Совершенно? Нет, потому что она чувствует, что Эмилиано расстроен и огорчён, а его огорчения мимо неё не проходят, как бы доктор ни старался скрыть их. Пойду приготовлю тёплую ванну, чтобы сеньор мог отдохнуть от дороги.
После ванны была постель, долгая и полная удовольствий. Он приезжал, страстно её желающий, и находил её желающей его, и их встреча была жадной и неспешной. Ах, моя любовь, они умирали и вновь рождались.
— Старый навёрстывает упущенное, не ровен час, отдаст концы на… — шепчет Нина Лулу, пока осматривает велосипед, подарок их сыну, он лучшей марки, такой же, как в иллюстрированном журнале.
Когда спускаются сумерки и начинает дуть ветерок, Тереза и доктор выходят в сад. Умиротворяющая ночь в Эстансии простирает свою темноту на деревья, дом и людей. С кухни доносится бормотание старой кухарки Эули-ны, она готовит ужин. Лулу приносит стол, бутылки и лёд. Эмилиано после ужина растягивается в гамаке, потом на постели.
Ничего не сказав о случае со святошей, Тереза говорит ему о предстоящем празднике:
— Это будет в субботу, послезавтра. Приходили просить что-нибудь для аукциона, я воспользовалась случаем и предложила тот абажур с расписанными раковинами, которого сеньор не выносит, ну тот, который ему дали в Аракажу, если помните?
— Помню. Ужасный… Это один клиент банка, коммерсант подарил мне. Должно быть, заплатил кучу денег за это уродство. Хуже не бывает.
— То, что сеньор считает уродливым, другие находят красивым. — Она заигрывает с ним, старается, чтобы он засмеялся. — Доктору всё не нравится, он во всём видит изъян. Не знаю даже, как это я ему понравилась, такая ни на что не годная оборванка.
— Сладкий Мёд, ты напомнила мне мою первую жену, Изадору. Я никогда тебе не рассказывал, но, чтобы на ней жениться, я поссорился с отцом, отец был против женитьбы, так как она была бедная, из народа, портниха. Мать её готовила сладости для продажи, отца она никогда не видела. Я только что кончил учиться и тут же влюбился, посмотрел и… Эта стоит, сказал я сам себе. Через два месяца я подыскал ей работу и женился. Я должен был идти жить на завод и работать вместе с отцом, пришлось мне отцу открыться. Я не раскаивался, она была хорошая. И мой отец полюбил Изадору, она же и закрыла ему глаза, когда тот умер. Хорошая, деликатная, страстная, пленительная. Прожили мы десять лет, скрутило её от тифа за несколько дней. Ни разу не забеременела и потому мне говорила: я ни на что не годная утварь, Эмилиано, почему ты на мне женился? Я делал всё, что мог, возил её в Рио, в Сан-Пауло, врачи ничего не могли поделать, ни врачи, ни знахари. Страстно желая ребёнка, она давала глупые обеты, нашла в Баии колдунью, пила святую воду — словом, перепробовала всё, что ей советовали. Умирая, просила меня жениться снова, она знала, как я хотел ребёнка. Она, да, стоила, была хорошая. Она и ты, Сладкий Мёд.
Потом задумался, не зная, продолжать или нет. Покачал головой, отогнал нахлынувшие воспоминания и спросил:
— Ну, так в субботу на Соборной площади праздник? Ты хотела бы пойти, Сладкий Мёд?
— Одна, зачем?
— Кто тебе сказал, что одна? — Теперь шутит он; вспомнив Изадору, он стал спокойнее. — Одну я тебя не отпущу, не хочу рисковать, когда вокруг столько всяких прожигателей жизни… Я предлагаю тебе своё скромное общество…
Изумлённая Тереза даже захлопала в ладоши, как маленькая:
— Вдвоём? Согласна ли? Даже нечего спрашивать! — Но тут же место радости оспаривает благоразумие: — Это вызовет разговоры. Может, не стоит?
— А тебя волнуют разговоры?
— Нет, но за вас я беспокоюсь. А про меня пусть болтают что хотят.
— И про меня тоже, Тереза. Так что ж, дадим людям Эстансии, которые столь к нам внимательны и столь бедны новостями, пищу, и пикантную, для обсуждений. Послушай, Тереза, запомни раз и навсегда: у меня больше нет никакой причины скрывать что бы то ни было. И на этом кончим и выпьем по этому случаю.
— Нет, не кончим, сеньор. Разве не в субботу к нам придут на ужин сеу Жоан, врач Амарилио и падре Винисиус?
— Так мы перенесём ужин на завтра, они наверняка тоже захотят пойти на праздник, а падре просто не может не пойти. Надо предупредить Лулу.
