Но когда узнал о гусе, драке в лагере, стреле и увидел следы ножа на стременных ремнях, изменил свое мнение.
Нужно что-то предпринять в отношении Ричарда Корнуолльского, решил де Боун, направляясь из аббатства в лагерь. Он не знал за Вильямом ничего, заслуживающего смерти. Следует поместить владельца Марлоу туда, где до него труднее будет добраться. Хорошо было бы держать все это в тайне, ведь Ричард слишком близок к трону, чтобы легко относиться к покушениям на своих любимцев. Сделав все, что было возможно на данный момент, граф перестал думать о Вильяме и начал обдумывать, как бы еще вытащить Дэвида, сына Ллевелина, на поле битвы.
Если бы Моджер мог помочь графу Херфордскому, он сделал бы это, сделал все, лишь бы обелить себя в его глазах. Все вышло для Моджера очень плохо, хоть план и удался, но Вильям остался жив. Хуже того, граф обозвал его, Моджера, дураком.
Откуда он мог все узнать, если сражений не было уже который месяц? Знай Моджер о шотландском мире, он, когда его атаковали, не послал бы гонцов к де Боуну с просьбой о помощи. Ведь он не имел никакого представления о том, как трудно сражаться против воинов, которые то выскакивают из леса, то исчезают в нем. Их лучники, стреляя под прикрытием деревьев, наносили гораздо больший урон, чем Моджер мог ожидать. Собственные атаки не приносили успеха, и он даже не мог представить, что отряд Вильяма уцелеет, тем более после смерти командира, в которой не сомневался.
Но Вильям не погиб. Этот проклятый наемник спас его. Кто мог ожидать от этого дурака такой преданности? Если бы у него в голове была хоть капля здравого смысла, он собрал бы то, что осталось от отряда, и бежал, спасая свою жизнь. Так нет! Он хотел быть героем – бросил свою лошадь, совсем как один из тех слюнтяев-рыцарей, которых описывают в романах, и встал над, как он полагал, трупом, чтобы защитить его от ограбления или осквернения. И все потому, что он надеется заполучить девчонку, подумал Моджер и стиснул зубы.
Ни один из них не должен уцелеть. Они оба должны умереть здесь, в Уэльсе. Нет необходимости уезжать сейчас. Он, Моджер, не сделает больше ничего, что способно вызвать раздражение графа Херфордского. Тем не менее ни Раймонд, ни тем более Вильям не смогут уйти из Уэльса живыми. По крайней мере достаточно просто было переместить Вильяма к окну. Это позволяло ему знать точное расположение его кровати. Моджеру не хотелось самому просить монаха сделать перестановку, но никто из его помощников, которым он уже поручал передать гуся, затеять драку и перерезать стремена, не подходил для этого. Монах, без сомнения, удивился бы, если какой-то бродяга начал заботиться об удобствах для Вильяма. Кроме того, никто и пальцем не пошевелил бы, чтобы угодить такому человеку.
Но хватит об этом. Эгберт, его личный слуга, исполнитель его замыслов и верный оруженосец, входил в палатку.
– Ну что? – спросил Моджер.
– Все в порядке, – ответил Эгберт. – Я не входил туда, так как не хотел бы оправдываться после, если кто-нибудь запомнит меня, но видел кровать под окном и человека на ней. Правда, не видел его лица. Он лежал, отвернувшись, а у меня не было времени стоять и наблюдать.
Эгберт всегда был около Моджера еще с тех пор, когда они были мальчишками. Он никогда не задумывался о вещах, которые поручал сделать его господин, только выполнял их, как мог. Это совсем не свидетельствовало о недостатке ума. Обычно Эгберт очень хорошо понимал, зачем Моджер делает это, и не задавал лишних вопросов. Он был абсолютно предан хозяину, хотя и не любил того, потому что условия его жизни, благополучие да и сама жизнь были в руках Моджера.
При всем том Моджер был хорошим господином, не жестоким, не безрассудным, хотя мог, потеряв самообладание, и ударить слегка. Эгберт, конечно, не испытывал ненависти или страха перед Моджером, но и теплоты в их отношениях не было. Никогда хозяин не спрашивал его о здоровье, не интересовался, жарко ему или холодно, сыт он или голоден. Он откупался деньгами, а значит, удобством и положением, которые можно было на них купить, но никогда не сказал ни слова искренней благодарности.
Эгберт осознавал, что незаменим. Если он жаловался на недомогание, Моджер освобождал его и с безразличием заменял другим исполнителем. Таким образом, Эгберт понимал: его ценят только тогда, когда он работает и работает хорошо. Перестань он справляться, его бросят назад, в полную нищету, из которой он выкарабкался, решив стать слугой Моджера. Вот чего он боялся, а вовсе не самого Моджера, и вот почему оставался его преданным и эффективным орудием, крепко держащим язык за зубами.
