время от времени, обычно в те редкие часы, когда сама Ксения была свободна и дома, на нее снисходило вдохновение, она звала Устиныо Прохоровну, и они вдвоем начинали разбирать завалы в кладовой, сортировали накопившееся иногда за три четыре месяца, вслух читали наиболее страстные, сумасшедшие признания в любви. Бывало, что из какой нибудь невзрачной коробочки, вместе с запиской с отчаянной мольбой о взаимности или хотя бы о коротком ответе, выпадала безделица вроде старинного алмазного браслета или изумрудного кулона с золотой или платиновой цепочкой; встречались камеи и кольца дивной работы, попадалась и финифть, и даже китайский фарфор, и лаковые миниатюры. Однажды в тяжелом, объемистом пакете, который Устинья Прохоровна распаковывала с кряхтением и долго переворачивала и ворчала, они обнаружили украшенную драгоценными каменьями и старинным червонным золотом Библию и записку со смиренной просьбой найти такую то страницу и прочитать. Решив удовлетворить скромную просьбу щедрого незнакомца, неведомого им профессора Клиничева Всеволода Всеволодовича, прилагавшего к подарку и свой телефон, они весь вечер читали «Песню песней» премудрого и любвеобильного Соломона, и сама Ксения настолько увлеклась, что к седьмой песне, особо отмеченной щедрым поклонником, даже постаралась подобрать мотив и на разные лады пропела: «…округление бедер твоих как ожерелье, а живот твой – круглая чаша, в которой не истощается ароматное вино… и мандрагоры уже пустили благовоние, и у дверей наших всякие превосходные плоды, новые и старые…»
Несмотря на солидный возраст, женщина весьма возбудимая и эмоциональная, Устинья Прохоровна вскоре стала подтягивать, безбожно фальшивя, а затем долго допытывалась у Ксении о неведомых мандрагорах.
– Надо же, в животе одно вино, – говорила она, осуждающе качая головой. – Видать, пьяница и распутник писал… мандрагоры тебе какие то…
– Ах, баба Устя, – неожиданно грустно вздохнула Ксения. – Хранительница ты моя родная… Мандрагоры… не знаю, к сожалению, не встречались! Очевидно, нечто ароматное и возбуждающее. И все таки лучше молодое и новое, чем старое и давно приевшееся. Премудрый Соломон споткнулся здесь на левую ногу…
Пристально и долго поглядев поверх очков, Устинья Прохоровна тоже вздохнула, как то сникла и долго поправляла большой седой пучок на голове.
– Ах, Ксюшка, Ксюшка! – сказала она просто и сожалеюще. – Мужа тебе надо. Доброго русского мужика, а не заморского мандрагору! Хоть ты и великая, и трагическая, как брешут газетки, а я тебя лучше знаю. Вон, говорят, тебе скоро самую народную пришпилят, ну, и что? Бабье то в себе никуда не денешь, бабье то в тебе тоскует, гложет душу и вопиет отчаянно! Дай, дай – требует! Слышишь? Тут одноразовой пайкой не насытишься, тут надо, чтоб под ногой земля была и сегодня, и завтра, днем тебе и ночью чтоб была! Чтоб в любой час припасть к ней и забыться, успокоиться, затрепетать от ее тяжести! А то ведь этот козел Задунайский не отстанет, я все на него гляжу в телевизор, гадаю… Такие цыганистые мужички злопамятные, коли что – со свету сживет, роли ты у него хорошей не получишь. У у, знаю я таких! А чего он, старый шибздик, добивается от тебя? Одного! Сама знаешь чего! Сколько уже от его выкрутасов плакала? На той неделе даже из театра надумала уходить…
– Ну, баба Устя, тут ты ошибаешься, – сказала Ксения, неожиданно встрепенулась, и глаза ее холодно сверкнули. – Тут совсем другой коленкор… Да мы еще и посмотрим, кто на ком крест поставит! Ну что ты такое говоришь? – сердито добавила она, тут же словно запнулась, полыхнула глазами, опомнилась и опала, изображая некое милое смущение, хотя проницательную старую женщину провести было невозможно. Устинья Прохоровна сама безошибочно определяла момент, когда нужно было поверить и подыграть, а когда и рассердиться, и сейчас она сочла нужным верить и сочувствовать; последнее время она никак не могла разгадать, чем так серьезно встревожена ее питомица, что с ней происходит, что от нее скрывает, и томилась от неизвестности.
