люди на высоком берегу теперь, наблюдая за ним, стояли молча, некоторые сошли и самому льду с жердями и веревками наготове. Приближаясь, Захар посматривал на них и посмеивался, и они неодобрительно ждали, но лишь до тех пор, пока он оказался у самого берега, в безопасном месте; внезапный докатившийся треск и грохот заставили его оглянуться. Метрах в двадцати, стронувшись, уже ползла как-то сразу потемневшей плотной лентой вся середина реки, и приятный холодок отозвался у Захара в спине. Еще бы минута задержки, и пришлось бы ему барахтаться в ледяном крошеве,
– Чего встал столбом? – сердито закричали ему с берега. – Беги, беги!
Не торопясь Захар вышел на берег, опустил заплечный мешок с инструментом на землю и, молчаливым кивком поздоровавшись с людьми, стал закуривать.
– Эка, старый хрыч, – услышал он чей-то молодой недоброжелательный голос, – годов уже под завяз, а ума, видать, так и не нажил, потом еще и люди за него страдай…
Говоривший, молодой парень лет восемнадцати, отбросил от себя жердину, выплюнул изжеванный окурок; Захар ничего не стал отвечать, повернулся, глядел на тронувшуюся реку.
– Никак ты, дядька Захар! Здравствуй! – торопясь, к Захару почти подбежал его родственник Михайла, здоровый, розовощекий мужик лет сорока с непривычно взволвованным лицом.
– Здравствуй, здравствуй, Михайла, – отозвался Захар, протягивая руку и попыхивая папиросой, и тот стал сильно трясти Захару руку.
– А тебя, дядька Захар, с обеда ищут, сельсовет весь избегался, из района тарабанят, из области – тут такой огонь! Все полыхает! А потом слышу – дети орут: через речку кто-то сломя голову прет! Я схватил полушубок-то да сюда!
– Ты погоди, Михайла, ты по порядку, – остановил его Захар. – Что это так запузырилось кругом моей персоны? Чего надо-то?
– Да ты что, дядька Захар? – в наступавших легких сумерках глаза Михайлы замерцали изумлением; молод еще был мужик, и Захар, отметив это про себя, чуть нахмурился. – В самом деле не знаешь, что ль? Колька твой круг земли-то вот уже какой срок волчком крутится, какую-то мудреную штуковину промышляет. Ты что молчишь, дядька Захар?
– Вон оно какая потеха, – тяжело удивился Захар, чувствуя враз засаднившее сердце, бросая папиросу и тут же торопливо вытаскивая из пачки новую; Михайла поднес ему в сжатых ладонях защищенную от ветра спичку.
– Ну, Николай, может, и летает, а я кому с такой спешкой понадобился? – спросил Захар. – Летает… Может, зря все это, лучше о другом бы подумали по-хозяйски… Вон пол-России бурьяном взялось. Что ни село, то половина с заколоченными ставнями. Чего там, в небе-то, забыли? Летят, летят… Зачем?
– Как зачем? – растерялся Михайла. – Он, твой чертяка, герой на весь мир, а ты, дядька Захар, что, никаких касательств к нему не имеешь?
– А какие касательства? – угрюмо и недовольно спросил Захар. – Он летает, а я с какой стороны?
– Да ведь ты и есть отец родной! – еще больше изумился Михайла. – Без тебя его не было бы…
– Другого бы нашли, – проворчал Захар. – Тоже мне, геройство, чего-чего, а детей делать любой дурак горазд. Небось неправда… С какой стати Николай-то мой летает? Он по ученой части, а там все больше военные…
– Твой, твой Колька-то! – перебил его Михайла, возбужденный тем, что Николай Дерюгин, летавший сейчас черт знает в каких невообразимых далях, все-таки хоть неблизкая, да все ж таки родня ему, Михайле; он сейчас не понимал Захара и не мог понять, и даже был откровенно раздосадован поведением старика, его каким-то невероятным недовольством и мрачностью. «Ну, зверюка!» – ахал про себя Михайла, присматриваясь к Захару, а тот сопел, горбился, жадно, глубоко вдыхая табачный дым, затем опять повернулся в сторону реки, застыл. В синих вечерних сумерках середина реки ползла и шевелилась как живая; отдельные льдины с уханьем и треском выскакивали из общей массы торчком, рушились обратно; лед взламывался все ближе к берегам, и Захар редко помаргивал, глядя на ожившую реку, но видел он не тронувшийся, ползущий сплошной лентой лед и даже не противоположный, низкий берег, казалось, тоже шевелившийся. Была та минута, когда Захару не хотелось никого видеть рядом; это была, разумеется, радость, но радость настолько тягучая, непонятная, что ему с трудом удавалось удерживать в себе загустевший крик, но Захар, впрочем, не думал о своих ощущениях или чувствованиях. «Молодец, меньшун! Молодец, Колька! Молодец, Николай Дерюгин!» – говорил, вернее, думал он, почудилось ему на какое-то мгновение, что это он сам мчится сквозь метель и бурю; он словно сбросил с себя тяжесть лет и опять был молод, неутомим, здоров, но в то же время от этого душевного напряжения кольнуло у самого сердца, и боль тотчас разрослась, разбухла в груди тяжелым комом, и он еще больше выпрямился, боясь шевельнуться. «Ну, конец, что ли?» – спросил он почти спокойно, с пугающей ясностью; все было понятно и оттого не страшно. Он подождал, боль потихоньку отпускала, и скоро дальний берег, теперь уже почти совсем скрытый в предвечерней мгле, проступил ясно – Захар опять увидел непрерывно движущуюся ленту реки и услышал веселый, звонкий грохот ледохода.
