- Не знаю, дядя Талип. А она заразная?
- Заразная, шибко даже заразная... - ответил Талип и посмотрел на Славку.
- Не слушай его, Андрюха, - пропел Славка, заправляя из бочонка коричневым солидолом шприц.
- Смотри, мужик, раньше этот водитель Славка заливал в бортовые жидкий нитрол, теперь густую смазку набивает и то и дело пялит глаза на небо - это и есть журавлиная болезнь.
- Не забивай пацану мозги, иди чисти картошку, а то парни придут, схлопочешь по шее.
Андрей поднял голову.
- Смотрите, во-он, дядя Слава!
Славка выпустил из рук шприц, запрокинул голову, не мигая смотрел, смотрел. Небесная синь резала, сосала глаза до тех пор, пока птицы не слились с далеко отодвинутым от земли небом.
Андрей перевел взгляд на Славку и вздохнул.
- У тебя журавлиная боль, да?
Андрей спрыгнул с вездехода, подергал меня за штанину:
- Дед, а дед? Заболел я. Честно. Журавлиной болью, - с грустью сказал пацан.
- Ну, ступай. Вредно смотреть на солнце.
Андрей целыми днями возился во дворе, строил плотины, каналы, бродил по лужам, сосал ледяшки и с ног до головы мокрый возвращался уже в сумерках. Если не загнать, то и про ужин забудет.
- Сорванец этакий, - ворчал Талип, стаскивая промокшую обувку, - вот скажу деду. Совсем от рук отбился!
Андрей, переодетый в сухое, садился за стол на свое место, упрямо сопел носом и уплетал кашу за обе щеки.
Славка заглянул после обеда в палатку и кивком головы подозвал меня.
Я набросил на плечи телогрейку и вышел. На дворе ярко светило солнце. Пахло талой водой. На противоположном склоне горы чернели точками на снегу отогретые камни.
- Поехали! Все готово! - шепотом сказал Славка.
- Не могу, Славка, так уезжать не годится. Охота, говорят, пуще неволи, но работу тоже не бросишь.
- Понимаю, а вот она не понимает. Она ждать не станет. Одним словом, весна.
Помолчали.
- Нынче она будет ранняя, - снова заговорил Славка. - Надо торопиться. Если захватит разлив в дороге, застрянем. Тогда придется бросить машину. Я же вижу, весь ты извелся.
- А что делать?
- Ты надеешься все-таки? Отпуск дадут?
- Надеюсь. Но все дело, когда?
- Вот именно, когда? - вздохнул Славка. - Могут испортить всю охоту. У меня все готово, решительно все. Лодку мы тебе тоже достали, сборную. Мешок сухарей: на пекарне договорился. Сети, спиннинг, патроны, чай, соль, сахар. Сухие сливки тоже возьмешь, не громоздко и питательно. Спальный мешок мой, пожалуй, лучше. Он в брезенте, непромокаем. А тяжело будет выбросишь.
- Спасибо, Славка. Ну зачем эти хлопоты, еще, может быть...
- Как хочешь, - злится Славка, - давай в ночь смотаюсь на главную усадьбу, разговор закажу. Смотреть на тебя нет терпежу. Время ведь уходит.
- Да разве я не понимаю? Давай подождем еще денек.
- Пойдем послушаем камни, - предлагает Славка.
- Да нет, Славка, снегу еще много.
Камни мы обычно ходили слушать летом, перед грозой. Подбирались к подножию гольца, прятались где-нибудь под выступом скалы и, притаившись, слушали. Нам казалось, а иногда это было и на самом деле, камни начинали ворочаться. Потрескивало, даже похрустывало глухо, будто в натруженных суставах. И тогда, затаив дыхание, ждали: стоило сорваться самому маленькому камешку, как он по пути сшибал за собой другие и вместе они срывались, стремительно увлекая булыгу за булыгой. Каменный вал нарастал, грохотал, поднимался бурый столб пыли с огнем внутри - словно взрыв! Этот вал проваливался в ущелье, отзываясь оттуда тяжким вздохом. И тут же за ним другой вал, еще более мощный. Такое зрелище!