И она не ошиблась. Ксения, что то напевая вполголоса, подошла к своему письменному столу красного дерева, с множеством ящичков и на самой столешнице, и в боковых тумбочках, отделанных нежнейшей финифтью и медными запорами и ручками; стол стоял тут же в гостиной, в просторном фонаре, отделенном от общего пространства комнаты бамбуковой занавеской от потолка до пола. Нерешительно, явно поколебавшись, Ксения села к столу и некоторое время напряженно, хотя и с отсутствующим лицом, думала, затем, притронувшись к одному из внутренних, потаенных углублений в верхнем правом ящичке, надавила и повернула еле заметный выступ, глубоко утопив его в гнезде. Послышался нежный мелодичный звон – потайной механизм в чреве стола сыграл три такта «Венского вальса», и в руках у Ксении оказалась небольшая, слоновой кости, отделанная перламутром шкатулка. Она выскользнула откуда то из под столешницы, из тайничка, и Ксения стала задумчиво перебирать ее содержимое. Здесь было сапфировое, старой работы, ожерелье, отделанное алмазами и платиной, браслет с тремя крупными бриллиантами в россыпи изумрудов, несколько старинных перстней, все с теми же дорогими и редкими по красоте и величине камнями, и уникальная брошь с крупным, темным, почти черной воды бриллиантом в магическом узоре плодородия, выложенном, в свою очередь, из девяноста девяти бриллиантов чистейшей голубизны и прозрачности, прочно втиснутых в платиновые гнезда, и тридцати трех сапфиров, придающих величественной, холодной жизни бриллианта мистическую и таинственную силу прорицания.
Стоило повернуть брошь под определенным углом и присмотреться, как тотчас таинственный узор оживал и превращался в движущихся по кругу солнца змей, магическим и безжалостным сапфировым блеском наполнялись их глаза. Именно эта безделка, способная свести с ума любого знатока и собирателя редкостей, невольно притягивала взгляд Ксении, она время от времени откладывала ее, занимаясь другими вещицами, но всякий раз, словно спохватываясь, обращала глаза к загадочному узору броши – она любила ее и тайно боялась. Чутье подсказывало ей, что в этом глубоком, внутренне беспокойном, постоянно играющем своим особым светом узоре заключена и ее судьба. Она могла всматриваться в завораживающую игру дорогих камней бесконечно, приходя почти в сомнамбулическое состояние, в ней зарождался и всю ее захватывал особый мотив, она погружалась в свою внутреннюю жизнь, она ощущала мистическую тайну черного камня, напоминавшего и величиной, и формой пристальное человеческое око, – поворачивая брошь на уровне своих глаз, она как бы оживляла драгоценный узор.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112
Несмотря на солидный возраст, женщина весьма возбудимая и эмоциональная, Устинья Прохоровна вскоре стала подтягивать, безбожно фальшивя, а затем долго допытывалась у Ксении о неведомых мандрагорах.
– Надо же, в животе одно вино, – говорила она, осуждающе качая головой. – Видать, пьяница и распутник писал… мандрагоры тебе какие то…
– Ах, баба Устя, – неожиданно грустно вздохнула Ксения. – Хранительница ты моя родная… Мандрагоры… не знаю, к сожалению, не встречались! Очевидно, нечто ароматное и возбуждающее. И все таки лучше молодое и новое, чем старое и давно приевшееся. Премудрый Соломон споткнулся здесь на левую ногу…
Пристально и долго поглядев поверх очков, Устинья Прохоровна тоже вздохнула, как то сникла и долго поправляла большой седой пучок на голове.
