Город с каждым часом все более успокаивался и затихал. Неожиданно, едва он пересек Садовое кольцо с непрерывно бегущими по нему цепочками автомобильных огней, в лицо ему пахнуло свежестью, тотчас упал веселый ветерок и в небе негромко прогрохотало. Он взглянул на часы и удивился. Время подбиралось к полуночи. Он тут же приказал себе успокоиться – он уже был у цели. Остановившись под одной из арок, он подождал. Отдаленный гул машин ему не мешал – гроза шла где то стороной, и он услышал тишину ночного города, она подтверждала его решимость и успокаивала. Он верил ночной тишине – вокруг было безлюдно и спокойно. Он прошел еще немного по Садовому, нырнул в знакомую арку, двором прошел в нужный переулок – во дворе было темно, и он увидел высокие, искрящиеся звезды. Остановившись у черной, вот уже много лет наглухо запертой двери, он, прислушиваясь, помедлил, затем как то необычайно легко тяжелая дверь, со множеством врезанных в нее в разные времена и многослойно закрашенных замков, приоткрылась. Затхло потянуло подвалом, гнилью, кошками, пыльной паутиной; Сергей Романович проскользнул в приоткрывшуюся щель, и дверь встала на свое место. И сразу же в темном дворе произошло какое то таинственное движение, в разных его углах мелькнули смутные тени, и все вновь успокоилось.
Поднявшись на шестой этаж и остановившись перед знакомой дверью, Сергей Романович прислушался; на лестничной площадке тускло светила лампочка, затянутая проволочной сеткой, – полуночная тишина успокаивала. Его не ждали, хотя он и думал, что ему обрадуются – в этом он мог не сомневаться. Дурманящая нега отдалась в затвердевших, напрягшихся ногах, во всем теле; он достал ключи, в последний момент передумал и потянулся к тусклой кнопке звонка. И сразу же отдернул руку. Откуда то сверху послышались веселые голоса, кто то упомянул нелестным словом домоуправление, опять испортившийся лифт, далее до Сергея Романовича дошел звук сочного поцелуя и женский податливый смешок, и дальнейшее уже не представляло выбора – внизу тоже хлопнула дверь и пробубнил что то недовольное голос вахтерши. Сергей Романович быстро открыл дверь ключом, беззвучно прикрыл ее за собой, придерживая внутреннюю пуговку замка, чтобы он не слишком громко щелкнул. Он прижался спиной к двери, затаился – мимо, сдерживая голоса, прошли сначала сверху, затем проследовала, очевидно, уже пожилая, запоздавшая пара снизу. Сергей Романович подождал еще немного и, осуждая про себя беспечность двух женщин, так и не позаботившихся, несмотря на его советы, о дополнительных запорах на входной двери, ощупью пересек прихожую, особенно остерегаясь у дверей в камору Устиньи Прохоровны и на кухню, и, остановившись у полуоткрытой двери в гостиную, вновь прислушался; мелькнула мысль о сумасшествии. Он скользнул в дверь и двинулся вдоль стены к фонарю со старинным письменным столом: он должен был уничтожить черный камень, предотвратить исходящую от него опасность для самого дорогого человека – для женщины, готовящейся стать матерью его ребенка. В следующую минуту он с трудом удержал крик и крепко прижался похолодевшей спиной к стене, – сердце оборвалось, мучительный звон словно разорвал голову; уже понимая, что опоздал, и теряя всякий контроль над собой, он бросился к светлевшему между круглым столом и диваном очертанию какого то длинного предмета, уже безошибочно зная, что это такое, и все равно не веря и не соглашаясь.
