– Сообщи, конечно, что можем задержаться, причину им знать необязательно. И не положено, – добавил он и засмеялся, коротко потирая руки в предвкушении предстоящего после тяжелой, нудной недельной тягомотины. – А теперь за работу, за работу!
Оставшись один, он несколько раз прошелся по небольшому удобному кабинету. На душе было спокойно и тихо, накоротке просмотренный регламент был составлен умело, с учетом периода затишья в мире и отъезда генсека в Завидово на активный отдых. Предстояло утверждение ряда кадровых перемещений на Украине и по ряду центральных областей, предварительно уже согласованных, был намечен прием секретаря одной из европейских компартий, настоял на этом неугомонный Суслов, затем знакомство с главными событиями текущего дня, короткое выступление перед редакторами центральных газет и журналов, тоже по настоятельному совету Михаила Андреевича… Так, затем Устинов, ну, опять денег будет просить, жаловаться на Косыгина. Ничего не поделаешь, придется соглашаться, честь и слава великой державы требует немалых жертв, сила – самая мудрая политика. Что бы там ни говорили, сильный всегда прав, данной истины еще никто не опроверг. Не в силе Бог, а в правде? Ха ха, придумано пещерными монахами, не получилась нормальная жизнь, вот и оправдание. И перед людьми не стыдно, и себя не в чем корить, философия на все времена. Конечно, в большой политике необходима предельная сдержанность и осторожность, хотя самая высшая осторожность должна зиждиться на силе, право силы – вот высшая и непререкаемая осторожность.
Он остановился и, словно впервые, подробно и с любопытством оглядел свой кабинет, стол, шкафы, двери, портрет Ленина, светильники, лампу и телефоны на столе; что то происходило, он давно не испытывал такого душевного подъема, ясности мысли и такого, несколько даже насмешливого взгляда на самого себя как бы со стороны. В конце концов, ничего особенного не произошло и не происходит, он в своем кремлевском кабинете, здесь до него перебывали многие – Ленин, Сталин, посиживал здесь и Никита Сергеевич Хрущев, ну, а теперь, как и полагается, сидит он. Что такого особенного? Просто не нужно чересчур задумываться. Не каждому дано породить великую идею, но каждый может внести в ее осуществление свою толику энергии. Величайшие империи создавались неусыпными трудами десятков и сотен безымянных поколений, и никто не знает, почему одни возвышались, а другие, вечные и неколебимые, рушились в одночасье. И помещение, надо думать, Ленин определил под свой кабинет не случайно, и сам Кремль встал здесь, конечно же, не случайно, да и Россия раскинулась на таких пространствах, спаяв своей энергией Европу с Азией, тоже не случайно – здесь присутствует особый смысл и замысел некоего творящего начала, управляющего жизнью и миром, и кто поручится, что завтра, продвинувшись в космос еще глубже, человек не столкнется с новыми, переворачивающими всю старую философию истинами? Странно, он никак не может сейчас припомнить, что на этом месте было здесь до Ленина, хотя ему определенно докладывали и объясняли, хорошо помнится старичок архивариус или кто то в том же роде, надо будет вновь поинтересоваться – не та становится голова.
Впрочем, о чем это я? Ах да, несомненно, Сталина нельзя было трогать, дорогой Никита Сергеевич слишком уж близко придвинулся к самому заповедному, к эпицентру, как сейчас говорят, все думал ручки погреть и не обжечься, пустился во все тяжкие, в гробокопатели переквалифицировался. Самое поганое дело, мертвых трогать нельзя, они никому не подсудны. Сами то они управляют оттуда, где их достать невозможно. Наш дорогой и любимый Иосиф Виссарионович умудрился и после смерти заставить плясать живых под свою дудку, грандиозный спектакль в его честь с подачи Никиты Сергеевича отгрохали, чуть планета с орбиты не сорвалась. И поэтому мудрость управлять заключается прежде всего в умении не вмешиваться в естественные процессы жизни, вот сейчас главная мудрость, чтобы к вечеру мой парикмахер Сеня не нализался по своему обыкновению и сделал бы мне прическу, хотя и здесь ничего объяснить толком нельзя. Давно пора его выгнать, а вот на тебе, привык к негоднику, трое детей, жалко. И Стас давно на него зуб точит, а где гарантия, что другой окажется трезвенником? Все парикмахеры, должно быть, пьют… Пусть пьяница, зато подлинный мастер, артист, сразу на десять лет молодеешь…
День покатился и неумолимо втянул Леонида Ильича в привычный ритм, замелькали знакомые приветливые лица, зашелестели бумаги, и он, по прежнему живущий внутренним ощущением и ожиданием конца работы и приближения вечера, тотчас, по многолетней привычке, разделился как бы на два разных и непохожих один на другого человека. Один оставался ушедшим в самую сокровенную, заповедную и запретную для других глубину и как бы безмолвно и неощутимо для других затаившимся там, но именно он, этот тайный человек в нем, и был главным смыслом и сутью всего его существа, именно он таил в себе радость и таинство чувственной, физической жизни, ради чего только и стоило бороться и побеждать.
Второй же с приветливой готовностью отвечал на расспросы о самочувствии, привычно делая вид, что все понимает и во всем разбирается, старался вникнуть в самые сложные проблемы и внимательно, с явной заинтересованностью выслушивал объяснения, тут же забывая их смысл и суть.
Вернувшись после короткого визита на Старую площадь, с полуофициальной встречи, почему то не запланированной заранее, с лидерами двух африканских стран, он еще больше оживился и в близком предвкушении свободы приказал неотступно сопровождавшему его Казьмину пригласить парикмахера, но помощник доложил о только что подъехавшем Андропове, и первый в нем человек, глубинный, скрытый, уже почти вступивший в свои права, тотчас стушевался. Андропову нельзя было отказывать, он имел негласное право приходить, когда ему вздумается и без предварительного доклада и согласования. Невольно выдавая тайное недовольство, Леонид Ильич, едва поздоровавшись, тотчас закурил, и распорядитель и глава могущественнейшего в мире ведомства тотчас отметил это про себя и сказал:
– Я буквально на одну минутку, Леонид Ильич. У вас нет никаких претензий к службе безопасности? Нет ли пожеланий или замечаний?
Изобразив некоторую задумчивость, глава государства почти растрогался. «Ишь ты, какой заботливый, – подумал он. – С чего бы? Занятно, занятно, дальний подъезд, по своему обыкновению, выбрал многомудрый Юрий Владимирович, не иначе опять бочку покатит на бедного Мишу или скорее уж на Щелокова…»
Не спеша, с явным удовольствием вдыхая душистый дым, глава государства неопределенно шевельнул кистями рук, изрек многозначительное «гм» и в ожидании дальнейшего с легкой иронией поглядел на нежданного посетителя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112