Отдохни, познакомься с городом и зайди к Рубрию, когда тебе будет удобно. Можешь с этим не спешить.
Под конец Галлион представил меня своей супруге. На ней были затканный золотом греческий плащ и сандалии из тесненной золотом кожи, а на голове, поверх искусно убранных волос, ловко сидел золотой же обруч. Она лукаво посмотрела на меня, на Галлиона, потом посерьезнела и приветствовала меня таким низким и печальным голосом, словно ее внезапно объяла мировая скорбь, но вдруг зажала рот ладошкой, прыснула и убежала.
Я решил, что рожденная в Испании Гельвия при всей своей красоте еще совершенный ребенок. Галлион подавил усмешку, проводил жену взглядом и затем подтвердил мою догадку:
— Да, Лауций, она слишком молода и не умеет исполнять те обязанности, которые на нее возлагает ее положение. К счастью, в Коринфе на это смотрят сквозь пальцы.
На следующий день я долго размышлял над тем, следует ли мне сообщить в гарнизон о своем прибытии и потребовать для себя коня и почетную стражу, на что я имел неоспоримое право. Однако прежде я все же решил познакомиться с моим начальником Рубрием. Скромность не помешает, подумал я, и надел полагающуюся по уставу кожаную безрукавку с серебряным орлом, сапоги с железными пластинами, поножи и шлем с красным гребнем. На плечи мне Геракс накинул короткий пурпурный плащ военного трибуна.
Мой наряд привлек такое большое внимание обитателей постоялого двора, что в двери протиснулись даже повара и подметальщицы, желавшие взглянуть на меня хоть одним глазком. Не успел я в своем бренчащем облачении сделать и пару шагов, как меня окружила толпа зевак. Мужчины указывали пальцами на мой шлем и выкрикивали что-то непонятное; женщины ощупывали мою безрукавку, а уличные мальчишки, горланя и вопя, гурьбой маршировали следом. Все это продолжа лось до тех пор, пока я наконец не понял, что надо мной просто-напросто смеются.
Положение мое стало настолько плачевным, что я уже готов был выхватить свой длинный кавалерийский меч и ударами плашмя разогнать улюлюкающих ротозеев, но, к счастью, вовремя сообразил, что это вызовет еще больший восторг, и сдержался. Покраснев от досады, я обратился за помощью к стражнику. Тот дубинкой разогнал сорванцов и расчистил мне путь. И все же не менее сотни коринфян торжественно сопровождали меня до самых ворот гарнизона.
Завидев вопящую на разные лады огромную толпу, постовые торопливо подхватили свои щиты и копья и в панике затрубили тревогу. Но никто и не думал идти на приступ римских укреплений. Люди, радостно галдя, остановились неподалеку от вооружившихся копьями солдат и принялись наперебой выкрикивать приветствия в мой адрес. До меня долетали слова восторга — как видно, город давно не наслаждался столь потрясающим зрелищем.
Старший центурион когорты примчался ко мне в одном нижнем белье, а следом за ним во двор высыпала куча вооруженных до зубов легионеров. Только юношеской глупостью можно объяснить то, что я затем сделал. Я, видите ли, проорал им несколько команд, что было по меньшей мере странно, ибо я еще даже не представился Рубрию. Я приказал солдатам добежать до стены, вернул их обратно, велел построиться и предложил центуриону принять командование. Он стоял передо мной, широко расставив ноги и подбоченясь; щеки его покрывала густая щетина. Озадаченный центурион ответил мне:
— Рубрий еще спит после тяжелых ночных учений, и будить его, пожалуй, не стоит. Солдаты тоже очень устали. Как вы смотрите на то, чтобы сначала выпить у меня немного вина? Кстати и расскажете мне, кто вы, откуда тут взялись и для чего обрушились на нас, сверкая глазами и скрежеща зубами, словно сам бог войны.
По его загрубелому лицу и многочисленным шрамам я понял, что имею дело с заслуженным ветераном, спорить с которым не следует. Молодой всадник, вроде меня, запросто мог схлопотать от такого закаленного в битвах центуриона щелчок по носу, а я не хотел после только что пережитого позора оказаться униженным на глазах любопытных легионеров. Некоторые из них уже отделялись от строя и медленно брели по направлению к нам.
Центурион провел меня в свою каморку, пахнувшую кожей и железом, и предложил вина из глиняного кувшина, но я твердо отказался, сказав, что из-за данного мной обета пью только воду и ем одни овощи. Он удивленно взглянул на меня:
— Вроде бы Коринф прежде никогда не был местом ссылок. Наверное, ты из знатной семьи, раз за то, что натворил в Риме, тебя отправили всего лишь сюда.
