Дело в том, что я вдруг сообразил: если я возьму мою кобылу Арминию, то мне придется очень часто делать привалы, и я пропутешествую целую вечность. Выслушав меня, Паулина пообещала раздобыть нагрудный знак императорского посланника, который дал бы мне право пользоваться императорскими почтовыми лошадьми и повозками, подобно путешествующему сенатору. Паулина все же пока оставалась женой римского главнокомандующего в Британии. Взамен она тоже потребовала от меня одной услуги:
— На склоне Авентина живет некий Акила, ткач полотна. Как стемнеет, пойди и передай ему или его жене Прискилле, что на меня донесли. Им следует быть начеку. Если же тебя станет расспрашивать кто-нибудь посторонний, ответь, будто я просила тебя отменить заказ на палаточное полотно, сделанный Авлом Плавцием. Я опасаюсь посылать своих слуг, ибо в последние дни за моим домом наблюдают.
Я тихонько выругался себе под нос. Не хватало мне еще оказаться втянутым в гнусные интриги христиан! Но тут Паулина благословила меня именем того самого Иисуса из Назарета и так нежно коснулась кончиками пальцев моего лба и груди, что я не решился отказаться. Итак, я пообещал выполнить поручение и следующим утром вернуться к ней, чтобы забрать письмо.
Когда мы распрощались с ее теткой, Клавдия печально вздохнула. Я же, напротив, воодушевился своим внезапным решением и мыслями о большом путешествии, которое наверняка положит конец всем моим заботам и колебаниям. Презрев сомнения и робость Клавдии, я настоял на том, чтобы она вошла со мной в мой дом; тогда бы я смог представить ее тетушке Лелии как свою подругу.
— Теперь, когда мой отец стал презренным христианином, тебе больше нечего и некого стыдиться, — сказал я. — Ты по закону дочь императора, девушка знатного происхождения.
Многоопытная тетушка Лелия сумела сохранить спокойствие и не умереть на месте от моей коварной проделки. Оправившись от замешательства, она обняла Клавдию, пристально поглядела ей в глаза и сказала:
— Ты здоровая, полная сил молодая женщина. Я часто видела тебя, когда ты была еще крошкой, и хорошо помню, как император Гай Юлий, милый юноша, всегда называл тебя своей кузиной. Твой отец поступил с тобой бесчестно. А как поживает Паулина Плавция? Верно ли, будто ты во дворе ее загородного дома, вон там, за римскими стенами, собственными руками стрижешь овец? Мне, во всяком случае, так рассказывали.
— Поболтайте немного, — вмешался я. — На сколько я знаю, у женщин темы для разговоров не переводятся. Мне же необходимо срочно поговорить с моим адвокатом и с отцом, потому что завтра на рассвете я отправляюсь в Британию.
Тетушка Лелия заплакала и принялась горестно причитать. Она уверяла, что Британия — это туманный и зловонный остров и его климат быстро и навсегда подрывает здоровье тех, кто случайно уцелеет в сражениях с дикими, размалеванными бриттами. Когда император Клавдий праздновал свой триумф, она собственными глазами видела на арене этих самых бриттов, которые изрубили друг друга просто на куски. Кроме того, на Марсовом поле тогда построили целый британский городок, по всем правилам осажденный и разграбленный римлянами-триумфаторами. Так вот, на этом острове не очень-то разживешься военной добычей, если этот город, построенный для триумфа, хотя бы немного похож на настоящие британские поселения.
Я оставил Клавдию утешать тетю Лелию, взял у моего адвоката деньги и направился в дом Туллии, чтобы побеседовать с отцом. Туллия встретила меня не слишком-то приветливо и сказала:
— Твой отец, как всегда, пребывает в дурном настроении, и сейчас он заперся у себя и не хочет никого видеть. Со мной он по целым дням не перебрасывается и словечком, а прислуге отдает распоряжения кивками и жестами. Попробуй, может, ты разговоришь его, прежде чем мы тут все онемеем.
Я как мог утешил Туллию, заверив ее, что отец еще дома, в Антиохии, страдал припадками мизантропии. Услышав, что я хочу ехать в Британию, чтобы вступить там в один из легионов, Туллия оживилась:
— Вот это разумное намерение. Надеюсь, ты принесешь своему отцу славу. Я тщетно пыталась заинтересовать его государственной службой, а ведь в юности он изучал право, хотя с тех пор, конечно же, все позабыл. По-моему, Марций слишком ленив и флегматичен, чтобы найти себе место, достойное его.
