Первый и единственный, другого не было, тому свидетель архангел, что на картинке. Она не вслушивается в его вопрос, она во власти музыки его голоса, ещё более завораживающего, чем взгляд, голос спокойный, размеренный (когда я слышу твой голос, я скорее хочу лечь в постель, говорила ему дама высшего общества Баии мадам Салгейро), не отвечает, как попала к капитану, где её родственники, родители, братья и сёстры. Убаюканная голосом, она берёт в руки лицо Даниэла — так сделал он в первый день их встречи — и целует его в губы. Дан принимает этот неопытный поцелуй Терезы Батисты и длит его.
— Я угадал день твоего рождения и принёс подарок. — Он даст ей фигу, оправленную в золото.
— Как ты мог узнать? Это знаю только я. — Тереза мягко улыбается, глядя на безделушку. — Милая вещь, только я не могу принять её, мне негде спрятать.
— Ну хоть куда-нибудь, придёт время, и ты сможешь приколоть её. — Запах вяленого мяса и свинины вынуждает Дана спросить: — А нет ли другого места?
— Его комната, но я боюсь.
— Чего, если он вернётся поздно? Я уйду раньше, чем он вернётся.
— Боюсь, что он обнаружит, что кто-то был в его комнате.
— А может, есть другая?
— Есть, такая же, как эта, полная товаров, там спит Шико, там его постель и вещи. А! Есть ещё матрац.
— Матрац?
— Да, один здесь, другой на ферме. Где он…
— Я уже слышал, пойдём туда, здесь невозможно. Сколько на этом матраце перебывало девиц, капитан брал их силой, если они не сдавались; как правило, это были девочки, сколько здесь они хлебнули горя, стонали, отбивались ногами, но он их брал кричащими, давал пощёчины, зуботычины и бил плёткой (плётка длинная, из кожи, не такая, как там, на ферме); на бесцветной ткани матраца до сих пор видны пятна крови, а грудь капитана украшает ожерелье из золотых колец. Простыня ещё хранит запах пота последней девчонки, которая здесь лежала дней двадцать назад, несчастная сумасшедшая, увидев Жустиниано Дуарте да Роза нагим и во всеоружии, принялась громко молиться Пресвятой Деве и всем святым, воскликнув в экстазе: «Это же Святой Себастьян!» — чем вызвала дикий хохот капитана. Капитан взял её молящейся; молитвы, обращённые к Деве Марии, крики, хохот, плач — ничто не спасло её, — Святой Себастьян или дьявол из преисподней. Тереза в тот день своего отдыха не могла сомкнуть глаз, лёжа одна на кровати на другом конце дома. Больше четырёх дней капитан не выдержал молитв этой несчастной и, так как в пансионе Габи не нашлось места для безумной, вернул её родителям, вручив им банкноту на две тысячи рейсов и кое-какие продукты.
33
Но здесь по крайней мере они не вдыхали запахов солёной рыбы, свинины и вяленого мяса. На один из гвоздей Даниэл повесил плащ, пиджак и галстук. И, увидев плеть, присвистнул, вздрогнув при воображаемой боли от удара.
— Снимай, дорогая, платье, иначе ты простудишься.
Но снял с неё платье он, платье и бюстгальтер, оставив Терезу в ситцевых трусах в цветочек, цветы на красном выцветшем фоне. Тереза опять молчит, ждёт. Груди подняты, смотрят вперёд, она их не прикрывает руками. «Бог мой, — думает Даниэл, — возможно ли, что она осталась нетронутой девочкой?» Держится так, будто никогда не была наедине с мужчиной, не знает, что в таких случаях ложатся и занимаются любовью. Да нет, должна знать, конечно, должна, ведь она живёт с капитаном более двух лет, иначе что же за животное этот Жустиниано Дуарте да Роза, владелец этой плети? Даниэл — угодник старушек, дам из высшего общества, жиголо девушек, но случалось ему переспать и с замужними женщинами (многие с многолетним супружеским стажем, матери детей, но девственницы… Понятие «удовольствие» им неведомо, они просто взяты и сделаны беременными). Ведь дома с супругой муж полон уважения, понимания стыда, знает, что их супружеская постель предназначена для воспроизведения рода, а на улице, с любовницей или девицей — удовольствие, шикарная постель, — таково поведение большинства мужчин высокой семейной морали. Сгорающие от желания женщины при первой встрече с любовником начинают стыдиться, испытывать угрызения совести, плачут от совершённого грехопадения: «Ах, мой бедный муж, я сумасшедшая, жалкая, несчастная, что я теперь буду делать? Ах, моя честь замужней женщины!» Но Дан, профессионал в своём деле, в первую очередь успокаивал даму, осушал её слёзы. Ему доставляло удовольствие обучать добродетельных жён, этих жертв строгой морали, всей гамме удовольствий. Потрясённые, они мгновенно обучались, были благодарны; ненасытные, они тут же освобождались от какой-либо вины, очищались от греха, отбрасывали угрызения совести и находили много доводов в пользу адюльтера. Как относиться к мужу, который из-за мужских предрассудков или особого уважения к супруге смотрит на неё как на инертное тело, сосуд, вещь или кусок мяса? Только наставить ему рога, великолепные ветвистые рога на благородном лбу.
