а вот львы в зверинце ревели в любовном экстазе все ночи напролет.
Восемь месяцев спустя родился наш сын. Я боялся, что его придется умертвить, как принято поступать с недоношенными детьми, но ребенок, благодарения богам, оказался здоровым и крепким, и я пригласил на праздничную трапезу в честь новорожденного несколько сотен наших служащих. Я и представить себе не мог, что грубые укротители знают столько нежных слов и умеют улыбаться при виде младенца.
А от темнокожего Эпафродия мы просто не в силах были отделаться. Он ни на шаг не отходил от малыша, сюсюкал с ним, таскал его на руках и из-за этого даже забывал о кормежке животных и прочих своих обязанностях. Наконец он заявил, что мечтает стать нянькой для нашего сына, и я согласился, поняв, что таким образом он выказывает мне уважение.
Что до Клавдии, то она никак не желала оставить меня в покое. Когда несколько дней спустя после нашей ссоры я, ничего не подозревая, вернулся в свой дом на Авентине, я застал всю при слугу и даже старого Барба в атриуме. Эти бездельники, открыв рты, слушали еврейского кудесника Кифу, который, кстати говоря, привел с собой целый выводок незнакомых молодых людей.
Один из них переводил с арамейского слова Кифы. Тетушка Лелия в восторге пританцовывала на месте и хлопала в ладоши. Я почувствовал, как во мне нарастает гнев, и принял твердое решение приказать высечь всех нерадивых слуг, но тут ко мне подошла Клавдия и торопливо объяснила, что Кифа находится под покровительством сенатора Пуда Публиколы и живет в его доме. Кифа не общается с евреями с другого берега Тибра и стремится предотвратить новые беспорядки. Пуд был впавший в детство старец, но происходил он из рода благородных Валериев, и я смолчал…
Кифа не забыл нашу встречу в Коринфе и оттого любезно называл меня по имени. Он якобы пришел в мой дом не затем, чтобы обратить меня в свою веру, но лишь ради того, чтобы я помирился с Клавдией. Уж и не знаю, как это получилось, но спустя всего несколько минут я уступил, протянул Клавдии руки, поцеловал ее и даже принял участие в общей трапезе… ибо, согласись, Юлий, что у себя в доме я имею право делать то, что мне хочется.
Больше я ничего не расскажу о том странном и постыдном событии. Позднее я спросил Барба, отпал ли он от Митры и стал ли христианином. Он не ответил мне ничего вразумительного, лишь пробормотал:
— Я уже очень стар. По ночам меня так мучает ревматизм, заработанный в давних походах, что я готов молиться кому угодно, лишь бы унять боль. А когда я смотрю на Кифу, бывшего рыболова, она вроде бы утихает. Стоит мне съесть его хлеба и выпить его вина — и муки мои отступают. Жрецы же Митры не смогли помочь мне, хотя и уверяли, что отлично разбираются в болячках старого легионера.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112
Восемь месяцев спустя родился наш сын. Я боялся, что его придется умертвить, как принято поступать с недоношенными детьми, но ребенок, благодарения богам, оказался здоровым и крепким, и я пригласил на праздничную трапезу в честь новорожденного несколько сотен наших служащих. Я и представить себе не мог, что грубые укротители знают столько нежных слов и умеют улыбаться при виде младенца.
А от темнокожего Эпафродия мы просто не в силах были отделаться. Он ни на шаг не отходил от малыша, сюсюкал с ним, таскал его на руках и из-за этого даже забывал о кормежке животных и прочих своих обязанностях. Наконец он заявил, что мечтает стать нянькой для нашего сына, и я согласился, поняв, что таким образом он выказывает мне уважение.
Что до Клавдии, то она никак не желала оставить меня в покое. Когда несколько дней спустя после нашей ссоры я, ничего не подозревая, вернулся в свой дом на Авентине, я застал всю при слугу и даже старого Барба в атриуме. Эти бездельники, открыв рты, слушали еврейского кудесника Кифу, который, кстати говоря, привел с собой целый выводок незнакомых молодых людей.
Один из них переводил с арамейского слова Кифы. Тетушка Лелия в восторге пританцовывала на месте и хлопала в ладоши. Я почувствовал, как во мне нарастает гнев, и принял твердое решение приказать высечь всех нерадивых слуг, но тут ко мне подошла Клавдия и торопливо объяснила, что Кифа находится под покровительством сенатора Пуда Публиколы и живет в его доме. Кифа не общается с евреями с другого берега Тибра и стремится предотвратить новые беспорядки. Пуд был впавший в детство старец, но происходил он из рода благородных Валериев, и я смолчал…
Кифа не забыл нашу встречу в Коринфе и оттого любезно называл меня по имени. Он якобы пришел в мой дом не затем, чтобы обратить меня в свою веру, но лишь ради того, чтобы я помирился с Клавдией. Уж и не знаю, как это получилось, но спустя всего несколько минут я уступил, протянул Клавдии руки, поцеловал ее и даже принял участие в общей трапезе… ибо, согласись, Юлий, что у себя в доме я имею право делать то, что мне хочется.
Больше я ничего не расскажу о том странном и постыдном событии. Позднее я спросил Барба, отпал ли он от Митры и стал ли христианином. Он не ответил мне ничего вразумительного, лишь пробормотал:
— Я уже очень стар. По ночам меня так мучает ревматизм, заработанный в давних походах, что я готов молиться кому угодно, лишь бы унять боль. А когда я смотрю на Кифу, бывшего рыболова, она вроде бы утихает. Стоит мне съесть его хлеба и выпить его вина — и муки мои отступают. Жрецы же Митры не смогли помочь мне, хотя и уверяли, что отлично разбираются в болячках старого легионера.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112