Я прошел к отцу. Он сидел в своей комнате, подперев голову рукой, и пил вино из своей любимой деревянной чаши. Глаза у него были усталые и красные. Я захлопнул за собой дверь и сказал:
— Я передаю тебе привет от твоей подруги Паулины Плавции. Обменявшись с тобой каким-то священным поцелуем, она нажила себе страшные неприятности, и теперь ей грозит суд, а может, и смерть. Я должен спешить в Британию к ее мужу Авлу Плавцию с посланием от нее и хочу, чтобы ты мне пожелал удачи на случай, если мы больше не увидимся. Там, на островах, я собираюсь начать военную карьеру.
— Я никогда не хотел, чтобы ты сделался солдатом, — пробормотал отец, — но это, наверное, лучше, чем жить здесь, в этом доме разврата. Я знаю, что жена моя Туллия из идиотской ревности навлекла беду на Паулину и что я тоже виноват в этой истории. Я окунулся в их купель, и Паулина возложила руки мне на голову, но святая благодать все-таки не снизошла на меня. Я больше никогда не скажу Туллии ни слова.
— А что, собственно, Туллии от тебя нужно, отец? — спросил я.
— Чтобы я стал сенатором, — ответил отец тихо. — Вот чего добивается это чудовище по наущению одной злой женщины. У меня довольно земель в Италии, и я достаточно знатного происхождения, чтобы сделаться членом сената; Туллия сообразила, что можно добиться, в виде исключения, прав, положенных матери трех детей, хотя не соблаговолила родить ни одного. Когда я был молод, я любил ее. Она ездила за мной в Александрию и до сих пор не может простить, что я предпочел ей твою мать Мирину. А теперь она понукает меня денно и нощно, как понукают волов, клянет за отсутствие честолюбия и превращает в неисправимого пьяницу, раз уж я не желаю и не стремлюсь стать сенатором. Видно, в моих жилах не течет кровь волчицы, хотя, справедливости ради, я должен сказать, что куда более порочные, чем я, люди восседают в розовых сандалиях на скамеечках из слоновой кости. Прости меня, сын мой. Надеюсь, ты поймешь, почему мне так захотелось сделаться христианином.
Увидев опухшее лицо отца и его бегающие глаза, я пожалел его и догадался, что он ищет какой-то внутренний смысл жизни, чтобы попытаться открыть его Туллии. И все же мне казалось, что для него было бы благотворнее попусту убивать время в сенате, чем принимать участие в тайных сборищах христиан.
Словно подслушав мои мысли, отец взглянул на меня, провел пальцами по краю своей выщербленной чаши и сказал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112
— На склоне Авентина живет некий Акила, ткач полотна. Как стемнеет, пойди и передай ему или его жене Прискилле, что на меня донесли. Им следует быть начеку. Если же тебя станет расспрашивать кто-нибудь посторонний, ответь, будто я просила тебя отменить заказ на палаточное полотно, сделанный Авлом Плавцием. Я опасаюсь посылать своих слуг, ибо в последние дни за моим домом наблюдают.
Я тихонько выругался себе под нос. Не хватало мне еще оказаться втянутым в гнусные интриги христиан! Но тут Паулина благословила меня именем того самого Иисуса из Назарета и так нежно коснулась кончиками пальцев моего лба и груди, что я не решился отказаться. Итак, я пообещал выполнить поручение и следующим утром вернуться к ней, чтобы забрать письмо.
Когда мы распрощались с ее теткой, Клавдия печально вздохнула. Я же, напротив, воодушевился своим внезапным решением и мыслями о большом путешествии, которое наверняка положит конец всем моим заботам и колебаниям. Презрев сомнения и робость Клавдии, я настоял на том, чтобы она вошла со мной в мой дом; тогда бы я смог представить ее тетушке Лелии как свою подругу.
— Теперь, когда мой отец стал презренным христианином, тебе больше нечего и некого стыдиться, — сказал я. — Ты по закону дочь императора, девушка знатного происхождения.
Многоопытная тетушка Лелия сумела сохранить спокойствие и не умереть на месте от моей коварной проделки. Оправившись от замешательства, она обняла Клавдию, пристально поглядела ей в глаза и сказала:
— Ты здоровая, полная сил молодая женщина. Я часто видела тебя, когда ты была еще крошкой, и хорошо помню, как император Гай Юлий, милый юноша, всегда называл тебя своей кузиной. Твой отец поступил с тобой бесчестно. А как поживает Паулина Плавция? Верно ли, будто ты во дворе ее загородного дома, вон там, за римскими стенами, собственными руками стрижешь овец? Мне, во всяком случае, так рассказывали.
