нужно просто жить и стараться сделать как можно больше добра. Спешить делать добро, кто-то об этом говорил… ах, тот художник со своим синим простором на полотне.
Брюханов попытался остановить какую-то машину, но она даже не замедлила ход; он посмотрел ей вслед – исполкомовская машина. Какой-то пустой, холодный, ставший вдруг враждебным и чужим город, наполненные резким ветром улицы и низкое, темное небо без звезд – все угнетало его; в довершение снег стал пропархивать все гуще и гуще, мимо редко горящих фонарей рвано и косо неслась снежная заметь, и город тонул в густо летящем снеге.
Чертыхаясь, отворачиваясь от встречного ветра и сырого снега, Брюханов упрямо брел из улицы в улицу по направлению к дому; один раз из-за угла ему навстречу вывернулась одинокая фигура и тут же утонула в потоках снега, вторично он столкнулся с молодой парой, лицом к лицу, счастливые, оживленные, они шли, тесно прижавшись друг к другу; Брюханов услышал негромкий смех, и все опять пропало, и только ветер со снегом лепил в лицо. Брюханову казалось, что он никогда не доберется до дому, названий улиц нельзя было разобрать, и спросить, где он находится, было не у кого. Под фонарем Брюханов остановился, повернувшись к ветру спиной, взглянул на часы; шел второй час. Ну вот, подумал он даже несколько растерянно, ни трамвая, ни автобуса, а куда занесло, сам черт не разберет. Странное чувство нереальности происходящего усиливалось; словно не с ним все это происходило, словно не он кружил по городу с забитыми снегом глазами, и кто-то насмешливый и мстительный не давал ему минуты передышки. Теперь было уже совершенно пусто, ни одного человека, ни одного освещенного окна, только снег и метель, идти приходилось чуть ли не ощупью.
В сплошной завесе падающего снега вдруг смутно прорезались зубцы Крепостной стены; Брюханов облегченно вздохнул, дом был в нескольких кварталах отсюда, и через полчаса Брюханов уже шагал по своему переулку, здесь даже меньше вьюжило, под каменной аркой намело большие тихие сугробы; из полуоткрытых ворот ему наперерез метнулась смутная, расплывчатая фигура.
– Это я, Тихон Иванович.
Голос показался Брюханову знакомым.
– Кто?
– Это я, Анисимов…
– Родион Густавович? Что ты здесь делаешь в такую пору?
– К вам приходил, узнал, что вы приехали. – Анисимов подошел вплотную, и навстречу Брюханову метнулись его тревожные, неспокойные, косящие глаза. – Не по себе что-то… А вас все нет, скоро, говорит, должен быть, не звонил, значит, должен быть… Ну, и кручусь кругом, погреюсь в парадном, соберусь уйти и не могу… Думаю, вот-вот вы подойдете. Ваша домработница говорит, контейнер с вещами уже отправили. Как дочке-то, получше?
– Кашель меньше, а вот температура не снижается… Она вот и держит, куда с температурой ее повезешь…
– Да, уж тут лучше повременить, Тихон Иваныч, видите, все под богом ходим. А тут росточек крохотный – много ли ей надо! – глядя в лихорадочно-беспокойные глаза Анисимова, Брюханов молча кивнул; оба подумали об одном, но об этом, о главном, что привело Анисимова сегодня сюда, в снежную круговерть, под арку массивного обкомовского дома, – не было сказано ни слова. Брюханов как-то даже не удивился появлению Анисимова, а если и удивился, то только в первую минуту; он и сам был как в лихорадке. Он даже был рад Анисимову, рад был еще одному мечущемуся в ночи человеку, тысячи людей не спали этой вьюжной мартовской ночью, и Брюханов еще раз ощутил единство страны и ее огромность.
– Зайдем ко мне, Родион, – сказал Брюханов, радуясь возможности вообще не ложиться в эту ночь, а провести ее остаток с давно знакомым человеком.
– Нет, нет! – почти отшатнулся от него Анисимов. – Что вы! До меня ли вам! Мне нужно было просто вас увидеть… Пойду, дома ждут, волнуются. Увидел, убедился: мир еще цел, стоит… Ведь стоит?
– Стоит, Родион… И стоять будет…
– Довольны новой-то работой, Тихон Иванович?
– Доволен, Родион, нашему поколению ведь не привыкать к тяжестям. Чем тяжелей, тем привычнее… А может, зайдешь?
– Нет, спасибо. Пойду… пойду, – заторопился Анисимов. – Спокойной ночи, Тихон Иванович, если она может быть спокойной… Пойду! Хотя… Тихон Иванович…
– Да? – живо повернулся к нему Брюханов, остановленный какой-то странной интонацией в голосе Анисимова.
– Я это, – с той же странной отрешенностью сказал Анисимов, – я один все сделал…
– Родион, ты о чем? Впрочем, о чем бы мы ни говорили сейчас, все будет не о том. Лучше помолчи, и давай помолчим вместе… Не надо сейчас ничего мелкого… Время не то!