Он изломанно, словно во сне, опустился на колени, протянул непослушную, почти ледяную руку. Тело Ксении давно остыло и уже начало деревенеть, волосы на затылке слиплись от крови, подсохшей и взявшейся коркой, – удар был профессионален и точен. По прежнему замедленно, как в кошмарном сне, Сергей Романович отодвинулся, – тут же неподалеку лежала и Устинья Прохоровна, светлея маленьким старушечьим лицом, с растрепанными редкими волосенками, без своего обычного платочка на голове. И вторично он почти потерял сознание, затылок и глаза тронула нежная изморозь; он опоздал, и нужно было действовать молниеносно, здесь побывал кто то куда почище примитивного грабителя. Вдруг вспомнилась Мария Николаевна, ее последние слова, – пожалуй, назад через дверь ему уже не выйти, все уже перекрыто, можно было лишь выпрыгнуть из окна и подвести черту. И как это бывает в преддверии последнего шага, в нем тотчас сработал некий защитный механизм, вспыхнула и в одно мгновение высветилась вся прежняя, чуть ли не с пеленок, жизнь, и мать, и университет, и первая девушка, и пророчество отца Арсения, и страх Ксении… «Обол, Обол! – прозвенел в нем высокий, рвущийся незнакомый голос, хотя это беззвучно выкрикнул в запоздалом прозрении он сам. – Обол, сука!» И тогда в нем что то окончательно сместилось, на него рухнуло непривычное чувство полнейшего освобождения, и прежде всего от самого себя, – времени больше не оставалось, в любую минуту могли взломать дверь – он уже ощущал рядом присутствие чужой, враждебной силы, добычу уже затравили и теперь только ожидали удобного момента.
Почти парализованный, он все никак не решался сдвинуться с места; он чувствовал на себе застывший взгляд Ксении и непомерным, тупо отдавшимся в мозгу усилием воли встал, прошел в спальню, сорвал с кровати какое то покрывало и накинул его на убитых женщин. Ему сразу стало легче; не зажигая света, он прошел к старинному письменному столу в фонаре – здесь явно чего то искали и не успели привести все в надлежащий порядок. Отодвинув штору, он присмотрелся – на противоположной стороне улицы, неровно покачиваясь, горел фонарь, отбрасывая широкое пятно света на тротуар и на проезжую часть улицы, – было совсем безлюдно, город словно вымер. И тогда он спиной ощутил на себе неподвижный, уже знакомый взгляд и не обернулся. «Не смей! – сказал он себе. – Ты ведь и сам уже умер, тебе нельзя стало жить, и ты умер. Выполни последнее, а дальше…»
Сдерживаясь, он судорожно всхлипнул, он ведь даже и предположить не мог, что люди до такой степени подлы, – почти непреодолимое желание распахнуть окно и ринуться вниз захлестнуло его. Одно мгновение – и все кончится. Только они там за дверью, на лестничной площадке, пожалуй, именно этого и ждут; от неожиданного слепого всплеска ненависти у него задергались губы. Нет, сказал он себе, такого подарка они не получат, память единственной настоящей женщины, встретившейся ему в жизни, он не осквернит и не даст осквернить, он пройдет все до конца. За что они так, что они с Ксенией сделали…
Он стал лихорадочно ощупывать старинный стол со множеством ящичков, декоративно отделанных затейливой резьбой по красному и черному дереву; он почти сразу нащупал нужную деталь, нажал на еле заметный даже на ощупь выступ и сразу же услышал тихое шуршание в тайном и темном чреве стола, и в еще более сгустившейся тишине прозвучала уже знакомая музыка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112
Поднявшись на шестой этаж и остановившись перед знакомой дверью, Сергей Романович прислушался; на лестничной площадке тускло светила лампочка, затянутая проволочной сеткой, – полуночная тишина успокаивала. Его не ждали, хотя он и думал, что ему обрадуются – в этом он мог не сомневаться. Дурманящая нега отдалась в затвердевших, напрягшихся ногах, во всем теле; он достал ключи, в последний момент передумал и потянулся к тусклой кнопке звонка. И сразу же отдернул руку. Откуда то сверху послышались веселые голоса, кто то упомянул нелестным словом домоуправление, опять испортившийся лифт, далее до Сергея Романовича дошел звук сочного поцелуя и женский податливый смешок, и дальнейшее уже не представляло выбора – внизу тоже хлопнула дверь и пробубнил что то недовольное голос вахтерши. Сергей Романович быстро открыл дверь ключом, беззвучно прикрыл ее за собой, придерживая внутреннюю пуговку замка, чтобы он не слишком громко щелкнул. Он прижался спиной к двери, затаился – мимо, сдерживая голоса, прошли сначала сверху, затем проследовала, очевидно, уже пожилая, запоздавшая пара снизу. Сергей Романович подождал еще немного и, осуждая про себя беспечность двух женщин, так и не позаботившихся, несмотря на его советы, о дополнительных запорах на входной двери, ощупью пересек прихожую, особенно остерегаясь у дверей в камору Устиньи Прохоровны и на кухню, и, остановившись у полуоткрытой двери в гостиную, вновь прислушался; мелькнула мысль о сумасшествии. Он скользнул в дверь и двинулся вдоль стены к фонарю со старинным письменным столом: он должен был уничтожить черный камень, предотвратить исходящую от него опасность для самого дорогого человека – для женщины, готовящейся стать матерью его ребенка. В следующую минуту он с трудом удержал крик и крепко прижался похолодевшей спиной к стене, – сердце оборвалось, мучительный звон словно разорвал голову; уже понимая, что опоздал, и теряя всякий контроль над собой, он бросился к светлевшему между круглым столом и диваном очертанию какого то длинного предмета, уже безошибочно зная, что это такое, и все равно не веря и не соглашаясь.