Он поскреб подбородок, заросший щетиной, от всей души зевнул и сам выпил свое вино. Затем, уступив моей просьбе, он все-таки вынул список когорты и пояснил:
— Здесь в городе мы выставляем посты лишь перед домом проконсула и у главных городских ворот. В ближайших портах расквартированы постоянные гарнизоны, у которых есть свои собственные казармы, так что людям не нужно бегать взад-вперед между казармой и гаванью. В военном регистре мы значимся полноценной когортой и в случае чего можем выступить как самостоятельная боевая единица.
Я спросил его насчет конницы. Центурион ответил:
— У нас в гарнизоне нет ни одного верхового. У Рубрия и наместника, разумеется, есть свои лошади, но оба они предпочитают носилки. Если тебе так нужно, ты можешь, конечно, получить коня, однако знай, что согласно приказу нас должна поддерживать коринфская конница.
Когда же я осведомился о распорядке дня, строевой подготовке, чистке оружия и тому подобном, он бросил на меня недоверчивый взгляд и сказал:
— Об этом ты лучше переговори с Рубрием. Я всего лишь его подчиненный.
Чтобы убить время, я прошелся по пустым казармам, замусоренным и изгаженным паутиной, заглянул в оружейные камеры, на кухню и в алтарь. У гарнизона не было собственного орла, а всего лишь обычный полевой знак когорты с кистями да памятный щит. Закончив осмотр, я почувствовал себя в равной степени озадаченным и напуганным.
— Куда попрятались люди? — громко воскликнул я. — Что если потребуется выступать по тревоге?
Центурион потихонечку начинал терять терпение. Он раздраженно отвечал:
— А вот об этом ты спросишь сам у своего начальника Рубрия.
Около полудня Рубрий наконец прислал за мной. Он занимал изящно обставленные в греческом стиле помещения, и я видел по меньшей мере трех юных женщин, что прислуживали ему. Он был лыс, с оплывшим лицом и бледными тонкими губами. Я заметил, что при ходьбе Рубрий слегка приволакивал левую ногу. Он радушно принял меня, обнял, обдав запахом выпитого вина, и предложил садиться и чувствовать себя свободно, как дома.
— Ты только что из Рима, и тебя наверняка удивляет наша ленивая неспешная жизнь, — сказал он. — Вовремя, вовремя у нас появился юный всадник: уж он-то пробудит нас от спячки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112
Под конец Галлион представил меня своей супруге. На ней были затканный золотом греческий плащ и сандалии из тесненной золотом кожи, а на голове, поверх искусно убранных волос, ловко сидел золотой же обруч. Она лукаво посмотрела на меня, на Галлиона, потом посерьезнела и приветствовала меня таким низким и печальным голосом, словно ее внезапно объяла мировая скорбь, но вдруг зажала рот ладошкой, прыснула и убежала.
Я решил, что рожденная в Испании Гельвия при всей своей красоте еще совершенный ребенок. Галлион подавил усмешку, проводил жену взглядом и затем подтвердил мою догадку:
— Да, Лауций, она слишком молода и не умеет исполнять те обязанности, которые на нее возлагает ее положение. К счастью, в Коринфе на это смотрят сквозь пальцы.
На следующий день я долго размышлял над тем, следует ли мне сообщить в гарнизон о своем прибытии и потребовать для себя коня и почетную стражу, на что я имел неоспоримое право. Однако прежде я все же решил познакомиться с моим начальником Рубрием. Скромность не помешает, подумал я, и надел полагающуюся по уставу кожаную безрукавку с серебряным орлом, сапоги с железными пластинами, поножи и шлем с красным гребнем. На плечи мне Геракс накинул короткий пурпурный плащ военного трибуна.
Мой наряд привлек такое большое внимание обитателей постоялого двора, что в двери протиснулись даже повара и подметальщицы, желавшие взглянуть на меня хоть одним глазком. Не успел я в своем бренчащем облачении сделать и пару шагов, как меня окружила толпа зевак. Мужчины указывали пальцами на мой шлем и выкрикивали что-то непонятное; женщины ощупывали мою безрукавку, а уличные мальчишки, горланя и вопя, гурьбой маршировали следом. Все это продолжа лось до тех пор, пока я наконец не понял, что надо мной просто-напросто смеются.
Положение мое стало настолько плачевным, что я уже готов был выхватить свой длинный кавалерийский меч и ударами плашмя разогнать улюлюкающих ротозеев, но, к счастью, вовремя сообразил, что это вызовет еще больший восторг, и сдержался. Покраснев от досады, я обратился за помощью к стражнику. Тот дубинкой разогнал сорванцов и расчистил мне путь. И все же не менее сотни коринфян торжественно сопровождали меня до самых ворот гарнизона.
