— спросил я.
Отец сердито и резко ответил:
— Ты лучше всех знаешь, что самое мое заветное желание — навсегда уйти от дел. Однако мои вольноотпущенники убеждают меня, что сидеть на мешке с золотом — это значит совершать преступление против государства и общества. Кроме того, я хочу еще прикупить земли в Цере, откуда происходит моя собственная фамилия; ведь Манилиями мы стали только благодаря усыновлению, и об этом тебе не следует забывать.
Он внимательно посмотрел на меня и сказал: — Ты — мой сын, об этом говорит фамильная складка в уголках глаз, которая есть у всех наших родственников… Я побывал в имперском архиве и отыскал списки всадников времен императора Гая. Рядом с моим именем не оказалось никаких пометок. Оно лишь подчеркнуто волнистой линией, но всем известно, что у Гая сильно тряслись руки из-за его болезни. Да и вообще — против меня не выдвинуто обвинение; приговора суда также не существует. Почему имя мое исключено из списков? Этого я не знаю. Может, потому, что я долго не появлялся в Риме? Прокуратор Понтий Пилат сам на целых десять лет впал в немилость, потерял свой пост и был смещен в Галилею. Но у императора Клавдия есть еще и тайный архив, и там конечно же может найтись какая-нибудь запись не в мою пользу. На днях я встречался с вольноотпущенником цезаря Феликсом, который интересуется положением дел в Иудее. Он обещал при удобном случае разузнать поподробнее о моем деле через Нарцисса, личного секретаря императора. Я бы не прочь и сам побеседовать с этим человеком, но он так высокомерен, что нужно заплатить десять тысяч сестерциев, только чтобы быть допущенным к нему. Дело, конечно, не в деньгах, но я не хотел бы, чтобы вопрос о моей собственной чести решался подкупом.
Потом отец сказал, что внимательно выслушивает и запоминает все, что рассказывают об императоре Клавдии, — и доброе, и злое. Ведь в конечном счете именно от императора зависит, внесут наше имя вновь в список всадников или нет, а Клавдий с возрастом становится все более капризным, так что он часто, повинуясь прихоти или по наитию, способен внезапно отменить прежнее решение. Во время заседания сената или судебного разбирательства он может неожиданно задремать и забыть, о чем идет речь. Каждую свободную минуту отец использовал для того, чтобы читать все написанное императором Клавдием; он просмотрел даже пресловутое наставление по игре в кости.
— Наш цезарь один из немногих римлян, которые еще в состоянии говорить и писать по-этрусски, — объявил отец. — Если хочешь доставить мне удовольствие, немедленно отправляйся в публичную библиотеку на Палатине и попроси там его сочинение по истории этрусков. Оно большое, состоит из нескольких свитков, но при этом довольно занимательное. Из него можно узнать даже смысл слов, употребляемых жрецами при ритуалах жертвоприношений и до сих пор просто вытверживаемых наизусть. Потом мы с тобой как-нибудь съездим в Цере и навестим наше имение, которое я и сам еще ни разу не видел. Там ты получишь коня и покатаешься верхом.
Разговор с отцом нагнал на меня еще большую тоску, и я готов был расплакаться. Когда он вышел, Барб хитро подмигнул мне и сказал:
— Да, быстро же взрослые забывают свою юность. Но я-то помню, как в твоем возрасте частенько ревел без причины и едва ли не каждую ночь видел страшные сны. Я знаю, как можно было бы тебе помочь и вернуть спокойствие и румянец, но твой отец — человек суровый, и я поостерегусь давать тебе советы.
Тетушка Лелия тоже все чаще озабоченно поглядывала на меня, а однажды, оглянувшись по сторонам, сказала:
— Если ты поклянешься Юпитером, что ничего не скажешь отцу, я доверю тебе одну тайну.
Из чистой вежливости я пообещал молчать, хотя внутренне улыбнулся, ибо не верил, что моя тетушка Лелия и вправду может знать хоть какую-нибудь тайну. И однако я заблуждался, потому что она рассказала мне следующее:
— В той комнате, где ты спишь, довольно долго жил иудейский чародей по имени Симон. Сам он, правда, называл себя самарянином, но иудей ли, самарянин — какая разница, верно? Запах его зелий и магические знаки на стенах — вот что беспокоит тебя во сне. Несколько лет назад он пришел в Рим и вскоре приобрел славу целителя, ясновидца и кудесника. Сенатор Марцелл приютил его в своем доме и даже распорядился изваять его статую, ибо считал, будто Симон обладает божественной силой. Чтобы доказать это, самарянин погрузил однажды молодого раба в сон, подобный смерти, а затем вновь пробудил его к жизни, хотя юноша уже был холоден как лед и не подавал ни малейших признаков жизни. Я сама видела все это своими собственными глазами.
