Частная дорога. При въезде поперек висит цепь. Я перелез через нее и пошел дальше через сосновый бор…
– Все еще держа в руке нож?
– Не помню.
– Продолжайте.
– Я вышел на пляж. Дорога выходит прямо на пляж…
– Да?
– …и некоторое время шел по пляжу.
– Все еще держа в руке нож?
– Дайте вспомнить…
– Не торопитесь.
– Должно быть, я бросил его в воду.
– В залив?
– Да. Пока я бродил, швырнул в залив.
– А потом?
– Я упал на песок и начал плакать. Немного погодя я поднялся и побрел обратно к сосновому бору. Там маленькая беседка прямо рядом с пляжем – ее построила ассоциация. Там стоит стол с лавочками по бокам. Я залез на стол и вытянулся, закинул руки за голову. Наверное, я собирался поспать. Я еще не осознал, что случилось. У меня не было никакого представления о том, что делать дальше.
– Что вы имеете в виду?
– Ну… Морин мертвая. И девочки. Я не знал, то ли мне… пойти в полицию и рассказать обо всем, то ли… просто подождать и посмотреть, как все обернется. Я не хотел идти в полицию, я боялся, что они меня изобьют или…
– Но ведь никто здесь не оскорбил вас, не…
– Нет-нет.
– …унизил.
– Нет, все отнеслись… Просто наслушаешься рассказов про полицию… А это… я думал, они могли бы… знаете… подумать, что я… знаете… что-нибудь сделал с… Морин.
– Что вы подразумеваете под «что-нибудь сделал»?
– Ну, вы же знаете?
– Не могли бы вы все-таки объяснить, что имеете в виду?
– Вы же сами знаете?
– Я в этом не уверен.
– Вы же знаете, она в одной ночной рубашке и все такое.
– Да, и что же?
– У полиции могла возникнуть идея, что я с ней что-то сделал. Ну, например, знаете, приставал к ней или что-нибудь еще?
– А вы приставали?
– Нет, сэр. Нет, что вы.
– Тем не менее, вы держали ее в своих объятиях? Вы обнимали ее?
– Да, но я не… знаете… я не делал… я не делал того, о чем могла подумать полиция, если бы я… если бы я пошел к ним и рассказал… рассказал им… о том, что произошло.
– Вы обнимали и Эмили, не так ли?
– Да, но я не…
– Продолжайте. Я слушаю.
– Ничего ей не сделал.
– Но вы боялись, что полиция может подумать, что вы с ней тоже что-нибудь сделали?
– Это верно.
– В сексуальном смысле?
– Да.
– Но вы этим не занимались?
– Нет, сэр, нет, что вы!
– Ни с Эмили, ни с Морин?
– Она была… знаете… ее ночная рубашка была изодрана в клочья.
– Рубашка Морин?
– Да, но я ничего не сделал, клянусь Богом.
– А причина, по которой вы не сразу пошли в полицию…
– Там могли подумать, что я что-нибудь сделал с ней.
– Вы боялись, что они могут подумать, будто вы сексуально обесчестили ее?
– Да.
– Морин?
– Да.
– И что они изобьют вас, если обнаружат это?
– Да. Если они только подумают, что я это сделал, понимаете?
– Мистер Парчейз, почему вы убили Морин?
– Я не знаю.
– Почему вы убили Эмили?
– Не знаю.
– А Еву?
– Не знаю.
– Мистер Парчейз, я обязан перемотать магнитофонную ленту, отпечатать ваши показания на бумаге, и нужно, чтобы вы их внимательно прочитали, перед тем как подписать. При этом, если хотите что-нибудь добавить к своим показаниями или убрать, это ваше право. А пока что я еще не выключаю магнитофон. Не хотите ли что-нибудь добавить к своим показаниям?
– Ничего.
– Тогда пока все, – подвел итог Юренберг.
Глава 8
Когда мы с Джейми вернулись ко мне в контору, было около половины второго. Я был голоден, но у меня не было никакого желания завтракать с ним. Поэтому я промолчал. Его горе перестало быть личным и переросло в общечеловеческую трагедию. Мне нечего было ему сказать. По крайней мере, пока. Я вышел из машины и направился к тому месту, где он поставил свою. Он сразу же начал говорить о Майкле, а у меня появилось то же чувство, что и в два часа прошлой ночью в баре – что он разговаривает с самим собой, принимая мои кивки или возражения только как ремарки, сообщающие выразительность его монологу.
– Мне казалось, что он все это уже пережил, – рассказывал он. – Не далее как в прошлый вторник они с Морин сидели на кухне и разговаривали. По-настоящему сердечная беседа. Обсуждали то, что я прекратил выплату алиментов, планировали его возвращение в школу… Они готовы были разговаривать хоть до утра, если бы я не напомнил им о том, что собираюсь лечь и что у меня завтра трудный день.
«Завтра» – означало «среда». И Джейми, вне всякого сомнения, предстоял день в коттедже на берегу залива. Несмотря на это, в ночь со вторника на среду его сын Майкл сидел на кухне и сердечно беседовал с Морин. Как-то все это совсем не вязалось с представлением о человеке, который пять дней спустя, сидя за тем же самым столом, схватит нож.