– А я должен! должен! – нервически повысил голос Анисимов. – Ночь открытых дверей, я хочу все сказать… все нараспашку! Хочу!
Темное мерцание из-под набрякших век Брюханова было как холодный провал, оно неостановимо тянуло Анисимова, и знобящий восторг приподнимал, распахивал навстречу смятенной ночи его душу; какой-то суетливый, юркий, невыносимый человечек бесновался в нем в неудержимом желании досадить Брюханову, во весь голос, не оглядываясь, сказать, что всякой власти приходит конец и тогда наступает час маленького человека, винтика, ха-ха! Это термин того всемогущего, наимудрейшего, а где он сейчас? Ха-ха, там же, где и все, вероятно, уже отправился к праотцам! Ха-ха, и маленький, незаметный человек, винтик, такой, как он, Анисимов, тоже может многое, тоже может пригодиться… Дело сделано, останется лишь ждать расплаты. А другой, обычный, трезвый, расчетливый Анисимов в это же самое время изо всех сил удерживал суетливого, злобного человечка, убеждал его, что такая прыть ни к чему ему, столько раз битому жизнью… ох, дьявол, эта ночь, проклятая ночь развязала тайные инстинкты, одна только ночь без остатка и сдернула с человека все обертки.
Многое мог сейчас сказать Брюханову Анисимов, но тот , трезвый, расчетливый, и на этот раз пересилил; с поспешной торопливостью Анисимов махнул рукой.
– Пустяки, пустяки все это, Тихон Иванович. Не обращайте внимания, просто такая ночь… что-то в голову вошло… Простите, ради бога… А впрочем, что это я всю жизнь прошу прощения? За что? – он приблизил свое лицо с горящими глазами к самому лицу Брюханова. – У кого? У вас? Да ведь мне и так все принадлежит по праву… Больше, чем вам! С самого рождения! Это вы у меня все отняли! Это вы все чему-то служите, государству, партии, выдумали какой-то долг, честь, совесть, обязанности! А у меня вот сегодня отпущение грехов… за всю жизнь один раз! Себе надо только служить! Только себе! И тому, что где-то там! там! – Анисимов ткнул пальцем вверх, в небо. Он неожиданно круто повернулся и, не говоря больше ни слова, быстро зашагал прочь.
– Может, проводить тебя? – крикнул ему вслед Брюханов, озадаченный до крайней степени; в последний момент он подумал, что Анисимов явно болен и нехорошо его отпускать одного в таком состоянии, но Анисимова уже не было, лишь мелькнула в мутной, белесой мгле на отдалении его темная тень и тут же исчезла, растворилась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258 259 260 261 262 263 264 265 266 267 268
Брюханов попытался остановить какую-то машину, но она даже не замедлила ход; он посмотрел ей вслед – исполкомовская машина. Какой-то пустой, холодный, ставший вдруг враждебным и чужим город, наполненные резким ветром улицы и низкое, темное небо без звезд – все угнетало его; в довершение снег стал пропархивать все гуще и гуще, мимо редко горящих фонарей рвано и косо неслась снежная заметь, и город тонул в густо летящем снеге.
Чертыхаясь, отворачиваясь от встречного ветра и сырого снега, Брюханов упрямо брел из улицы в улицу по направлению к дому; один раз из-за угла ему навстречу вывернулась одинокая фигура и тут же утонула в потоках снега, вторично он столкнулся с молодой парой, лицом к лицу, счастливые, оживленные, они шли, тесно прижавшись друг к другу; Брюханов услышал негромкий смех, и все опять пропало, и только ветер со снегом лепил в лицо. Брюханову казалось, что он никогда не доберется до дому, названий улиц нельзя было разобрать, и спросить, где он находится, было не у кого. Под фонарем Брюханов остановился, повернувшись к ветру спиной, взглянул на часы; шел второй час. Ну вот, подумал он даже несколько растерянно, ни трамвая, ни автобуса, а куда занесло, сам черт не разберет. Странное чувство нереальности происходящего усиливалось; словно не с ним все это происходило, словно не он кружил по городу с забитыми снегом глазами, и кто-то насмешливый и мстительный не давал ему минуты передышки. Теперь было уже совершенно пусто, ни одного человека, ни одного освещенного окна, только снег и метель, идти приходилось чуть ли не ощупью.
В сплошной завесе падающего снега вдруг смутно прорезались зубцы Крепостной стены; Брюханов облегченно вздохнул, дом был в нескольких кварталах отсюда, и через полчаса Брюханов уже шагал по своему переулку, здесь даже меньше вьюжило, под каменной аркой намело большие тихие сугробы; из полуоткрытых ворот ему наперерез метнулась смутная, расплывчатая фигура.
– Это я, Тихон Иванович.
Голос показался Брюханову знакомым.
– Кто?
– Это я, Анисимов…
– Родион Густавович? Что ты здесь делаешь в такую пору?