— Конечно, конечно, — сказал я. — В Антиохии я узнал об иудеях еще и не такое.
— Возможно, — нетерпеливо перебила она, — но дай же мне закончить. Другие иудеи, которые живут вон там, на том берегу реки, а также те, что живут здесь, на Авентине, завидовали славе Симона. Ведь вдобавок он умел еще делаться невидимым и летать по воздуху. Поэтому они призвали другого волшебника, которого также звали Симон. Оба колдуна должны были помериться силами. Симон, я говорю о моем Симоне, попросил другого мага внимательно посмотреть на облако — и вдруг исчез. Когда же он появился вновь, то все ахнули, потому что чародей летел на этом облаке над Форумом. Тогда другой иудей громовым голосом воззвал к своему божку Христу, и мой Симон грянулся оземь, сломав при этом ногу. Он сильно расстроился, велел увести себя вон из Рима и скрывался, пока не срослась нога, в одном из пригородных поместий, где находился до тех пор, пока не исчез другой Симон, который, кстати, как раз его и лечил. После этого Симон-волшебник вернулся со своей дочерью назад, и, поскольку у него уже не было покровителя, я позволила им жить у меня. Он оставался в доме, пока у меня были деньги, а потом переселился в хижину при храме Селены, где и принимал своих почитателей. Больше он уже не летал и не воскрешал мертвых, а его дочь даже стала жрицей храма, и многие патриции прислушивались к ее прорицаниям; сам же Симон научился отыскивать пропавшие вещи.
— К чему ты все это мне рассказываешь? — спросил я ее непонимающе.
Тетушка Лелия сплела пальцы рук и сказала задумчиво:
— Я очень скучаю по Симону-волшебнику, но он больше не хочет видеть меня. Я думаю, это из-за твоего отца. Все, конечно, было бы иначе, если бы я была богата, однако сейчас речь о другом. Понимаешь, я уверена, что этот волшебник сможет излечить тебя от кошмаров и унять твое беспокойство, а его дочь составит тебе предсказание и расскажет, чем тебе следует питаться и что, наоборот, вредно для тебя, какие дни удачны, а в какие ты должен быть осторожен. Мне, например, Симон воспретил есть горох, и с тех пор мне становится дурно от одного только его вида.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112
Отец сердито и резко ответил:
— Ты лучше всех знаешь, что самое мое заветное желание — навсегда уйти от дел. Однако мои вольноотпущенники убеждают меня, что сидеть на мешке с золотом — это значит совершать преступление против государства и общества. Кроме того, я хочу еще прикупить земли в Цере, откуда происходит моя собственная фамилия; ведь Манилиями мы стали только благодаря усыновлению, и об этом тебе не следует забывать.
Он внимательно посмотрел на меня и сказал: — Ты — мой сын, об этом говорит фамильная складка в уголках глаз, которая есть у всех наших родственников… Я побывал в имперском архиве и отыскал списки всадников времен императора Гая. Рядом с моим именем не оказалось никаких пометок. Оно лишь подчеркнуто волнистой линией, но всем известно, что у Гая сильно тряслись руки из-за его болезни. Да и вообще — против меня не выдвинуто обвинение; приговора суда также не существует. Почему имя мое исключено из списков? Этого я не знаю. Может, потому, что я долго не появлялся в Риме? Прокуратор Понтий Пилат сам на целых десять лет впал в немилость, потерял свой пост и был смещен в Галилею. Но у императора Клавдия есть еще и тайный архив, и там конечно же может найтись какая-нибудь запись не в мою пользу. На днях я встречался с вольноотпущенником цезаря Феликсом, который интересуется положением дел в Иудее. Он обещал при удобном случае разузнать поподробнее о моем деле через Нарцисса, личного секретаря императора. Я бы не прочь и сам побеседовать с этим человеком, но он так высокомерен, что нужно заплатить десять тысяч сестерциев, только чтобы быть допущенным к нему. Дело, конечно, не в деньгах, но я не хотел бы, чтобы вопрос о моей собственной чести решался подкупом.
Потом отец сказал, что внимательно выслушивает и запоминает все, что рассказывают об императоре Клавдии, — и доброе, и злое. Ведь в конечном счете именно от императора зависит, внесут наше имя вновь в список всадников или нет, а Клавдий с возрастом становится все более капризным, так что он часто, повинуясь прихоти или по наитию, способен внезапно отменить прежнее решение. Во время заседания сената или судебного разбирательства он может неожиданно задремать и забыть, о чем идет речь. Каждую свободную минуту отец использовал для того, чтобы читать все написанное императором Клавдием; он просмотрел даже пресловутое наставление по игре в кости.