С Терезой между тем совсем иное. Не супруга, не мать детей и даже не сожительница или любовница, а просто девчонка, какое уважение мог иметь к ней капитан? Но и она стоит не двигаясь и молча ждёт.
Она даже не умеет целоваться, губы нерешительны, осторожны. Она не плачет, не говорит об угрызениях совести, не отказывается, не жалуется; стоит и ждёт.
Девочка пятнадцати лет, с ещё формирующейся фигурой, с признаками красоты и в то же время зрелая, хоть и не достигла ещё возраста зрелости, но способен ли кто-нибудь считать возраст по календарю страданий? Только не Даниэл, не столичный молодой человек, легкомысленный и дерзкий в доступной любви; для красавца Дана, угодника старух, девочка Тереза — непонятная, трудно разгадываемая тайна.
Но она красива и лицом, и фигурой, и это уже доставляет удовольствие. Тереза вся из меди и угля, угольного цвета и глаза, и распущенные волосы. Груди — два речных, отшлифованных водой камешка, длинные ноги и ляжки, живот лоснящийся, бёдра округлые, ягодицы подростка, обещающие быть пышными. Под цветными трусиками в долине, поросшей медного цвета растительностью, цветёт роза, раньше времени Даниэл не хочет к ней прикасаться. Он завладеет ею, когда придёт время. И что же Даниэл? Молча Тереза ждёт.
Единственный раз в жизни Даниэл не знает, что сказать.
Он снимает рубашку и брюки, взгляд чёрных глаз Терезы становится нежным при виде тела ангела с волосами до плеч, живот гладкий, мускулистые ноги; когда Даниэл снял ботинки и носки, она увидела худые ноги с ухоженными ногтями, наверное, мыть их и целовать — одно удовольствие.
Они стоят друг против друга, Даниэл улыбается, ничего не говорит. Слов самых разных он знает много, красивых, вызванных страстью, всяких любовных фраз, даже отдельные пылкие стихи почтеннейшего судьи, его отца. Все эти слова истрёпаны и затасканы:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142
— Я угадал день твоего рождения и принёс подарок. — Он даст ей фигу, оправленную в золото.
— Как ты мог узнать? Это знаю только я. — Тереза мягко улыбается, глядя на безделушку. — Милая вещь, только я не могу принять её, мне негде спрятать.
— Ну хоть куда-нибудь, придёт время, и ты сможешь приколоть её. — Запах вяленого мяса и свинины вынуждает Дана спросить: — А нет ли другого места?
— Его комната, но я боюсь.
— Чего, если он вернётся поздно? Я уйду раньше, чем он вернётся.
— Боюсь, что он обнаружит, что кто-то был в его комнате.
— А может, есть другая?
— Есть, такая же, как эта, полная товаров, там спит Шико, там его постель и вещи. А! Есть ещё матрац.
— Матрац?
— Да, один здесь, другой на ферме. Где он…
— Я уже слышал, пойдём туда, здесь невозможно. Сколько на этом матраце перебывало девиц, капитан брал их силой, если они не сдавались; как правило, это были девочки, сколько здесь они хлебнули горя, стонали, отбивались ногами, но он их брал кричащими, давал пощёчины, зуботычины и бил плёткой (плётка длинная, из кожи, не такая, как там, на ферме); на бесцветной ткани матраца до сих пор видны пятна крови, а грудь капитана украшает ожерелье из золотых колец. Простыня ещё хранит запах пота последней девчонки, которая здесь лежала дней двадцать назад, несчастная сумасшедшая, увидев Жустиниано Дуарте да Роза нагим и во всеоружии, принялась громко молиться Пресвятой Деве и всем святым, воскликнув в экстазе: «Это же Святой Себастьян!» — чем вызвала дикий хохот капитана. Капитан взял её молящейся; молитвы, обращённые к Деве Марии, крики, хохот, плач — ничто не спасло её, — Святой Себастьян или дьявол из преисподней. Тереза в тот день своего отдыха не могла сомкнуть глаз, лёжа одна на кровати на другом конце дома. Больше четырёх дней капитан не выдержал молитв этой несчастной и, так как в пансионе Габи не нашлось места для безумной, вернул её родителям, вручив им банкноту на две тысячи рейсов и кое-какие продукты.