Завидев вопящую на разные лады огромную толпу, постовые торопливо подхватили свои щиты и копья и в панике затрубили тревогу. Но никто и не думал идти на приступ римских укреплений. Люди, радостно галдя, остановились неподалеку от вооружившихся копьями солдат и принялись наперебой выкрикивать приветствия в мой адрес. До меня долетали слова восторга — как видно, город давно не наслаждался столь потрясающим зрелищем.
Старший центурион когорты примчался ко мне в одном нижнем белье, а следом за ним во двор высыпала куча вооруженных до зубов легионеров. Только юношеской глупостью можно объяснить то, что я затем сделал. Я, видите ли, проорал им несколько команд, что было по меньшей мере странно, ибо я еще даже не представился Рубрию. Я приказал солдатам добежать до стены, вернул их обратно, велел построиться и предложил центуриону принять командование. Он стоял передо мной, широко расставив ноги и подбоченясь; щеки его покрывала густая щетина. Озадаченный центурион ответил мне:
— Рубрий еще спит после тяжелых ночных учений, и будить его, пожалуй, не стоит. Солдаты тоже очень устали. Как вы смотрите на то, чтобы сначала выпить у меня немного вина? Кстати и расскажете мне, кто вы, откуда тут взялись и для чего обрушились на нас, сверкая глазами и скрежеща зубами, словно сам бог войны.
По его загрубелому лицу и многочисленным шрамам я понял, что имею дело с заслуженным ветераном, спорить с которым не следует. Молодой всадник, вроде меня, запросто мог схлопотать от такого закаленного в битвах центуриона щелчок по носу, а я не хотел после только что пережитого позора оказаться униженным на глазах любопытных легионеров. Некоторые из них уже отделялись от строя и медленно брели по направлению к нам.
Центурион провел меня в свою каморку, пахнувшую кожей и железом, и предложил вина из глиняного кувшина, но я твердо отказался, сказав, что из-за данного мной обета пью только воду и ем одни овощи. Он удивленно взглянул на меня:
— Вроде бы Коринф прежде никогда не был местом ссылок. Наверное, ты из знатной семьи, раз за то, что натворил в Риме, тебя отправили всего лишь сюда.
Он поскреб подбородок, заросший щетиной, от всей души зевнул и сам выпил свое вино. Затем, уступив моей просьбе, он все-таки вынул список когорты и пояснил:
— Здесь в городе мы выставляем посты лишь перед домом проконсула и у главных городских ворот. В ближайших портах расквартированы постоянные гарнизоны, у которых есть свои собственные казармы, так что людям не нужно бегать взад-вперед между казармой и гаванью. В военном регистре мы значимся полноценной когортой и в случае чего можем выступить как самостоятельная боевая единица.
Я спросил его насчет конницы. Центурион ответил:
— У нас в гарнизоне нет ни одного верхового. У Рубрия и наместника, разумеется, есть свои лошади, но оба они предпочитают носилки. Если тебе так нужно, ты можешь, конечно, получить коня, однако знай, что согласно приказу нас должна поддерживать коринфская конница.
Когда же я осведомился о распорядке дня, строевой подготовке, чистке оружия и тому подобном, он бросил на меня недоверчивый взгляд и сказал:
— Об этом ты лучше переговори с Рубрием. Я всего лишь его подчиненный.
Чтобы убить время, я прошелся по пустым казармам, замусоренным и изгаженным паутиной, заглянул в оружейные камеры, на кухню и в алтарь. У гарнизона не было собственного орла, а всего лишь обычный полевой знак когорты с кистями да памятный щит. Закончив осмотр, я почувствовал себя в равной степени озадаченным и напуганным.
— Куда попрятались люди? — громко воскликнул я. — Что если потребуется выступать по тревоге?
Центурион потихонечку начинал терять терпение. Он раздраженно отвечал:
— А вот об этом ты спросишь сам у своего начальника Рубрия.
Около полудня Рубрий наконец прислал за мной. Он занимал изящно обставленные в греческом стиле помещения, и я видел по меньшей мере трех юных женщин, что прислуживали ему. Он был лыс, с оплывшим лицом и бледными тонкими губами. Я заметил, что при ходьбе Рубрий слегка приволакивал левую ногу. Он радушно принял меня, обнял, обдав запахом выпитого вина, и предложил садиться и чувствовать себя свободно, как дома.
— Ты только что из Рима, и тебя наверняка удивляет наша ленивая неспешная жизнь, — сказал он. — Вовремя, вовремя у нас появился юный всадник: уж он-то пробудит нас от спячки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112