— Поболтайте немного, — вмешался я. — На сколько я знаю, у женщин темы для разговоров не переводятся. Мне же необходимо срочно поговорить с моим адвокатом и с отцом, потому что завтра на рассвете я отправляюсь в Британию.
Тетушка Лелия заплакала и принялась горестно причитать. Она уверяла, что Британия — это туманный и зловонный остров и его климат быстро и навсегда подрывает здоровье тех, кто случайно уцелеет в сражениях с дикими, размалеванными бриттами. Когда император Клавдий праздновал свой триумф, она собственными глазами видела на арене этих самых бриттов, которые изрубили друг друга просто на куски. Кроме того, на Марсовом поле тогда построили целый британский городок, по всем правилам осажденный и разграбленный римлянами-триумфаторами. Так вот, на этом острове не очень-то разживешься военной добычей, если этот город, построенный для триумфа, хотя бы немного похож на настоящие британские поселения.
Я оставил Клавдию утешать тетю Лелию, взял у моего адвоката деньги и направился в дом Туллии, чтобы побеседовать с отцом. Туллия встретила меня не слишком-то приветливо и сказала:
— Твой отец, как всегда, пребывает в дурном настроении, и сейчас он заперся у себя и не хочет никого видеть. Со мной он по целым дням не перебрасывается и словечком, а прислуге отдает распоряжения кивками и жестами. Попробуй, может, ты разговоришь его, прежде чем мы тут все онемеем.
Я как мог утешил Туллию, заверив ее, что отец еще дома, в Антиохии, страдал припадками мизантропии. Услышав, что я хочу ехать в Британию, чтобы вступить там в один из легионов, Туллия оживилась:
— Вот это разумное намерение. Надеюсь, ты принесешь своему отцу славу. Я тщетно пыталась заинтересовать его государственной службой, а ведь в юности он изучал право, хотя с тех пор, конечно же, все позабыл. По-моему, Марций слишком ленив и флегматичен, чтобы найти себе место, достойное его.
Я прошел к отцу. Он сидел в своей комнате, подперев голову рукой, и пил вино из своей любимой деревянной чаши. Глаза у него были усталые и красные. Я захлопнул за собой дверь и сказал:
— Я передаю тебе привет от твоей подруги Паулины Плавции. Обменявшись с тобой каким-то священным поцелуем, она нажила себе страшные неприятности, и теперь ей грозит суд, а может, и смерть. Я должен спешить в Британию к ее мужу Авлу Плавцию с посланием от нее и хочу, чтобы ты мне пожелал удачи на случай, если мы больше не увидимся. Там, на островах, я собираюсь начать военную карьеру.
— Я никогда не хотел, чтобы ты сделался солдатом, — пробормотал отец, — но это, наверное, лучше, чем жить здесь, в этом доме разврата. Я знаю, что жена моя Туллия из идиотской ревности навлекла беду на Паулину и что я тоже виноват в этой истории. Я окунулся в их купель, и Паулина возложила руки мне на голову, но святая благодать все-таки не снизошла на меня. Я больше никогда не скажу Туллии ни слова.
— А что, собственно, Туллии от тебя нужно, отец? — спросил я.
— Чтобы я стал сенатором, — ответил отец тихо. — Вот чего добивается это чудовище по наущению одной злой женщины. У меня довольно земель в Италии, и я достаточно знатного происхождения, чтобы сделаться членом сената; Туллия сообразила, что можно добиться, в виде исключения, прав, положенных матери трех детей, хотя не соблаговолила родить ни одного. Когда я был молод, я любил ее. Она ездила за мной в Александрию и до сих пор не может простить, что я предпочел ей твою мать Мирину. А теперь она понукает меня денно и нощно, как понукают волов, клянет за отсутствие честолюбия и превращает в неисправимого пьяницу, раз уж я не желаю и не стремлюсь стать сенатором. Видно, в моих жилах не течет кровь волчицы, хотя, справедливости ради, я должен сказать, что куда более порочные, чем я, люди восседают в розовых сандалиях на скамеечках из слоновой кости. Прости меня, сын мой. Надеюсь, ты поймешь, почему мне так захотелось сделаться христианином.
Увидев опухшее лицо отца и его бегающие глаза, я пожалел его и догадался, что он ищет какой-то внутренний смысл жизни, чтобы попытаться открыть его Туллии. И все же мне казалось, что для него было бы благотворнее попусту убивать время в сенате, чем принимать участие в тайных сборищах христиан.
Словно подслушав мои мысли, отец взглянул на меня, провел пальцами по краю своей выщербленной чаши и сказал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112