В конце апреля и начале мая воздух здесь кишит спаривающимися на лету жучками, которые наверное от своего брачного восторга, постоянно шлепаются и разбиваются о ветровое стекло. Последствия подобной романтической кутерьмы оказываются весьма липкими и кровавыми, из-за чего почти каждые три мили приходится останавливаться, выходить из машины и отскребать их от стекла, или же всю оставшуюся дорогу ехать с включенными дворниками. Но теперь был январь, и нигде не было да и не могло быть видно никаких насекомых, занимающихся инцестом прямо в воздухе, и казалось, что холодный воздушный фронт отступил в море, оставив за собой прекрасный и безоблачный денек, с температурой воздуха в семьдесят три градуса, что и было нам обещано всеми прогнозами погоды.
Не обязательно отъезжать куда-нибудь очень далеко от Калусы, чтобы понять, что штат Флорида в самом деле является неотъемлемой частью так называемого Глубокого Юга. Региональные диалекты в том городке, что я вот уже четыре последние года называю своим, были по большей части такие же, как и на Среднем Западе, с редкими северо-восточными интонациями, и иногда встречался – еще более редкий – канадский вариант произношения. Но стоит остановиться на автозаправке где-нибудь здесь, в глубокой провинции – что мы и сделали – отъехав от города всего-навсего каких-нибудь шестнадцать миль, то южный акцент здесь может показаться настолько осязаемо-густым, словно его даже можно рубить на куски при помощи мачете. Мужчины здесь носят характерные открытые комбинезоны, башмаки к ним и большие шляпы, и еще они жуют табак и могут плеваться им с непогрешимой точностью; женщины же одеваются в тот тип одежды из хлопчатобумажного полотна, который моя мать обычно звала платьем для дома; встречающиеся по пути во всех этих городках многочисленные ресторанчики и закусочные, все как один предлагают «блюда домашней кухни», что означает неизменно собственного приготовления ветчину и горох, зеленые бобы, мамалыгу, овощи, зелень, кукурузный хлеб – и именно в этих краях – подаваемую здесь жареную рыбу. Пока мы ехали по прямой, словно стрела дороге, окруженной по сторонам пастбищами, я поймал себя на мысли, что мне просто не терпится узнать, а что мой компаньон Фрэнк сказал бы по поводу расстилавшегося вокруг пейзажа, а также о людях его населяющими.
Дочь моя что-то задумала.
Я всегда могу с большой долей вероятности сказать, когда она должна вот-вот признаться мне в чем-то таком чрезвычайно важном, судя по тому, как сперва она будет сидеть в молчании примерно с полчаса или больше, закусив губу и мучаясь размышлениями по какому-либо поводу, пока наконец проблема та сама не выплеснется наружу. В такие моменты следует быть терпеливым. После тринадцати лет отцовства я уже убедился в том, что никакими расспросами от Джоанны все равно ничего добиться не удастся; но она и сама расскажет мне обо всем, когда это все будет уже ею обдумано, и она уже готова для этого, и только тогда. И тут наконец-то наступает долгожданный миг откровения, как это случилось и в это воскресение, по дороге в Энанборг. Я болтал что-то о том родео, которое нам предстояло увидеть и о родео вообще, и еще я сказал – и самому мне это показалось крайне остроумным замечанием – что в мои жизненные планы как раз входит появляться на родео хотя бы один раз каждые двадцать семь лет. И при этом мне почему-то не подумалось о том, что прежде всего следовало бы, пожалуй, пояснить дочери, что сейчас мне тридцать семь лет, а в последний раз я видел родео, когда мне было всего десять, но тут дочь моя безо всякого на то предупреждения глубокомысленно изрекла:
– А вот как бы ты поступил, если бы один парень захотел с тобой переспать?
Я на секунду призадумался, и потом ответил вопросом на вопрос, да еще таким образом, что, случись такое в суде, подобное наверняка вызвало бы протест у адвоката другой стороны. В ответ я спросил:
– А кто парень?
– Ну… просто парень, вообще.
– Ты разве не имеешь в виду кого-то определенно?
– Да, я имею в виду кое-кого.
– И я его знаю?
– Ты его знаешь, и он тебе не нравится, – ответила Джоанна.
– Эндрю Жестокий, – догадался я.
Эндрю Жестокий был пятнадцатилетним оболтусом. Вообще-то звали его Эндрю Краувел, а Жестоким окрестил его я, когда ему было четырнадцать, и он пообещал как-то моей тогда еще двенадцатилетней Джоанне пригласить ее в школу Бедлоу, на праздник с многообещающим названием «Весенние шалости», после чего в самый последний момент он ей позвонил, чтобы поставить в известность, что отец поручил ему одно дельце, и поэтому на танцы он не придет. Те выходные Джоанна проводила у меня. Она проплакала с пяти часов вечера в пятницу, когда малолетний сукин сын позвонил ей – за два с половиной часа до того, как заехать за ней – и до шести часов вечера в воскресенье, когда мне наконец-таки удалось уговорить Джоанну выйти и поужинать со мной, перед тем как я отвезу ее обратно к матери. И я не могу так запросто взять и простить малолетнего ублюдка, который подобным образом обошелся с моей дочкой. Джоанна же, со своей стороны, простила его практически сразу же. Через две недели, когда она снова приехала ко мне на выходные, она проболтала с ним по телефону почти столько же времени, сколько ушло у нее на рыдания в своей комнате в день той неудавшейся вечеринки. И вот теперь Джоанне хотелось узнать, что ей делать, если и когда, если не уже, Эндрю Жестокий пожелает с ней переспать.
– Его зовут Эндрю Краувел, папа, – поправила меня Джоанна. Она может хоть еще сто раз повторить мне, что его зовут Эндрю Краувел; для меня же он навсегда останется маленьким засранцем Эндрю Жестоким. И мнение мое о нем ни чуть не изменилось, даже когда совсем случайно мне довелось услышать от одной из подружек Джоанны, которая некоторое время назад приезжала вместе с ней на выходные, что скорее всего этот Эндрю приторговывает марихуаной и что то «дельце», что заставило его пропустить танцы, вне всякого сомнения заключалось в том, что скорее всего он должен был отправиться на какой-нибудь пустынный пляж и забрать доставленную туда «травку». Но моя дочь упорно отвергает подобные обвинения. Хотя, впрочем, она и не отрицает только то, что Эндрю Жестокий держит дома змей. Как-то раз он предложил принести ко мне в дом своего питомца – удава-боа. Я ответил ему на это, что старик-Фрейд многое мог бы порасказать о подобном увлечении. Эндрю в свою очередь поинтересовался, кто такой Фред. И это возлюбленный моей дочери: продавец наркотиков, содержатель зверинца и еще к тому же дремучий невежда.
– И когда это у вас произошло? – спросил я.
– Когда что произошло?
– То, о чем ты мне говорила. – Я не говорила, что это уже случилось.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79