– Знаешь, на нем это отразилось тяжелей всего, – сказал Джейми. – Ему было всего десять, когда я расстался с Бетти. Понадобилось полтора года, чтобы прийти к соглашению: она все время создавала трудности. – Он открыл дверь и залез внутрь. – Но знаешь, – продолжал он, – я на самом деле был уверен, что он все уже пережил. В сентябре приехал сюда, поступил во Флориде в университет… Ну хорошо, в январе его исключили, но я искренне полагал, что он собирался возобновить учебу. Думал, что он снова… начал меня уважать. Любить.
Джейми покачал головой. На меня он не смотрел. Его руки лежали на рулевом колесе, а сам он уставился сквозь ветровое стекло на ослепительно белую стену, окружавшую комплекс конторских зданий.
– И вот сегодня днем, один на один в кабинете, я спросил у него: «Майкл, зачем ты это сделал? Майкл, ради всего святого, чего ради ты это сделал?» А он взглянул на меня и сказал: «Это твоя вина, папа, это из-за тебя», – и вот тогда я обозвал его сукиным сыном, паршивым сукиным сыном и схватил его за горло. Потому что он… как бы вернулся в прошлое, понимаешь? Ему опять было десять лет, и он снова обвинял меня, только на этот раз обвинял меня в чудовищном преступлении, которое совершил сам. Он так и сказал, что это моя вина, что все из-за меня!.. Мэтт, я… хотел прикончить его. Я готов был его растерзать. Если бы не вмешался Юренберг, я бы его убил! Да простит меня Бог, но я бы это сделал.
Как только я ступил на порог конторы, Синтия тут же обрадовала.
– Приходил Галатье, – доложила она.
– По-моему, я просил тебя отменить встречу.
– Я так и сделала. А он все равно взял и приперся.
– Ладно, свяжись с ним. Нет, погоди… Сначала закажи мне сандвич и бутылку пива, а уж потом позвони Галатье.
– С чем сандвич?
– Кусок ржаного хлеба с ветчиной, а вообще-то все равно – какой угодно…
– На твоем столе список телефонных звонков.
– Отлично, а где Фрэнк?
– В Федеральном суде. Окончание дела Келлермана.
– Поторопись с сандвичем. Просто умираю с голоду.
Я зашел в кабинет, снял пиджак и ослабил узел галстука. Пока я отсутствовал, накопилось около дюжины звонков, но только один был важный.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47
– Все еще держа в руке нож?
– Не помню.
– Продолжайте.
– Я вышел на пляж. Дорога выходит прямо на пляж…
– Да?
– …и некоторое время шел по пляжу.
– Все еще держа в руке нож?
– Дайте вспомнить…
– Не торопитесь.
– Должно быть, я бросил его в воду.
– В залив?
– Да. Пока я бродил, швырнул в залив.
– А потом?
– Я упал на песок и начал плакать. Немного погодя я поднялся и побрел обратно к сосновому бору. Там маленькая беседка прямо рядом с пляжем – ее построила ассоциация. Там стоит стол с лавочками по бокам. Я залез на стол и вытянулся, закинул руки за голову. Наверное, я собирался поспать. Я еще не осознал, что случилось. У меня не было никакого представления о том, что делать дальше.
– Что вы имеете в виду?
– Ну… Морин мертвая. И девочки. Я не знал, то ли мне… пойти в полицию и рассказать обо всем, то ли… просто подождать и посмотреть, как все обернется. Я не хотел идти в полицию, я боялся, что они меня изобьют или…
– Но ведь никто здесь не оскорбил вас, не…
– Нет-нет.
– …унизил.
– Нет, все отнеслись… Просто наслушаешься рассказов про полицию… А это… я думал, они могли бы… знаете… подумать, что я… знаете… что-нибудь сделал с… Морин.
– Что вы подразумеваете под «что-нибудь сделал»?
– Ну, вы же знаете?
– Не могли бы вы все-таки объяснить, что имеете в виду?
– Вы же сами знаете?
– Я в этом не уверен.
– Вы же знаете, она в одной ночной рубашке и все такое.
– Да, и что же?
– У полиции могла возникнуть идея, что я с ней что-то сделал. Ну, например, знаете, приставал к ней или что-нибудь еще?
– А вы приставали?
– Нет, сэр. Нет, что вы.
– Тем не менее, вы держали ее в своих объятиях? Вы обнимали ее?
– Да, но я не… знаете… я не делал… я не делал того, о чем могла подумать полиция, если бы я… если бы я пошел к ним и рассказал… рассказал им… о том, что произошло.
– Вы обнимали и Эмили, не так ли?
– Да, но я не…
– Продолжайте. Я слушаю.
– Ничего ей не сделал.
– Но вы боялись, что полиция может подумать, что вы с ней тоже что-нибудь сделали?
– Это верно.
– В сексуальном смысле?
– Да.