– К вам приходил, узнал, что вы приехали. – Анисимов подошел вплотную, и навстречу Брюханову метнулись его тревожные, неспокойные, косящие глаза. – Не по себе что-то… А вас все нет, скоро, говорит, должен быть, не звонил, значит, должен быть… Ну, и кручусь кругом, погреюсь в парадном, соберусь уйти и не могу… Думаю, вот-вот вы подойдете. Ваша домработница говорит, контейнер с вещами уже отправили. Как дочке-то, получше?
– Кашель меньше, а вот температура не снижается… Она вот и держит, куда с температурой ее повезешь…
– Да, уж тут лучше повременить, Тихон Иваныч, видите, все под богом ходим. А тут росточек крохотный – много ли ей надо! – глядя в лихорадочно-беспокойные глаза Анисимова, Брюханов молча кивнул; оба подумали об одном, но об этом, о главном, что привело Анисимова сегодня сюда, в снежную круговерть, под арку массивного обкомовского дома, – не было сказано ни слова. Брюханов как-то даже не удивился появлению Анисимова, а если и удивился, то только в первую минуту; он и сам был как в лихорадке. Он даже был рад Анисимову, рад был еще одному мечущемуся в ночи человеку, тысячи людей не спали этой вьюжной мартовской ночью, и Брюханов еще раз ощутил единство страны и ее огромность.
– Зайдем ко мне, Родион, – сказал Брюханов, радуясь возможности вообще не ложиться в эту ночь, а провести ее остаток с давно знакомым человеком.
– Нет, нет! – почти отшатнулся от него Анисимов. – Что вы! До меня ли вам! Мне нужно было просто вас увидеть… Пойду, дома ждут, волнуются. Увидел, убедился: мир еще цел, стоит… Ведь стоит?
– Стоит, Родион… И стоять будет…
– Довольны новой-то работой, Тихон Иванович?
– Доволен, Родион, нашему поколению ведь не привыкать к тяжестям. Чем тяжелей, тем привычнее… А может, зайдешь?
– Нет, спасибо. Пойду… пойду, – заторопился Анисимов. – Спокойной ночи, Тихон Иванович, если она может быть спокойной… Пойду! Хотя… Тихон Иванович…
– Да? – живо повернулся к нему Брюханов, остановленный какой-то странной интонацией в голосе Анисимова.
– Я это, – с той же странной отрешенностью сказал Анисимов, – я один все сделал…
– Родион, ты о чем? Впрочем, о чем бы мы ни говорили сейчас, все будет не о том. Лучше помолчи, и давай помолчим вместе… Не надо сейчас ничего мелкого… Время не то!
– А я должен! должен! – нервически повысил голос Анисимов. – Ночь открытых дверей, я хочу все сказать… все нараспашку! Хочу!
Темное мерцание из-под набрякших век Брюханова было как холодный провал, оно неостановимо тянуло Анисимова, и знобящий восторг приподнимал, распахивал навстречу смятенной ночи его душу; какой-то суетливый, юркий, невыносимый человечек бесновался в нем в неудержимом желании досадить Брюханову, во весь голос, не оглядываясь, сказать, что всякой власти приходит конец и тогда наступает час маленького человека, винтика, ха-ха! Это термин того всемогущего, наимудрейшего, а где он сейчас? Ха-ха, там же, где и все, вероятно, уже отправился к праотцам! Ха-ха, и маленький, незаметный человек, винтик, такой, как он, Анисимов, тоже может многое, тоже может пригодиться… Дело сделано, останется лишь ждать расплаты. А другой, обычный, трезвый, расчетливый Анисимов в это же самое время изо всех сил удерживал суетливого, злобного человечка, убеждал его, что такая прыть ни к чему ему, столько раз битому жизнью… ох, дьявол, эта ночь, проклятая ночь развязала тайные инстинкты, одна только ночь без остатка и сдернула с человека все обертки.
Многое мог сейчас сказать Брюханову Анисимов, но тот , трезвый, расчетливый, и на этот раз пересилил; с поспешной торопливостью Анисимов махнул рукой.
– Пустяки, пустяки все это, Тихон Иванович. Не обращайте внимания, просто такая ночь… что-то в голову вошло… Простите, ради бога… А впрочем, что это я всю жизнь прошу прощения? За что? – он приблизил свое лицо с горящими глазами к самому лицу Брюханова. – У кого? У вас? Да ведь мне и так все принадлежит по праву… Больше, чем вам! С самого рождения! Это вы у меня все отняли! Это вы все чему-то служите, государству, партии, выдумали какой-то долг, честь, совесть, обязанности! А у меня вот сегодня отпущение грехов… за всю жизнь один раз! Себе надо только служить! Только себе! И тому, что где-то там! там! – Анисимов ткнул пальцем вверх, в небо. Он неожиданно круто повернулся и, не говоря больше ни слова, быстро зашагал прочь.
– Может, проводить тебя? – крикнул ему вслед Брюханов, озадаченный до крайней степени; в последний момент он подумал, что Анисимов явно болен и нехорошо его отпускать одного в таком состоянии, но Анисимова уже не было, лишь мелькнула в мутной, белесой мгле на отдалении его темная тень и тут же исчезла, растворилась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258 259 260 261 262 263 264 265 266 267 268