— Я очень рада…
Поцеловав её и снова наполнив рюмки, Эмилиано сказал:
— Знаешь, Тереза, в этот раз я привёз вино, которое вызовет слёзы умиления у Жоана Нассименто, это вино нашей с ним молодости. В своё время оно продавалось в Баии, потом вдруг исчезло, а называлось оно «Константна». Это южноафриканский ликёр. Так вот, парень, который поставляет мне вина, купил две бутылки на борту американского торгового судна, зашедшего в Баию за кофе. Ты увидишь, как обрадуется старый Жоан…
На следующий день во время ужина Тереза видела, что доктор явно старался быть радушным хозяином, поддерживать за столом сердечную, оживлённую беседу. Хорошая пища, изысканные вина, красивая, элегантная и внимательная хозяйка — всё самое лучшее, не хватало только заразительной весёлости, силы, жизнерадостности Эмилиано. На этот раз Терезе не удалось достичь того, чтобы доктор Эмилиано выбросил из головы все проблемы, трудности и неприятности, забыл обо всём, что творится за пределами Эстансии.
В конце обеда он всё же оживился, все услышали его заразительный смех, смех довольного жизнью человека. После кофе, когда все закурили в ожидании ликёра и коньяков, он вышел из столовой и вернулся с бутылкой, его светлые глаза лукаво поблёскивали.
— Ну, сеу Жоан, смотри не упади, у меня для тебя сюрприз… Отгадай, какое у меня в руках вино? Смотри, это ведь бутылка «Константин», «Константин» нашей юности.
Голос Жоана Нассименто Фильо вдруг стал юношески живым:
— «Константна»? Неужели? — Он встал и протянул руку. — Дай посмотреть. — Дрожащие руки водружают на нос очки, чтобы прочесть название, он любуется золотистым цветом вина и восклицает: — Ну не дьявол ли ты, Эмилиано! Где раздобыл?
Радость друга, кажется, заставляет доктора забыть все гнетущие его заботы. Пока он наполняет рюмки, он и сеу Жоан обсуждают вино, захваченные миром воспоминаний: после крестин Эмилиано мать и отец пили вино «Константна». Герои Бальзака пьют «Константию» в его романах «Человеческой комедии», вспоминает Жоан Нассименто, чьи глаза испорчены чтением. Фридрих Великий тоже им не брезговал, добавляет доктор. Как и Наполеон, Луи Филипп и Бисмарк. Двое стариков чувствуют вкус юности в тёмном густом вине. Падре и врач слушают их молча, держа в руках полные рюмки.
— Здоровье! — говорит Эмилиано. — За нашего Жоана!
Жоан Нассименто Фильо прикрывает глаза, чтобы лучше распробовать: юноша на улицах Баии на факультете права, полный честолюбивых литературных помыслов, всё это до болезни и ухода с факультета и из кругов богемы. Доктор пьёт медленно, дегустируя:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142
После ванны была постель, долгая и полная удовольствий. Он приезжал, страстно её желающий, и находил её желающей его, и их встреча была жадной и неспешной. Ах, моя любовь, они умирали и вновь рождались.
— Старый навёрстывает упущенное, не ровен час, отдаст концы на… — шепчет Нина Лулу, пока осматривает велосипед, подарок их сыну, он лучшей марки, такой же, как в иллюстрированном журнале.
Когда спускаются сумерки и начинает дуть ветерок, Тереза и доктор выходят в сад. Умиротворяющая ночь в Эстансии простирает свою темноту на деревья, дом и людей. С кухни доносится бормотание старой кухарки Эули-ны, она готовит ужин. Лулу приносит стол, бутылки и лёд. Эмилиано после ужина растягивается в гамаке, потом на постели.
Ничего не сказав о случае со святошей, Тереза говорит ему о предстоящем празднике:
— Это будет в субботу, послезавтра. Приходили просить что-нибудь для аукциона, я воспользовалась случаем и предложила тот абажур с расписанными раковинами, которого сеньор не выносит, ну тот, который ему дали в Аракажу, если помните?
— Помню. Ужасный… Это один клиент банка, коммерсант подарил мне. Должно быть, заплатил кучу денег за это уродство. Хуже не бывает.
— То, что сеньор считает уродливым, другие находят красивым. — Она заигрывает с ним, старается, чтобы он засмеялся. — Доктору всё не нравится, он во всём видит изъян. Не знаю даже, как это я ему понравилась, такая ни на что не годная оборванка.
— Сладкий Мёд, ты напомнила мне мою первую жену, Изадору. Я никогда тебе не рассказывал, но, чтобы на ней жениться, я поссорился с отцом, отец был против женитьбы, так как она была бедная, из народа, портниха. Мать её готовила сладости для продажи, отца она никогда не видела. Я только что кончил учиться и тут же влюбился, посмотрел и… Эта стоит, сказал я сам себе. Через два месяца я подыскал ей работу и женился. Я должен был идти жить на завод и работать вместе с отцом, пришлось мне отцу открыться. Я не раскаивался, она была хорошая. И мой отец полюбил Изадору, она же и закрыла ему глаза, когда тот умер. Хорошая, деликатная, страстная, пленительная. Прожили мы десять лет, скрутило её от тифа за несколько дней. Ни разу не забеременела и потому мне говорила: я ни на что не годная утварь, Эмилиано, почему ты на мне женился? Я делал всё, что мог, возил её в Рио, в Сан-Пауло, врачи ничего не могли поделать, ни врачи, ни знахари. Страстно желая ребёнка, она давала глупые обеты, нашла в Баии колдунью, пила святую воду — словом, перепробовала всё, что ей советовали. Умирая, просила меня жениться снова, она знала, как я хотел ребёнка. Она, да, стоила, была хорошая. Она и ты, Сладкий Мёд.
