Богема, вывернутая наизнанку, разношерстная публика, где сутенера невозможно отличить от графомана, а поэтессу от проститутки. В общем-то, не очень веселое местечко.
Мы с Эллен спустились вниз по бетонным ступеням и очутились на дне. Здесь царил полумрак, в котором я с трудом разглядел длинную стойку бара, протянувшуюся футов на сорок влево от того места, где мы стояли. Стена напротив бара, стена, у которой мы стояли, и стена в дальнем левом конце помещения были сплошь покрыты рисунками, дополнявшими общую картину дантова чистилища.
Справа была небольшая комнатка, где пары и группки сидели за столиками, покрытыми скатертями в белую и черную клетку. Свечи торчали в пустых винных бутылках, излучая колеблющийся тусклый свет. Прямо перед нами, за ближайшим концом стойки, был открытый проход, сквозь который виднелась часть большой темной комнаты с рядами деревянных стульев, установленных перед небольшой эстрадой, залитой ярким светом прожекторов и софитов. Там что-то происходило. Над входом висел транспарант, провозглашавший эту комнату «зрительным залом» и — мелким шрифтом, конечно, — перечислявший имена гениев, которые принимали участие в сегодняшнем представлении.
Наварро нигде не было видно.
— Здесь немного жутковато, да? — тихо сказала Эллен.
— Угу.
Было что-то неприятное и липкое в этом подвале, нечто, вызывающее брезгливость и чувство, которое я не умел выразить словами: словно все здесь было слегка не в фокусе, краски не совсем естественные, формы и очертания предметов не вполне реальные. Словно что-то разлагалось здесь, и только запах не достигал моих ноздрей. Это помещение, казалось, было специально создано для шабаша, где посетители дышат чистейшей двуокисью углерода и пьют кровь летучих мышей из ликерных рюмочек.
Двое людей сидели за ближайшим к нам столиком в маленькой комнатке, но пили они, по-моему, коньяк и из нормальных стаканов. Они были достаточно близко, чтобы я мог расслышать их беседу. Парень читал что-то по бумажке, которую держал в руке, и, без всякого сомнения, они были завсегдатаями этого заведения.
Девица выглядела светской дамой, только с того света. Она, казалось, нарочно вытянула свое лицо внизу и укоротила сверху. Тугое платье обтягивало ее костлявое тело так, как будто она боялась рассыпаться на составные части своего скелета. Она поморгала чем-то, напоминавшем веки, в сторону своего визави и провозгласила:
— Это было прелестно, Томми! Прелестно!
— Да! Да! — вскричал тот, сверкая глазами. — Да! Теперь я это чувствую сам!
Сам он был далеко не красавец. Он носил усы такой длины, что они свисали на концах. К несчастью, слева они свисали на два дюйма ниже, так что казалось, будто один ус прилип к высокому стакану. Это несколько портило его потрясающий вид.
Девица продолжала:
— Это великолепная поэма! Все умирает и все такое. Прелестно! Это настоящая... настоящая...
— Я чувствую это! — восклицал он.
Мне внезапно захотелось, чтобы он поскорее перестал чувствовать.
— Я чувствую это! — вопил он, словно в трансе. — И достигну бессмертия, пусть даже на мгновение!
Мы с Эллен посмотрели друг на друга, но не сказали ни слова. Мне было здесь как-то не по себе. В подобных местах я почти физически ощущаю, как меня покидает присутствие духа.
И тут я увидел Наварро.
До сих пор он стоял в проходе в «зрительный зал» вне поля моего зрения. Но теперь он передвинулся ближе к выходу, стоя спиной ко мне, и я заметил, что он беседует с широкоплечим приземистым мужчиной с черными усами и короткой бородкой. Усы были густые и лохматые и изгибались вниз, сливаясь в одно целое с бородой. Он пристально глядел на Наварро, сдвинув на переносице густые брови, похожие на два черных скрученных обрывка веревки.
Я зажег сигарету в своем длинном мундштуке, убедился, что берет полностью прикрывает мои белые волосы, и взял Эллен за руку. Мы пошли налево, будто разглядывая рисунки.
Спина Наварро все еще была видна мне, когда Эллен внезапно дернула меня за руку.
— Что это может быть? — спросила она.
— А? — я обернулся, чтобы посмотреть на нее. Она стояла, уставившись на картину на стене. По всей вероятности, здесь было самое почетное место. Вокруг картины было много свободного места, тогда как другие рисунки почти налезали друг на друга. Картина изображала сваренное всмятку яйцо, столкнувшееся с осьминогом. Конечно, я могу и ошибаться. Все, что я знаю об искусстве, это то, что мне нравятся календари, которые висят в гаражах.
— По-моему, я знаю, что это такое, — сказала Эллен.
— Это собирательный образ: он изображает все, что ты захочешь, чтобы он изображал. Красота, видишь ли, должна ощущаться самим глазом зрителя. Как заноза, ты понимаешь меня?
— Нет, серьезно, мне кажется, что это солнце восходит над чем-то зеленым и липучим.
Я быстро взглянул на Наварро, который продолжал стоять в проходе, и обернулся к Эллен.
— Моя дорогая, ты должна пройти курс истинного восприятия искусства. Это, несомненно, портрет яичницы, которую снесла курица. Но только в четвертом измерении. Ты не замечаешь этого только потому, что твои глаза не находятся в четвертом измерении.
Она улыбнулась.
— Понятно! Теперь я чувствую это!
Неизвестно, в какие дебри искусства мы бы забрались, к каким головокружительным вершинам понимания истинной красоты воспарили бы, если бы я не заметил, что Наварро направляется прямо к нам. Бородач следовал за ним по пятам.
На секунду я подумал, что он нас обнаружил. Джо смотрел прямо на меня. Я стряхнул пепел с сигареты. Джо бросил на меня безразличный взгляд... Но в это мгновение бородач поравнялся с ним, и Джо повернулся к нему, что-то ему энергично втолковывая. Я наклонился к Эллен, когда они подошли ближе.
Они миновали нас, пройдя всего в одном-двух футах за нашими спинами, и уголком глаза я увидел, как они приблизились к левому концу стойки бара и исчезли из поля моего зрения.
Я последовал за ними. Эллен ни на шаг не отставала от меня. Оба мужчины скрылись за ярко размалеванной дверью, заляпанной черными и красными пятнами, посреди которых красовался огромный багровый глаз. Дверь как раз закрывалась, когда мы подошли к ней. Я оглянулся. Рядом с «глазастой дверью» в боковой стене был еще один вход в «зрительный зал». Отсюда я мог бы наблюдать за Наварро и другими интересующими меня субъектами, не опасаясь, что мы с Эллен попадемся им на глаза. Я не хотел совать нос в эту комнату, пока не разузнаю побольше о том, что здесь происходит.
Мы вошли в «зрительный зал», вручив женщине-билетерше три доллара за вход. Заняв места в задних рядах, я продолжал наблюдать за комнатой, которую мы только что покинули, изредка бросая взгляд на ярко освещенную сцену, где высокая, тощая, угловатая девица болтала что-то об уничтожении этих ужасных, ужасных машин, способствующих, по ее мнению, разжиганию войн между людьми.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63