— Наш цезарь один из немногих римлян, которые еще в состоянии говорить и писать по-этрусски, — объявил отец. — Если хочешь доставить мне удовольствие, немедленно отправляйся в публичную библиотеку на Палатине и попроси там его сочинение по истории этрусков. Оно большое, состоит из нескольких свитков, но при этом довольно занимательное. Из него можно узнать даже смысл слов, употребляемых жрецами при ритуалах жертвоприношений и до сих пор просто вытверживаемых наизусть. Потом мы с тобой как-нибудь съездим в Цере и навестим наше имение, которое я и сам еще ни разу не видел. Там ты получишь коня и покатаешься верхом.
Разговор с отцом нагнал на меня еще большую тоску, и я готов был расплакаться. Когда он вышел, Барб хитро подмигнул мне и сказал:
— Да, быстро же взрослые забывают свою юность. Но я-то помню, как в твоем возрасте частенько ревел без причины и едва ли не каждую ночь видел страшные сны. Я знаю, как можно было бы тебе помочь и вернуть спокойствие и румянец, но твой отец — человек суровый, и я поостерегусь давать тебе советы.
Тетушка Лелия тоже все чаще озабоченно поглядывала на меня, а однажды, оглянувшись по сторонам, сказала:
— Если ты поклянешься Юпитером, что ничего не скажешь отцу, я доверю тебе одну тайну.
Из чистой вежливости я пообещал молчать, хотя внутренне улыбнулся, ибо не верил, что моя тетушка Лелия и вправду может знать хоть какую-нибудь тайну. И однако я заблуждался, потому что она рассказала мне следующее:
— В той комнате, где ты спишь, довольно долго жил иудейский чародей по имени Симон. Сам он, правда, называл себя самарянином, но иудей ли, самарянин — какая разница, верно? Запах его зелий и магические знаки на стенах — вот что беспокоит тебя во сне. Несколько лет назад он пришел в Рим и вскоре приобрел славу целителя, ясновидца и кудесника. Сенатор Марцелл приютил его в своем доме и даже распорядился изваять его статую, ибо считал, будто Симон обладает божественной силой. Чтобы доказать это, самарянин погрузил однажды молодого раба в сон, подобный смерти, а затем вновь пробудил его к жизни, хотя юноша уже был холоден как лед и не подавал ни малейших признаков жизни. Я сама видела все это своими собственными глазами.
— Конечно, конечно, — сказал я. — В Антиохии я узнал об иудеях еще и не такое.
— Возможно, — нетерпеливо перебила она, — но дай же мне закончить. Другие иудеи, которые живут вон там, на том берегу реки, а также те, что живут здесь, на Авентине, завидовали славе Симона. Ведь вдобавок он умел еще делаться невидимым и летать по воздуху. Поэтому они призвали другого волшебника, которого также звали Симон. Оба колдуна должны были помериться силами. Симон, я говорю о моем Симоне, попросил другого мага внимательно посмотреть на облако — и вдруг исчез. Когда же он появился вновь, то все ахнули, потому что чародей летел на этом облаке над Форумом. Тогда другой иудей громовым голосом воззвал к своему божку Христу, и мой Симон грянулся оземь, сломав при этом ногу. Он сильно расстроился, велел увести себя вон из Рима и скрывался, пока не срослась нога, в одном из пригородных поместий, где находился до тех пор, пока не исчез другой Симон, который, кстати, как раз его и лечил. После этого Симон-волшебник вернулся со своей дочерью назад, и, поскольку у него уже не было покровителя, я позволила им жить у меня. Он оставался в доме, пока у меня были деньги, а потом переселился в хижину при храме Селены, где и принимал своих почитателей. Больше он уже не летал и не воскрешал мертвых, а его дочь даже стала жрицей храма, и многие патриции прислушивались к ее прорицаниям; сам же Симон научился отыскивать пропавшие вещи.
— К чему ты все это мне рассказываешь? — спросил я ее непонимающе.
Тетушка Лелия сплела пальцы рук и сказала задумчиво:
— Я очень скучаю по Симону-волшебнику, но он больше не хочет видеть меня. Я думаю, это из-за твоего отца. Все, конечно, было бы иначе, если бы я была богата, однако сейчас речь о другом. Понимаешь, я уверена, что этот волшебник сможет излечить тебя от кошмаров и унять твое беспокойство, а его дочь составит тебе предсказание и расскажет, чем тебе следует питаться и что, наоборот, вредно для тебя, какие дни удачны, а в какие ты должен быть осторожен. Мне, например, Симон воспретил есть горох, и с тех пор мне становится дурно от одного только его вида.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112