– Дядька Захар, – тревожно спросил Михайла, – ты что?
– Ничего, Михайла, – отозвался он глухо. – Проскочило…
– А я даже испугался, – обрадовался Михайла. – Стоишь, вроде столбом закаменел. Что, дядька Захар, сердце, что ль, зашлось?
– Оно самое, видать, будь ты неладно, – признался Захар. – Ходишь-ходишь, вроде ничего, а потом и хватает, окаянное. Враз тебя стиснет, хоть караул кричи.
– Ну, пойдем, дядька Захар, пойдем. Хоть отдохнешь маленько с дороги-то, – заторопился Михайла. – Чую, недолго тебе тут быть, повлекут тебя ввысь…
– Какая там высь? – недовольно глянул на него Захар. – Пошли…
– Давай, мешок поднесу…
– Не мельтеши, Михайла, сам справлюсь, не умираю пока…
Михайла привел гостя в дом, прямо к накрытому уже столу, и вся семья, двое детей, белоголовый мальчик лет тринадцати и девочка лет десяти с прозрачными, смешливыми глазами, сама хозяйка, молодая полноватая баба, дожидались ужина; Захара повели за ситцевую занавеску вымыть руки, затем с оживлением усадили в переднем углу; в другой комнате вовсю трудился телевизор, и Михайла послал сына уменьшить звук; тот быстро вернулся на свое место и стал быстро есть, все время украдкой поглядывая на Захара.
Михайла налил в стаканы водки, гостю, себе и жене, придвинул поближе закуску – соленые рыжики, разваренную курятину, холодец.
– Ну, дядька Захар, с великим тебя праздником! – сказал, высоко подняв стакан, Михайла. – Кто бы мог надумать, твой сын Колька под самые звезды взметнулся! Только во сне и может приблазниться! Про фамилию Дерюгиных весь мир узнал!
– Выпьем, Михайла, ладно, – согласился Захар.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258 259 260 261 262 263 264 265 266 267 268
– Чего встал столбом? – сердито закричали ему с берега. – Беги, беги!
Не торопясь Захар вышел на берег, опустил заплечный мешок с инструментом на землю и, молчаливым кивком поздоровавшись с людьми, стал закуривать.
– Эка, старый хрыч, – услышал он чей-то молодой недоброжелательный голос, – годов уже под завяз, а ума, видать, так и не нажил, потом еще и люди за него страдай…
Говоривший, молодой парень лет восемнадцати, отбросил от себя жердину, выплюнул изжеванный окурок; Захар ничего не стал отвечать, повернулся, глядел на тронувшуюся реку.
– Никак ты, дядька Захар! Здравствуй! – торопясь, к Захару почти подбежал его родственник Михайла, здоровый, розовощекий мужик лет сорока с непривычно взволвованным лицом.
– Здравствуй, здравствуй, Михайла, – отозвался Захар, протягивая руку и попыхивая папиросой, и тот стал сильно трясти Захару руку.
– А тебя, дядька Захар, с обеда ищут, сельсовет весь избегался, из района тарабанят, из области – тут такой огонь! Все полыхает! А потом слышу – дети орут: через речку кто-то сломя голову прет! Я схватил полушубок-то да сюда!
– Ты погоди, Михайла, ты по порядку, – остановил его Захар. – Что это так запузырилось кругом моей персоны? Чего надо-то?
– Да ты что, дядька Захар? – в наступавших легких сумерках глаза Михайлы замерцали изумлением; молод еще был мужик, и Захар, отметив это про себя, чуть нахмурился. – В самом деле не знаешь, что ль? Колька твой круг земли-то вот уже какой срок волчком крутится, какую-то мудреную штуковину промышляет. Ты что молчишь, дядька Захар?
– Вон оно какая потеха, – тяжело удивился Захар, чувствуя враз засаднившее сердце, бросая папиросу и тут же торопливо вытаскивая из пачки новую; Михайла поднес ему в сжатых ладонях защищенную от ветра спичку.