– Значит, монах сделал так, как я просил, – сказал Моджер. – Очень хорошо, но помни, не должно создаваться впечатления, будто сэра Вильяма искали специально.
– Нет, я помню. Я украду что-нибудь… я видел кое-что ценное. Все будет выглядеть так, будто он проснулся и увидел вора во время кражи, и тот заткнул ему глотку. Впрочем, если хотите, я мог бы убить кроме него еще троих или четверых.
– Нет Лучше придерживаться версии ограбления. Испуганного вора они будут искать не так долго и упорно, как маньяка, который ходит и режет глотки без всякой причины. – Моджер сунул руку в кошелек и вытащил золотую монету. – Получишь больше, когда я разбогатею, завладев Марлоу и Биксом. Да, ты слышал что-нибудь от людей Вильяма, как он был ранен?
– Никто не видел, как это случилось, но он был утыкан стрелами.
– Я знаю это. Меня интересует, не говорил ли кто-нибудь о тех стременах. Я полагаю, что, когда они оба погибнут, я смогу забрать седло, не этот вечно путающийся под ногами ублюдок опередил меня.
– Стременных ремней не было на седле, когда отряд вернулся в лагерь… это все, что я могу сказать. Но никакой огласки не было. Я думаю, молодой рыцарь забрал их и выбросил испугавшись, что могут обвинить его.
Моджер испытал приятное удовлетворение, когда пришел на следующий день в аббатство с обещанным пожертвованием и обнаружил там переполох. Самым естественным делом было спросить, что случилось. С наслаждением он выслушал, как в лазарет каким-то образом проник вор, избил прислужника до потери сознания, похитил несколько ценных столовых ножей и кошельков и убил одного человека, который, должно быть, проснулся и хотел поднять тревогу. Моджеру не составило труда заставить свой голос дрожать, когда он говорил, что у него в лечебнице друг и он хотел бы повидать его и убедиться, все ли с ним в порядке.
Когда Моджер вошел и увидел пустую кровать у окна, он чуть было не потерял сознание от радости и облегчения. Он уставился на кровать, стоя как вкопанный, не в силах поверить, что замышлявшееся им много лет тому назад убийство наконец-то свершилось.
– Что с вами, сын мой?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109
Нужно что-то предпринять в отношении Ричарда Корнуолльского, решил де Боун, направляясь из аббатства в лагерь. Он не знал за Вильямом ничего, заслуживающего смерти. Следует поместить владельца Марлоу туда, где до него труднее будет добраться. Хорошо было бы держать все это в тайне, ведь Ричард слишком близок к трону, чтобы легко относиться к покушениям на своих любимцев. Сделав все, что было возможно на данный момент, граф перестал думать о Вильяме и начал обдумывать, как бы еще вытащить Дэвида, сына Ллевелина, на поле битвы.
Если бы Моджер мог помочь графу Херфордскому, он сделал бы это, сделал все, лишь бы обелить себя в его глазах. Все вышло для Моджера очень плохо, хоть план и удался, но Вильям остался жив. Хуже того, граф обозвал его, Моджера, дураком.
Откуда он мог все узнать, если сражений не было уже который месяц? Знай Моджер о шотландском мире, он, когда его атаковали, не послал бы гонцов к де Боуну с просьбой о помощи. Ведь он не имел никакого представления о том, как трудно сражаться против воинов, которые то выскакивают из леса, то исчезают в нем. Их лучники, стреляя под прикрытием деревьев, наносили гораздо больший урон, чем Моджер мог ожидать. Собственные атаки не приносили успеха, и он даже не мог представить, что отряд Вильяма уцелеет, тем более после смерти командира, в которой не сомневался.
Но Вильям не погиб. Этот проклятый наемник спас его. Кто мог ожидать от этого дурака такой преданности? Если бы у него в голове была хоть капля здравого смысла, он собрал бы то, что осталось от отряда, и бежал, спасая свою жизнь. Так нет! Он хотел быть героем – бросил свою лошадь, совсем как один из тех слюнтяев-рыцарей, которых описывают в романах, и встал над, как он полагал, трупом, чтобы защитить его от ограбления или осквернения. И все потому, что он надеется заполучить девчонку, подумал Моджер и стиснул зубы.
