быстрыми шагами приближающегося к хижине человека, то облегченно вздохнула и на секунду закрыла глаза от радости.
Вскочив на ноги и перепрыгнув через негодующего Наполеона, разразившегося обиженным криком и клюнувшего ее в ногу, она устремилась к двери, распахнула полог и высунула голову наружу, где царил жуткий холод и не было видно ни зги.
— Куда ты пропал? Я уже собиралась идти искать тебя. Шеридан снял с плеча большой мешок, сшитый из тюленьей кожи, и занес его в хижину.
— Я провел почти весь день в одной из здешних очаровательных ям. Не понимаю, зачем люди изобретают бассейны и бани, когда на земле существуют подобные восхитительные уголки.
— О Боже! — ахнула Олимпия, когда Шеридан, хромая, вышел на свет. Он вымок до нитки и был покрыт с ног до головы грязью. Девушка припала к его рукам, как будто он мог исчезнуть в любую минуту.
Шеридан прижался щекой к волосам Олимпии. Некоторое время они стояли молча, крепко обнявшись.
— Ты не ранен?
— Слегка подвернул ногу. — Он поцеловал ее в макушку. — Ничего серьезного. Мне в конце концов удалось выбраться из этой чертовой ловушки.
Олимпия знала эти ямы, их вырыли зверобои для своих сигнальных костров на торфянике; костры горели целыми месяцами, превращая яму в ловушку, замаскированную сверху тонким слоем мха. Человек проваливался и оказывался в трясине, глубина которой достигала пятнадцати футов, а ширина — тридцати.
— Мне следовало отправиться на поиски, — воскликнула Олимпия.
— Не волнуйся, я обожаю рыть себе проходы через трясину куском железного обода.
— Мне жаль тебя!
— Я думал, что ты в это время занимаешься охотой на гусей. — Шеридан коснулся ее волос. — И рассчитывал, что ты хватишься меня только под утро. Но, честно говоря, мне так не хотелось проводить ночь, стоя по щиколотку в ледяной воде, — Он сжал ее руку. — У меня на этот вечер были совсем другие планы.
Олимпия взглянула на него. Он улыбался ей, в его серебристо-серых глазах полыхали отсветы от огня, перепачканное лицо казалось в этот момент маской демона.
Склонившись над Олимпией, Шеридан припал к ее губам. Его поцелуй был грубым, исполненным неистовой страсти. Шеридан крепко сжимал Олимпию в объятиях. Она ощущала на губах вкус грязи и пота, но все равно поцелуи Шеридана казались ей сладостными и желанными.
Олимпия испытала разочарование, когда он вдруг выпустил ее из своих объятий и направился к очагу, принюхиваясь к запахам.
— Морские водоросли? — хмуро спросил он.
— Фирменный суп острова Английский Малун, — попыталась пошутить Олимпия.
Но вместо того чтобы засмеяться, Шеридан только поморщился, так он обычно реагировал на шутки Олимпии.
— Опять? Мы же ели это варево вчера вечером. — Он прошел, прихрамывая, к огню и сел перед ним на песчаный пол хижины. — Я вынужден буду сменить повара, если ты не внесешь разнообразие в наше меню.
Шеридан взял большую раковину, заменявшую ему тарелку, и налил в нее из ведра дымящегося супа. Выпив его залпом, он вытер рукой рот. Наполеон распушил перья, отряхнулся и заковылял в дальний угол хижины. Шеридан бросил перед пингвином охапку сухой травы, чтобы на него не падал свет от горящего очага, и Наполеон, устроившись поудобнее, затих.
— Есть еще крабы, — сказала Олимпия.
— Отлично, — промолвил Шеридан, и его лицо просветлело. — Ты ангел.
Олимпия подняла с земли свой плащ, в который были завернуты крабы, пойманные ею с помощью сети, сплетенной из сухих трав и ремешков, вырезанных из тюленьей кожи. Шеридан осторожно заглянул внутрь.
— Черт возьми, вот это да!
— Я поймала их на гусиные потроха, — сказала Олимпия. Шеридан осторожно вынул сетку с уловом, завернутую в плащ, и бросил в ведро сначала одного краба, а затем другого. Третий чуть не схватил его за палец клешней, но Шеридан вовремя отдернул руку. Поместив в горячую воду шесть из десяти пойманных крабов, Шеридан снова связал узлом шерстяной плащ и отложил его в сторонку. Он всегда беспокоился о том, что они будут есть завтра, и экономил продукты питания.
— Нет, ты действительно ангел, — снова похвалил он девушку.
Щеки Олимпии зарделись румянцем. Шеридан искоса взглянул на нее.
— Иди-ка сюда, ангел, — позвал он.
Она пересекла хижину и села рядом с ним, он обнял ее и тронул перепачканной грязью рукой за подбородок.
— Никогда не ходи искать меня в темноте, моя мышка. Я тертый калач, и если не смогу выбраться из передряги до рассвета, значит, мне уже никто и ничто не поможет.
Олимпия опустила голову ему на плечо. Ее пугала сила чувства, которое она испытывала к этому человеку. Мысль о том, что она может потерять его, казалась ей невыносимой. Сейчас она, пожалуй, смогла бы выжить без него — в отремонтированной им хижине, питаясь той пищей, которую они научились добывать. Да, физически она могла бы выжить, но душа ее умерла бы.
Теперь Олимпии казалось странным то, что она считала Шеридана трусом и негодяем. Порой, когда он уходил один из хижины для того, чтобы нарезать торф или насобирать съедобных моллюсков на берегу, Олимпия вспоминала о краже драгоценностей. Но ей уже казалось, будто все это произошло с кем-то другим, таким же далеким сейчас, как далек был образ военного офицера в белых перчатках и синем отделанном золотым галуном мундире от нынешнего Шеридана, сидящего рядом с ней в разорванном грязном бушлате.
Шеридан встал и выпил воды из парусинового бурдюка. Поглядывая на себя в крошечное зеркало, стоявшее на полочке, он сполоснул лицо. Когда он снова повернулся к Олимпии, та не могла удержаться от смеха.
— Ты похож на настоящего негра! Она оторвала лоскут от льняной нижней юбки, смочила ткань и, подойдя к Шеридану, стерла следы грязи с его лица. Когда она приподнялась на цыпочки, чтобы дотянуться до его лба, он нежно поцеловал ее запястье. Олимпия теснее прижалась к нему, и Шеридан припал губами к ее виску, а затем к щеке. Губы Олимпии невольно раскрылись навстречу его губам. Сначала поцелуй был нежным, почти братским, но затем Шеридан крепче сжал ее в объятиях, охваченный страстью. Его руки скользнули по талии Олимпии и остановились на бедрах, он крепче прижал их к себе. Олимпия и Шеридан были одни на острове, и поэтому она могла, не испытывая стыда, делать все, что ей хотелось, доставляя удовольствие себе и ему. Олимпия постепенно поняла, что была очень темпераментной и чувственной по натуре. Более того, она поняла причину своего постоянного беспокойства и пустоты, терзавших ее душу все годы и служивших источником безумных грез о славе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135