Потом задумался, не зная, продолжать или нет. Покачал головой, отогнал нахлынувшие воспоминания и спросил:
— Ну, так в субботу на Соборной площади праздник? Ты хотела бы пойти, Сладкий Мёд?
— Одна, зачем?
— Кто тебе сказал, что одна? — Теперь шутит он; вспомнив Изадору, он стал спокойнее. — Одну я тебя не отпущу, не хочу рисковать, когда вокруг столько всяких прожигателей жизни… Я предлагаю тебе своё скромное общество…
Изумлённая Тереза даже захлопала в ладоши, как маленькая:
— Вдвоём? Согласна ли? Даже нечего спрашивать! — Но тут же место радости оспаривает благоразумие: — Это вызовет разговоры. Может, не стоит?
— А тебя волнуют разговоры?
— Нет, но за вас я беспокоюсь. А про меня пусть болтают что хотят.
— И про меня тоже, Тереза. Так что ж, дадим людям Эстансии, которые столь к нам внимательны и столь бедны новостями, пищу, и пикантную, для обсуждений. Послушай, Тереза, запомни раз и навсегда: у меня больше нет никакой причины скрывать что бы то ни было. И на этом кончим и выпьем по этому случаю.
— Нет, не кончим, сеньор. Разве не в субботу к нам придут на ужин сеу Жоан, врач Амарилио и падре Винисиус?
— Так мы перенесём ужин на завтра, они наверняка тоже захотят пойти на праздник, а падре просто не может не пойти. Надо предупредить Лулу.
— Я очень рада…
Поцеловав её и снова наполнив рюмки, Эмилиано сказал:
— Знаешь, Тереза, в этот раз я привёз вино, которое вызовет слёзы умиления у Жоана Нассименто, это вино нашей с ним молодости. В своё время оно продавалось в Баии, потом вдруг исчезло, а называлось оно «Константна». Это южноафриканский ликёр. Так вот, парень, который поставляет мне вина, купил две бутылки на борту американского торгового судна, зашедшего в Баию за кофе. Ты увидишь, как обрадуется старый Жоан…
На следующий день во время ужина Тереза видела, что доктор явно старался быть радушным хозяином, поддерживать за столом сердечную, оживлённую беседу. Хорошая пища, изысканные вина, красивая, элегантная и внимательная хозяйка — всё самое лучшее, не хватало только заразительной весёлости, силы, жизнерадостности Эмилиано. На этот раз Терезе не удалось достичь того, чтобы доктор Эмилиано выбросил из головы все проблемы, трудности и неприятности, забыл обо всём, что творится за пределами Эстансии.
В конце обеда он всё же оживился, все услышали его заразительный смех, смех довольного жизнью человека. После кофе, когда все закурили в ожидании ликёра и коньяков, он вышел из столовой и вернулся с бутылкой, его светлые глаза лукаво поблёскивали.
— Ну, сеу Жоан, смотри не упади, у меня для тебя сюрприз… Отгадай, какое у меня в руках вино? Смотри, это ведь бутылка «Константин», «Константин» нашей юности.
Голос Жоана Нассименто Фильо вдруг стал юношески живым:
— «Константна»? Неужели? — Он встал и протянул руку. — Дай посмотреть. — Дрожащие руки водружают на нос очки, чтобы прочесть название, он любуется золотистым цветом вина и восклицает: — Ну не дьявол ли ты, Эмилиано! Где раздобыл?
Радость друга, кажется, заставляет доктора забыть все гнетущие его заботы. Пока он наполняет рюмки, он и сеу Жоан обсуждают вино, захваченные миром воспоминаний: после крестин Эмилиано мать и отец пили вино «Константна». Герои Бальзака пьют «Константию» в его романах «Человеческой комедии», вспоминает Жоан Нассименто, чьи глаза испорчены чтением. Фридрих Великий тоже им не брезговал, добавляет доктор. Как и Наполеон, Луи Филипп и Бисмарк. Двое стариков чувствуют вкус юности в тёмном густом вине. Падре и врач слушают их молча, держа в руках полные рюмки.
— Здоровье! — говорит Эмилиано. — За нашего Жоана!
Жоан Нассименто Фильо прикрывает глаза, чтобы лучше распробовать: юноша на улицах Баии на факультете права, полный честолюбивых литературных помыслов, всё это до болезни и ухода с факультета и из кругов богемы. Доктор пьёт медленно, дегустируя:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142