Ни один из них не должен уцелеть. Они оба должны умереть здесь, в Уэльсе. Нет необходимости уезжать сейчас. Он, Моджер, не сделает больше ничего, что способно вызвать раздражение графа Херфордского. Тем не менее ни Раймонд, ни тем более Вильям не смогут уйти из Уэльса живыми. По крайней мере достаточно просто было переместить Вильяма к окну. Это позволяло ему знать точное расположение его кровати. Моджеру не хотелось самому просить монаха сделать перестановку, но никто из его помощников, которым он уже поручал передать гуся, затеять драку и перерезать стремена, не подходил для этого. Монах, без сомнения, удивился бы, если какой-то бродяга начал заботиться об удобствах для Вильяма. Кроме того, никто и пальцем не пошевелил бы, чтобы угодить такому человеку.
Но хватит об этом. Эгберт, его личный слуга, исполнитель его замыслов и верный оруженосец, входил в палатку.
– Ну что? – спросил Моджер.
– Все в порядке, – ответил Эгберт. – Я не входил туда, так как не хотел бы оправдываться после, если кто-нибудь запомнит меня, но видел кровать под окном и человека на ней. Правда, не видел его лица. Он лежал, отвернувшись, а у меня не было времени стоять и наблюдать.
Эгберт всегда был около Моджера еще с тех пор, когда они были мальчишками. Он никогда не задумывался о вещах, которые поручал сделать его господин, только выполнял их, как мог. Это совсем не свидетельствовало о недостатке ума. Обычно Эгберт очень хорошо понимал, зачем Моджер делает это, и не задавал лишних вопросов. Он был абсолютно предан хозяину, хотя и не любил того, потому что условия его жизни, благополучие да и сама жизнь были в руках Моджера.
При всем том Моджер был хорошим господином, не жестоким, не безрассудным, хотя мог, потеряв самообладание, и ударить слегка. Эгберт, конечно, не испытывал ненависти или страха перед Моджером, но и теплоты в их отношениях не было. Никогда хозяин не спрашивал его о здоровье, не интересовался, жарко ему или холодно, сыт он или голоден. Он откупался деньгами, а значит, удобством и положением, которые можно было на них купить, но никогда не сказал ни слова искренней благодарности.
Эгберт осознавал, что незаменим. Если он жаловался на недомогание, Моджер освобождал его и с безразличием заменял другим исполнителем. Таким образом, Эгберт понимал: его ценят только тогда, когда он работает и работает хорошо. Перестань он справляться, его бросят назад, в полную нищету, из которой он выкарабкался, решив стать слугой Моджера. Вот чего он боялся, а вовсе не самого Моджера, и вот почему оставался его преданным и эффективным орудием, крепко держащим язык за зубами.
– Значит, монах сделал так, как я просил, – сказал Моджер. – Очень хорошо, но помни, не должно создаваться впечатления, будто сэра Вильяма искали специально.
– Нет, я помню. Я украду что-нибудь… я видел кое-что ценное. Все будет выглядеть так, будто он проснулся и увидел вора во время кражи, и тот заткнул ему глотку. Впрочем, если хотите, я мог бы убить кроме него еще троих или четверых.
– Нет Лучше придерживаться версии ограбления. Испуганного вора они будут искать не так долго и упорно, как маньяка, который ходит и режет глотки без всякой причины. – Моджер сунул руку в кошелек и вытащил золотую монету. – Получишь больше, когда я разбогатею, завладев Марлоу и Биксом. Да, ты слышал что-нибудь от людей Вильяма, как он был ранен?
– Никто не видел, как это случилось, но он был утыкан стрелами.
– Я знаю это. Меня интересует, не говорил ли кто-нибудь о тех стременах. Я полагаю, что, когда они оба погибнут, я смогу забрать седло, не этот вечно путающийся под ногами ублюдок опередил меня.
– Стременных ремней не было на седле, когда отряд вернулся в лагерь… это все, что я могу сказать. Но никакой огласки не было. Я думаю, молодой рыцарь забрал их и выбросил испугавшись, что могут обвинить его.
Моджер испытал приятное удовлетворение, когда пришел на следующий день в аббатство с обещанным пожертвованием и обнаружил там переполох. Самым естественным делом было спросить, что случилось. С наслаждением он выслушал, как в лазарет каким-то образом проник вор, избил прислужника до потери сознания, похитил несколько ценных столовых ножей и кошельков и убил одного человека, который, должно быть, проснулся и хотел поднять тревогу. Моджеру не составило труда заставить свой голос дрожать, когда он говорил, что у него в лечебнице друг и он хотел бы повидать его и убедиться, все ли с ним в порядке.
Когда Моджер вошел и увидел пустую кровать у окна, он чуть было не потерял сознание от радости и облегчения. Он уставился на кровать, стоя как вкопанный, не в силах поверить, что замышлявшееся им много лет тому назад убийство наконец-то свершилось.
– Что с вами, сын мой?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109