Право, Сергей Романович сам не знал, почему его потянуло к старому храму, – в Москве было немало мест, где бы его горячо приветили; он просто почувствовал в самом себе какой то предел, что то случилось, и он не мог переступить пролегшую в его душе заповедную черту, в нем вдруг словно надломился главный стержень, и он два дня лежал навзничь на старой тахте, вспоминал забытые запахи, звуки и, упершись глазами в потолок, перебирал в голове всю свою прежнюю жизнь, начиная со смерти матери, заглядывая порой и в еще более давние времена, и Настуся, обрадованная его появлением, старалась под любым предлогом заглянуть к нему, принести чаю, о чем либо спросить, пожаловаться на свои многочисленные хвори и напомнить о его обещании пристроить ее в какой нибудь дом призрения для стариков. Занятый своим, он почти не слышал и не замечал ее, и она никогда не обижалась, – она была странным существом, уже давно привыкшим жить незаметно не только для других, но и для самой себя, – ее присутствие было нелегко сразу обнаружить и в небольшой комнатенке, и Сергей Романович всегда испытывал некоторую растерянность, неожиданно сталкиваясь с нею, казалось бы, в пустом пространстве, где нибудь у стены, возникающей в каком нибудь уголку или даже сидящей за столом, – он бы мог поклясться, что секундой раньше ее там не было и не могло быть. Это было московской особенностью, выработанной именно у русских старушек необходимостью жить незаметно, не напоминать лишний раз о занимаемой ими драгоценной жилплощади и не раздражать своим присутствием других – и своих родственников, и всемогущих домоуправов, жэковских слесарей и плотников, участковых милиционеров, соседей, с упорством ожидающих освобождения желанной жилплощади; Сергей Романович, устав от своих мыслей и все так же лежа на спине на второй день к вечеру после своего возвращения, думал именно о судьбах московских стариков и старушек. Он понимал, что уходит от главного, но его зацепило; с некоторых пор он ведь и сам старался жить как можно незаметнее и давно стал похожим на ту же Настусю, – вот и все объяснение.
Он усмехнулся своему сравнению, – Настуся не могла даже в мыслях кого нибудь ограбить, здесь причина явно иная. Просто в таком чудовищном городе, как Москва, даже младенцы стали появляться на свет Божий с одинаковыми, стертыми лицами, а уж о лицах в старости, особенно после неудачной жизни, и говорить нечего. Это закон усреднения, действующий во всяком чудовищно разросшемся городе, иначе и быть не может, в противном случае и сам такой город не сможет существовать.
Какое то движение отвлекло его внимание; он скосил глаза и вначале ничего не увидел, хотя безошибочно определил присутствие рядом в комнате постороннего.
– Настуся?
Послышался чуть уловимый шорох совсем в другом месте, и он, повернув голову, различил почти слившуюся со стеной незнакомую невысокую фигуру, и уже только потом проступило знакомое лицо. Приглушенно кашлянув, Настуся изобразила улыбку и сказала:
– Я, я, Сережа… там тебя к телефону, что сказать то? Женский голос, она уже раза два или три звонила, Марией Николаевной называется, важное дело, говорит. Пусть мне, говорит, позвонит, он мой номер должен помнить.
– Ну, Настуся, ты же знаешь, меня нет, я в командировке, – недовольно сказал Сергей Романович, приподнимаясь, и от укоризны, прозвучавшей в его голосе, Настуся стала еще незаметнее, стала как бы на глазах растворяться в пространстве или сливаться со стеной, на фоне которой стояла, – ему стало жалко старушку и неудобно перед нею, и он отвел глаза.
– Я так и отвечаю, Сереженька, – заторопилась Настуся, – нету его, мол, в отъезде, а где, не помню, он мне не докладывает, дело молодое, что ему, говорю, пока то еще не переиграло, не монах, говорю… Я…
– Спасибо, спасибо, Настуся, – остановил старушку Сергей Романович, по прежнему жалея ее, и, чтобы окончательно успокоить и показать, что он и не думал сердиться, попросил сварить по чашечке кофе, и затем они сидели на кухне, и Настуся совсем преобразилась. Пахло крепким кофе и свежим лимоном, Настуся с торжеством извлекла из холодильника остатки торта, принесенного ей в подарок Сергеем Романовичем, и получилось целое пиршество, – сам хозяин даже непривычно погрустнел.
– Мама вспомнилась, – сказал он в ответ на расспросы старушки. – Я ее совсем стал забывать. Нехорошо что то…
– Грех, грех, – согласилась с ним и Настуся, осторожно отхлебывая дымящийся горячий кофе. – Только ты сам себя не терзай, Сереженька, покойные матери по всякому пустомыслию не приходят, они в свой час и срок объявляются, когда совсем уж невмоготу… Ты радуйся, значит, ровно твоя жизнь выстраивается…
Он с удивлением и пристально взглянул на нее, словно впервые увидел, и, встретив незнакомый, умный взгляд, растерянно улыбнулся.
– Вероятно, так, Настуся, – сказал он. – Хочу на кладбище съездить, цветов отвезти, все никак времени не выберу…
– А ты, Сереженька, выбери, выбери, все брось и выбери, – подхватила Настуся, окончательно оживляясь. – Как она тебя любила, Боже ты мой праведный, так ведь и не приняла ее душа никого больше, а ведь совсем молоденькой, в самой поре осталась, как Роман Андреевич, твой отец, в сорок первом сгинул… Знаешь, Сереженька, ты очень на него похож…
– Скажи, Настуся, – попросил Сергей Романович, останавливая старушку, – правда ли, что у нас в роду чуть ли не какие то князья были, древней древней крови, чуть ли не…
– Что ты, что ты, Сереженька! – испуганно замахала на него Настуся, отодвигая от себя тарелочку с кусочком торта. – Как можно в такое время! Мы с твоей матерью и заикнуться боялись про такие дела, как можно! Господь даст, придет время, все на свои места встанет, а сейчас…
– Настуся, ну полно, полно, мы же одни…
– Пережил бы с наше, по другому глядел бы, Сереженька, – вздохнула Настуся. – Окаянное время нам пришлось прожить – куда! И отец твой от того же корня оказался, где то там, еще до Алексея Михайловича, разделились, а потом, вишь, опять сошлись… Да ты погляди на себя в зеркало, разве такая порода ни за что, ни про что, с болотной кочки выводится? Чуть ли не к Шуйским да Лопатиным выходит, а то и еще дальше…
– Дальше то вроде бы и некуда, – задумчиво сказал Сергей Романович. – То то я подчас каких то чертей в себе начинаю чувствовать, так и норовят что нибудь выкинуть, мир удивить…
– Господь с тобой, Сереженька, – окончательно перепугалась Настуся. Они еще посидели и поговорили о разных пустяках, и в этот же день к вечеру Сергей Романович уже был у обрадованной вдовы Марии Николаевны Михельсон за столом, оказавшимся уже накрытым к его приходу, и, потягивая коньяк, слушал щедрые и бесконечные московские новости, а сама хозяйка, любуясь на стоявшие в вазе свежие розы, принесенные гостем, неожиданно вспомнила что то полузабытое и приятное и осторожно поднесла к глазам платочек.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112