– Но вы этим не занимались?
– Нет, сэр, нет, что вы!
– Ни с Эмили, ни с Морин?
– Она была… знаете… ее ночная рубашка была изодрана в клочья.
– Рубашка Морин?
– Да, но я ничего не сделал, клянусь Богом.
– А причина, по которой вы не сразу пошли в полицию…
– Там могли подумать, что я что-нибудь сделал с ней.
– Вы боялись, что они могут подумать, будто вы сексуально обесчестили ее?
– Да.
– Морин?
– Да.
– И что они изобьют вас, если обнаружат это?
– Да. Если они только подумают, что я это сделал, понимаете?
– Мистер Парчейз, почему вы убили Морин?
– Я не знаю.
– Почему вы убили Эмили?
– Не знаю.
– А Еву?
– Не знаю.
– Мистер Парчейз, я обязан перемотать магнитофонную ленту, отпечатать ваши показания на бумаге, и нужно, чтобы вы их внимательно прочитали, перед тем как подписать. При этом, если хотите что-нибудь добавить к своим показаниями или убрать, это ваше право. А пока что я еще не выключаю магнитофон. Не хотите ли что-нибудь добавить к своим показаниям?
– Ничего.
– Тогда пока все, – подвел итог Юренберг.
Глава 8
Когда мы с Джейми вернулись ко мне в контору, было около половины второго. Я был голоден, но у меня не было никакого желания завтракать с ним. Поэтому я промолчал. Его горе перестало быть личным и переросло в общечеловеческую трагедию. Мне нечего было ему сказать. По крайней мере, пока. Я вышел из машины и направился к тому месту, где он поставил свою. Он сразу же начал говорить о Майкле, а у меня появилось то же чувство, что и в два часа прошлой ночью в баре – что он разговаривает с самим собой, принимая мои кивки или возражения только как ремарки, сообщающие выразительность его монологу.
– Мне казалось, что он все это уже пережил, – рассказывал он. – Не далее как в прошлый вторник они с Морин сидели на кухне и разговаривали. По-настоящему сердечная беседа. Обсуждали то, что я прекратил выплату алиментов, планировали его возвращение в школу… Они готовы были разговаривать хоть до утра, если бы я не напомнил им о том, что собираюсь лечь и что у меня завтра трудный день.
«Завтра» – означало «среда». И Джейми, вне всякого сомнения, предстоял день в коттедже на берегу залива. Несмотря на это, в ночь со вторника на среду его сын Майкл сидел на кухне и сердечно беседовал с Морин. Как-то все это совсем не вязалось с представлением о человеке, который пять дней спустя, сидя за тем же самым столом, схватит нож.
– Знаешь, на нем это отразилось тяжелей всего, – сказал Джейми. – Ему было всего десять, когда я расстался с Бетти. Понадобилось полтора года, чтобы прийти к соглашению: она все время создавала трудности. – Он открыл дверь и залез внутрь. – Но знаешь, – продолжал он, – я на самом деле был уверен, что он все уже пережил. В сентябре приехал сюда, поступил во Флориде в университет… Ну хорошо, в январе его исключили, но я искренне полагал, что он собирался возобновить учебу. Думал, что он снова… начал меня уважать. Любить.
Джейми покачал головой. На меня он не смотрел. Его руки лежали на рулевом колесе, а сам он уставился сквозь ветровое стекло на ослепительно белую стену, окружавшую комплекс конторских зданий.
– И вот сегодня днем, один на один в кабинете, я спросил у него: «Майкл, зачем ты это сделал? Майкл, ради всего святого, чего ради ты это сделал?» А он взглянул на меня и сказал: «Это твоя вина, папа, это из-за тебя», – и вот тогда я обозвал его сукиным сыном, паршивым сукиным сыном и схватил его за горло. Потому что он… как бы вернулся в прошлое, понимаешь? Ему опять было десять лет, и он снова обвинял меня, только на этот раз обвинял меня в чудовищном преступлении, которое совершил сам. Он так и сказал, что это моя вина, что все из-за меня!.. Мэтт, я… хотел прикончить его. Я готов был его растерзать. Если бы не вмешался Юренберг, я бы его убил! Да простит меня Бог, но я бы это сделал.
Как только я ступил на порог конторы, Синтия тут же обрадовала.
– Приходил Галатье, – доложила она.
– По-моему, я просил тебя отменить встречу.
– Я так и сделала. А он все равно взял и приперся.
– Ладно, свяжись с ним. Нет, погоди… Сначала закажи мне сандвич и бутылку пива, а уж потом позвони Галатье.
– С чем сандвич?
– Кусок ржаного хлеба с ветчиной, а вообще-то все равно – какой угодно…
– На твоем столе список телефонных звонков.
– Отлично, а где Фрэнк?
– В Федеральном суде. Окончание дела Келлермана.
– Поторопись с сандвичем. Просто умираю с голоду.
Я зашел в кабинет, снял пиджак и ослабил узел галстука. Пока я отсутствовал, накопилось около дюжины звонков, но только один был важный.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47