Он изломанно, словно во сне, опустился на колени, протянул непослушную, почти ледяную руку. Тело Ксении давно остыло и уже начало деревенеть, волосы на затылке слиплись от крови, подсохшей и взявшейся коркой, – удар был профессионален и точен. По прежнему замедленно, как в кошмарном сне, Сергей Романович отодвинулся, – тут же неподалеку лежала и Устинья Прохоровна, светлея маленьким старушечьим лицом, с растрепанными редкими волосенками, без своего обычного платочка на голове. И вторично он почти потерял сознание, затылок и глаза тронула нежная изморозь; он опоздал, и нужно было действовать молниеносно, здесь побывал кто то куда почище примитивного грабителя. Вдруг вспомнилась Мария Николаевна, ее последние слова, – пожалуй, назад через дверь ему уже не выйти, все уже перекрыто, можно было лишь выпрыгнуть из окна и подвести черту. И как это бывает в преддверии последнего шага, в нем тотчас сработал некий защитный механизм, вспыхнула и в одно мгновение высветилась вся прежняя, чуть ли не с пеленок, жизнь, и мать, и университет, и первая девушка, и пророчество отца Арсения, и страх Ксении… «Обол, Обол! – прозвенел в нем высокий, рвущийся незнакомый голос, хотя это беззвучно выкрикнул в запоздалом прозрении он сам. – Обол, сука!» И тогда в нем что то окончательно сместилось, на него рухнуло непривычное чувство полнейшего освобождения, и прежде всего от самого себя, – времени больше не оставалось, в любую минуту могли взломать дверь – он уже ощущал рядом присутствие чужой, враждебной силы, добычу уже затравили и теперь только ожидали удобного момента.
Почти парализованный, он все никак не решался сдвинуться с места; он чувствовал на себе застывший взгляд Ксении и непомерным, тупо отдавшимся в мозгу усилием воли встал, прошел в спальню, сорвал с кровати какое то покрывало и накинул его на убитых женщин. Ему сразу стало легче; не зажигая света, он прошел к старинному письменному столу в фонаре – здесь явно чего то искали и не успели привести все в надлежащий порядок. Отодвинув штору, он присмотрелся – на противоположной стороне улицы, неровно покачиваясь, горел фонарь, отбрасывая широкое пятно света на тротуар и на проезжую часть улицы, – было совсем безлюдно, город словно вымер. И тогда он спиной ощутил на себе неподвижный, уже знакомый взгляд и не обернулся. «Не смей! – сказал он себе. – Ты ведь и сам уже умер, тебе нельзя стало жить, и ты умер. Выполни последнее, а дальше…»
Сдерживаясь, он судорожно всхлипнул, он ведь даже и предположить не мог, что люди до такой степени подлы, – почти непреодолимое желание распахнуть окно и ринуться вниз захлестнуло его. Одно мгновение – и все кончится. Только они там за дверью, на лестничной площадке, пожалуй, именно этого и ждут; от неожиданного слепого всплеска ненависти у него задергались губы. Нет, сказал он себе, такого подарка они не получат, память единственной настоящей женщины, встретившейся ему в жизни, он не осквернит и не даст осквернить, он пройдет все до конца. За что они так, что они с Ксенией сделали…
Он стал лихорадочно ощупывать старинный стол со множеством ящичков, декоративно отделанных затейливой резьбой по красному и черному дереву; он почти сразу нащупал нужную деталь, нажал на еле заметный даже на ощупь выступ и сразу же услышал тихое шуршание в тайном и темном чреве стола, и в еще более сгустившейся тишине прозвучала уже знакомая музыка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112