– Ах, Ксюшка, Ксюшка! – сказала она просто и сожалеюще. – Мужа тебе надо. Доброго русского мужика, а не заморского мандрагору! Хоть ты и великая, и трагическая, как брешут газетки, а я тебя лучше знаю. Вон, говорят, тебе скоро самую народную пришпилят, ну, и что? Бабье то в себе никуда не денешь, бабье то в тебе тоскует, гложет душу и вопиет отчаянно! Дай, дай – требует! Слышишь? Тут одноразовой пайкой не насытишься, тут надо, чтоб под ногой земля была и сегодня, и завтра, днем тебе и ночью чтоб была! Чтоб в любой час припасть к ней и забыться, успокоиться, затрепетать от ее тяжести! А то ведь этот козел Задунайский не отстанет, я все на него гляжу в телевизор, гадаю… Такие цыганистые мужички злопамятные, коли что – со свету сживет, роли ты у него хорошей не получишь. У у, знаю я таких! А чего он, старый шибздик, добивается от тебя? Одного! Сама знаешь чего! Сколько уже от его выкрутасов плакала? На той неделе даже из театра надумала уходить…
– Ну, баба Устя, тут ты ошибаешься, – сказала Ксения, неожиданно встрепенулась, и глаза ее холодно сверкнули. – Тут совсем другой коленкор… Да мы еще и посмотрим, кто на ком крест поставит! Ну что ты такое говоришь? – сердито добавила она, тут же словно запнулась, полыхнула глазами, опомнилась и опала, изображая некое милое смущение, хотя проницательную старую женщину провести было невозможно. Устинья Прохоровна сама безошибочно определяла момент, когда нужно было поверить и подыграть, а когда и рассердиться, и сейчас она сочла нужным верить и сочувствовать; последнее время она никак не могла разгадать, чем так серьезно встревожена ее питомица, что с ней происходит, что от нее скрывает, и томилась от неизвестности.
И она не ошиблась. Ксения, что то напевая вполголоса, подошла к своему письменному столу красного дерева, с множеством ящичков и на самой столешнице, и в боковых тумбочках, отделанных нежнейшей финифтью и медными запорами и ручками; стол стоял тут же в гостиной, в просторном фонаре, отделенном от общего пространства комнаты бамбуковой занавеской от потолка до пола. Нерешительно, явно поколебавшись, Ксения села к столу и некоторое время напряженно, хотя и с отсутствующим лицом, думала, затем, притронувшись к одному из внутренних, потаенных углублений в верхнем правом ящичке, надавила и повернула еле заметный выступ, глубоко утопив его в гнезде. Послышался нежный мелодичный звон – потайной механизм в чреве стола сыграл три такта «Венского вальса», и в руках у Ксении оказалась небольшая, слоновой кости, отделанная перламутром шкатулка. Она выскользнула откуда то из под столешницы, из тайничка, и Ксения стала задумчиво перебирать ее содержимое. Здесь было сапфировое, старой работы, ожерелье, отделанное алмазами и платиной, браслет с тремя крупными бриллиантами в россыпи изумрудов, несколько старинных перстней, все с теми же дорогими и редкими по красоте и величине камнями, и уникальная брошь с крупным, темным, почти черной воды бриллиантом в магическом узоре плодородия, выложенном, в свою очередь, из девяноста девяти бриллиантов чистейшей голубизны и прозрачности, прочно втиснутых в платиновые гнезда, и тридцати трех сапфиров, придающих величественной, холодной жизни бриллианта мистическую и таинственную силу прорицания.
Стоило повернуть брошь под определенным углом и присмотреться, как тотчас таинственный узор оживал и превращался в движущихся по кругу солнца змей, магическим и безжалостным сапфировым блеском наполнялись их глаза. Именно эта безделка, способная свести с ума любого знатока и собирателя редкостей, невольно притягивала взгляд Ксении, она время от времени откладывала ее, занимаясь другими вещицами, но всякий раз, словно спохватываясь, обращала глаза к загадочному узору броши – она любила ее и тайно боялась. Чутье подсказывало ей, что в этом глубоком, внутренне беспокойном, постоянно играющем своим особым светом узоре заключена и ее судьба. Она могла всматриваться в завораживающую игру дорогих камней бесконечно, приходя почти в сомнамбулическое состояние, в ней зарождался и всю ее захватывал особый мотив, она погружалась в свою внутреннюю жизнь, она ощущала мистическую тайну черного камня, напоминавшего и величиной, и формой пристальное человеческое око, – поворачивая брошь на уровне своих глаз, она как бы оживляла драгоценный узор.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112