– Ну, Николай, может, и летает, а я кому с такой спешкой понадобился? – спросил Захар. – Летает… Может, зря все это, лучше о другом бы подумали по-хозяйски… Вон пол-России бурьяном взялось. Что ни село, то половина с заколоченными ставнями. Чего там, в небе-то, забыли? Летят, летят… Зачем?
– Как зачем? – растерялся Михайла. – Он, твой чертяка, герой на весь мир, а ты, дядька Захар, что, никаких касательств к нему не имеешь?
– А какие касательства? – угрюмо и недовольно спросил Захар. – Он летает, а я с какой стороны?
– Да ведь ты и есть отец родной! – еще больше изумился Михайла. – Без тебя его не было бы…
– Другого бы нашли, – проворчал Захар. – Тоже мне, геройство, чего-чего, а детей делать любой дурак горазд. Небось неправда… С какой стати Николай-то мой летает? Он по ученой части, а там все больше военные…
– Твой, твой Колька-то! – перебил его Михайла, возбужденный тем, что Николай Дерюгин, летавший сейчас черт знает в каких невообразимых далях, все-таки хоть неблизкая, да все ж таки родня ему, Михайле; он сейчас не понимал Захара и не мог понять, и даже был откровенно раздосадован поведением старика, его каким-то невероятным недовольством и мрачностью. «Ну, зверюка!» – ахал про себя Михайла, присматриваясь к Захару, а тот сопел, горбился, жадно, глубоко вдыхая табачный дым, затем опять повернулся в сторону реки, застыл. В синих вечерних сумерках середина реки ползла и шевелилась как живая; отдельные льдины с уханьем и треском выскакивали из общей массы торчком, рушились обратно; лед взламывался все ближе к берегам, и Захар редко помаргивал, глядя на ожившую реку, но видел он не тронувшийся, ползущий сплошной лентой лед и даже не противоположный, низкий берег, казалось, тоже шевелившийся. Была та минута, когда Захару не хотелось никого видеть рядом; это была, разумеется, радость, но радость настолько тягучая, непонятная, что ему с трудом удавалось удерживать в себе загустевший крик, но Захар, впрочем, не думал о своих ощущениях или чувствованиях. «Молодец, меньшун! Молодец, Колька! Молодец, Николай Дерюгин!» – говорил, вернее, думал он, почудилось ему на какое-то мгновение, что это он сам мчится сквозь метель и бурю; он словно сбросил с себя тяжесть лет и опять был молод, неутомим, здоров, но в то же время от этого душевного напряжения кольнуло у самого сердца, и боль тотчас разрослась, разбухла в груди тяжелым комом, и он еще больше выпрямился, боясь шевельнуться. «Ну, конец, что ли?» – спросил он почти спокойно, с пугающей ясностью; все было понятно и оттого не страшно. Он подождал, боль потихоньку отпускала, и скоро дальний берег, теперь уже почти совсем скрытый в предвечерней мгле, проступил ясно – Захар опять увидел непрерывно движущуюся ленту реки и услышал веселый, звонкий грохот ледохода.
– Дядька Захар, – тревожно спросил Михайла, – ты что?
– Ничего, Михайла, – отозвался он глухо. – Проскочило…
– А я даже испугался, – обрадовался Михайла. – Стоишь, вроде столбом закаменел. Что, дядька Захар, сердце, что ль, зашлось?
– Оно самое, видать, будь ты неладно, – признался Захар. – Ходишь-ходишь, вроде ничего, а потом и хватает, окаянное. Враз тебя стиснет, хоть караул кричи.
– Ну, пойдем, дядька Захар, пойдем. Хоть отдохнешь маленько с дороги-то, – заторопился Михайла. – Чую, недолго тебе тут быть, повлекут тебя ввысь…
– Какая там высь? – недовольно глянул на него Захар. – Пошли…
– Давай, мешок поднесу…
– Не мельтеши, Михайла, сам справлюсь, не умираю пока…
Михайла привел гостя в дом, прямо к накрытому уже столу, и вся семья, двое детей, белоголовый мальчик лет тринадцати и девочка лет десяти с прозрачными, смешливыми глазами, сама хозяйка, молодая полноватая баба, дожидались ужина; Захара повели за ситцевую занавеску вымыть руки, затем с оживлением усадили в переднем углу; в другой комнате вовсю трудился телевизор, и Михайла послал сына уменьшить звук; тот быстро вернулся на свое место и стал быстро есть, все время украдкой поглядывая на Захара.
Михайла налил в стаканы водки, гостю, себе и жене, придвинул поближе закуску – соленые рыжики, разваренную курятину, холодец.
– Ну, дядька Захар, с великим тебя праздником! – сказал, высоко подняв стакан, Михайла. – Кто бы мог надумать, твой сын Колька под самые звезды взметнулся! Только во сне и может приблазниться! Про фамилию Дерюгиных весь мир узнал!
– Выпьем, Михайла, ладно, – согласился Захар.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258 259 260 261 262 263 264 265 266 267 268