33
Но здесь по крайней мере они не вдыхали запахов солёной рыбы, свинины и вяленого мяса. На один из гвоздей Даниэл повесил плащ, пиджак и галстук. И, увидев плеть, присвистнул, вздрогнув при воображаемой боли от удара.
— Снимай, дорогая, платье, иначе ты простудишься.
Но снял с неё платье он, платье и бюстгальтер, оставив Терезу в ситцевых трусах в цветочек, цветы на красном выцветшем фоне. Тереза опять молчит, ждёт. Груди подняты, смотрят вперёд, она их не прикрывает руками. «Бог мой, — думает Даниэл, — возможно ли, что она осталась нетронутой девочкой?» Держится так, будто никогда не была наедине с мужчиной, не знает, что в таких случаях ложатся и занимаются любовью. Да нет, должна знать, конечно, должна, ведь она живёт с капитаном более двух лет, иначе что же за животное этот Жустиниано Дуарте да Роза, владелец этой плети? Даниэл — угодник старушек, дам из высшего общества, жиголо девушек, но случалось ему переспать и с замужними женщинами (многие с многолетним супружеским стажем, матери детей, но девственницы… Понятие «удовольствие» им неведомо, они просто взяты и сделаны беременными). Ведь дома с супругой муж полон уважения, понимания стыда, знает, что их супружеская постель предназначена для воспроизведения рода, а на улице, с любовницей или девицей — удовольствие, шикарная постель, — таково поведение большинства мужчин высокой семейной морали. Сгорающие от желания женщины при первой встрече с любовником начинают стыдиться, испытывать угрызения совести, плачут от совершённого грехопадения: «Ах, мой бедный муж, я сумасшедшая, жалкая, несчастная, что я теперь буду делать? Ах, моя честь замужней женщины!» Но Дан, профессионал в своём деле, в первую очередь успокаивал даму, осушал её слёзы. Ему доставляло удовольствие обучать добродетельных жён, этих жертв строгой морали, всей гамме удовольствий. Потрясённые, они мгновенно обучались, были благодарны; ненасытные, они тут же освобождались от какой-либо вины, очищались от греха, отбрасывали угрызения совести и находили много доводов в пользу адюльтера. Как относиться к мужу, который из-за мужских предрассудков или особого уважения к супруге смотрит на неё как на инертное тело, сосуд, вещь или кусок мяса? Только наставить ему рога, великолепные ветвистые рога на благородном лбу.
С Терезой между тем совсем иное. Не супруга, не мать детей и даже не сожительница или любовница, а просто девчонка, какое уважение мог иметь к ней капитан? Но и она стоит не двигаясь и молча ждёт.
Она даже не умеет целоваться, губы нерешительны, осторожны. Она не плачет, не говорит об угрызениях совести, не отказывается, не жалуется; стоит и ждёт.
Девочка пятнадцати лет, с ещё формирующейся фигурой, с признаками красоты и в то же время зрелая, хоть и не достигла ещё возраста зрелости, но способен ли кто-нибудь считать возраст по календарю страданий? Только не Даниэл, не столичный молодой человек, легкомысленный и дерзкий в доступной любви; для красавца Дана, угодника старух, девочка Тереза — непонятная, трудно разгадываемая тайна.
Но она красива и лицом, и фигурой, и это уже доставляет удовольствие. Тереза вся из меди и угля, угольного цвета и глаза, и распущенные волосы. Груди — два речных, отшлифованных водой камешка, длинные ноги и ляжки, живот лоснящийся, бёдра округлые, ягодицы подростка, обещающие быть пышными. Под цветными трусиками в долине, поросшей медного цвета растительностью, цветёт роза, раньше времени Даниэл не хочет к ней прикасаться. Он завладеет ею, когда придёт время. И что же Даниэл? Молча Тереза ждёт.
Единственный раз в жизни Даниэл не знает, что сказать.
Он снимает рубашку и брюки, взгляд чёрных глаз Терезы становится нежным при виде тела ангела с волосами до плеч, живот гладкий, мускулистые ноги; когда Даниэл снял ботинки и носки, она увидела худые ноги с ухоженными ногтями, наверное, мыть их и целовать — одно удовольствие.
Они стоят друг против друга, Даниэл улыбается, ничего не говорит. Слов самых разных он знает много, красивых, вызванных страстью, всяких любовных фраз, даже отдельные пылкие стихи почтеннейшего судьи, его отца. Все эти слова истрёпаны и затасканы:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142