Бывало, сидим до самой ночи в ожидании, когда заворочаются и заговорят камни. Но они подолгу молчали. Иногда кто-нибудь из нас будил их: лез на голец и сталкивал камень. Но это было очень опасно. Можно не успеть, и тогда лавина увлечет самого. Порой мы пытались разбудить камни криком или выстрелом из ружья. И изредка это удавалось.
Славка выбрал из пачки папиросу.
- Сходи один, Славка, что-то нет настроения.
Славка не уходит, он смотрит куда-то вдаль, поверх моей головы.
- Ты почему очки не носишь? Смотри, глаза совсем покраснели.
- Никак не подберу, дед, то слишком розовые, то чересчур зеленые, отвечает Славка и щелчком выстреливает окурок. - Ладно, - он рубит воздух рукой, - пошел я, дед, в горы.
Смотрю парню вслед - сильная у Славки спина. И дух тоже. Воздух в горах на закате солнца звенит по-особому - туго, натянуто. Вслушиваюсь. Действительно, как паутина.
А по косогору куропатки шастают. Прицеливаюсь пальцем в самца. Его нетрудно отличить: на хвосте, на кончиках крылышек и головке черные точки. Стоит он, замерев крестиком. Самец - голова всей стаи - в ответе за всех и зрит бдительно. Ребята этих куропаток не трогают - считают своими. Андрей заранее раскидывает корм и часами ждет их. Талип ругается: всю крупу перетаскал. Я всматриваюсь в темнеющее небо и думаю - вызвездит и к утру потянутся гуси.
Холодает. Пора. В палатке тепло, ребята укладываются спать, в углу храпят рубщики, - намотались по снегу.
Весна распускает дороги. Выбитая колея полнится водой, и вся проезжая часть становится хлябкой, а дальше нетронутый, посиневший, набухший, словно больной, снег.
Обычно в это время на ЛЭП с трудом пробиваются последние лесовозы. На горбу леса пристраивают бочки с горючим, ящики с макаронами, тушенкой, мешки с мукой и хлебом. Из-под колес брызжет на ящики грязь и стекает с них, застывая к вечеру коричневыми сосульками.
В это время и наступает охотничья пора. Неудержимо тянет в лес, на озера. Не теряя надежды на отпуск, мы исподволь готовились.
Андрей тоже собирался. От него буквально ничего не удается скрыть. Он просит Талипа сделать ему ружье или на худой конец лук и стрелы. За мной ходит по пятам.
- Дед, а складной нож возьмем, смотри, куда я его запрятал, заговорщицки сообщает он и поднимает рубашку. На голом пузе болтается на веревке складник. - Никому, понял! - шепчет он. - А собак всех возьмем? А незаметно будет? - ластится он, заходя с другого боку.
- Да ты что, Андрей, мы же ни от кого ничего не скрываем. У нас нет от бригады секретов.
- А зачем тогда с дядей Славой шептался? И Талип говорил: "Поменьше языком мели".
- А он говорит правильно, уж слишком ты разговорчив.
Через пять минут:
- Посмотри, я котелок надраил, - блестит в руках Андрея банка из-под сухого молока.
- А может, ты все-таки, Андрей останешься? Кому-то и здесь надо хозяйничать. Не дело нам обоим уезжать.
У Андрея тревожно вздрагивают губы.
- А бригадир ведь останется, - торопится пояснить Андрей. - Ты меня, дед, не хочешь брать, да?
Смотреть на него становится больно. Он не просит и не плачет. Забивается в угол и сидит подолгу без движения, не соблазняясь ни играми, ни собаками. Даже не идет на зов Талипа.
- Ты заболел, Андрей? - спросил я.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28