Один из подносов, с головой и двумя задними окороками, был водружен на главный стол перед самим главою государства, и искусно приготовленная, напичканная изысканнейшими приправами дичь тотчас приятно защекотала ноздри гостей; хозяйка радостно воодушевилась, и Брежнев, вооружившись ножом и вилкой, отвалил от окорока изрядный ломоть и в первую очередь, под одобрительный и медоточивый гул зала, щедро оделил именно виновницу торжества, затем свою соседку слева. Послышались новые ахи и восторги, зашептались, что так и положено по охотничьему закону – за столом и должен хозяйничать и распоряжаться сам добытчик – и что Леонид Ильич сейчас просто великолепен и даже гениален. И только один Соколов Волчек, оскалив длинные прокуренные зубы, неизвестно почему почти по змеиному прошипел:
– Горлышко… а?
Мрачного злопыхательства раздражительного песенника, разумеется, никто, даже сидевшие с ним рядом, не захотели услышать. Отделив еще несколько порций от окорока и одарив ими наиболее выдающихся людей, Леонид Ильич одним неуловимым движением бровей переместил поднос с дичью на отдельный разделочный столик, где над ним тотчас захлопотали официанты; сам же удачливый охотник тотчас повернулся к своей обворожительной соседке – она притягивала его неудержимо. И Дубовицкая, со свойственной одаренным натурам чуткостью, уловив атмосферу всеобщего восторга, затуманенно взглянула на своего знатного партнера и сказала:
– Вы вызываете всеобщее восхищение, дорогой Леонид Ильич… Право… Я горда, от присутствия рядом с вами судьба и на меня бросила свой благосклонный блик. Не к добру, боюсь… боюсь, Леонид Ильич, – люди так злы и завистливы.
– О чем вы говорите, Ксения Васильевна! – запротестовал Брежнев. – Просто у вас плохое настроение, люди здесь ни при чем. Надеюсь, глоток доброго вина и пара ломтиков лесной щедрости и аромата все быстро переменят. Ваше здоровье, Ксения Васильевна!
– Благодарю… да вы просто поэт! Верю, верю, имея такого защитника…
Она подняла бокал и остальное досказала взглядом, глубоким и обволакивающим, и по его ответному движению, по заигравшим глазам поняла, что сегодня дома ночевать ей не придется – у этого ухоженного, полного еще сил и желаний мужчины, несмотря на всю его внешнюю доброту и какую то уютность, домашность, как она определила для себя, иногда прорывалось нечто страстное, темное и не только увлекало, неудержимо втягивая в душный омут и ее самое, но и начинало пугать, – она все чаще думала о необходимости выбрать подходящий момент и остановиться, как нибудь незаметно оборвать…
Отрезав кусочек мяса с зарумянившейся корочкой, она положила его в рот. Брежнев выждал и ревниво спросил:
– Ну и как?
– Превосходно! – искренне похвалила она. – Дух захватывает!
– То то! Учтите, это лишь начало! – засмеялся он и вновь поднял рюмку – подошла пора и ему сказать несколько приятных слов в адрес хозяйки и великого советского искусства вообще.
8
Вечер прошел удивительно по домашнему, мило и непринужденно, было много песен и красивых тостов, под конец вовсю разошлась и подвыпившая хозяйка, пела свои самые ударные цыганские шлягеры и романсы, звучали и подлинно народные жемчужины, затем, вспомнив о недавнем потрясении у любимой своей старой березы, Евдокия Савельевна перешла на плачи и причитания, и прослезился не только чувствительный Леонид Ильич, пробрало и желчно непримиримого академика Игнатова, – скосившая на него насмешливый глаз супруга иронически поджала губы – лицо у мужа было ребячески просветленным.
И все таки Косыгин, давний и верный поклонник таланта хозяйки, улучив минуту, уже собираясь уезжать, сказал:
– Вы, дорогая Евдокия Савельевна, берегите себя, вы наше национальное и государственное богатство и гордость. Вы сегодня как то особенно взволнованы… Здоровы ли, дорогая Евдокия Савельевна?
– Пустяки! – бодро улыбнулась хозяйка. – Так, маленькое, забавное происшествие… Я и говорить не хотела: скажи, никто не поверит. Просто я перед началом приема вышла подышать, собраться с мыслями, и в саду со мной встретилось далекое прошлое. Прямо у моей любимой старой березы, так, дорогое воспоминание. Я и расчувствовалась, такова уж женская душа, не может не пожалеть…
– Вы шутите? Прошлое? Как это может быть? – спросил Косыгин, и глаза у него стали неподвижными и круглыми, какими то отсутствующе раздраженными. – А что же охрана? Бездельники…
– Да не берите в голову, Алексей Николаевич, милый, вся наша жизнь – потеря! Годом раньше, годом позже, – она говорила со своей обычной, подкупающей простотой, – какая разница! Я не в обиде, за каждым из нас тянется свой след. Было даже интересно… Здесь все очень личное, ей Богу же, Алексей Николаевич! Я не в обиде и могу перекреститься…
– Не надо, – остановил ее Косыгин, представив себе эту подлунную, среди берез, картину. – Надеюсь, вы никому не говорили? Нет? И не говорите. Не будем создавать пикантные подробности этого вечера для некоторых ценителей… Тем более, вы говорите – личное…
– Я понимаю, Алексей Николаевич, – вздохнула хозяйка, прикрыв глаза длинными приклеенными ресницами. – Целиком полагаюсь на вас.
По их лицам было невозможно даже отдаленно представить суть их разговора. Косыгин не удержался и засмеялся открыто и свободно.
– Такой, как вы, второй нет, – сказал он, и по его глазам, по какому то особому чувству, прорвавшемуся в его обычно сдержанном голосе, она поняла, что внакладе не останется.
9
Никто не знает, почему мужчина выбирает именно вот эту женщину, а не ту, блондинку, а не брюнетку, и почему именно эта, а не та, позволяет себя выбрать, и тем самым приобретает неограниченную порой власть не только над телом, но и над душой мужчины, и даже над судьбами множества других людей, особенно если выбранный ею мужчина добился больших высот в жизни и достиг вершин власти, потому что никто не в силах подавить свою природу полностью, и, что ни говори, как ни философствуй, главное в жизни все равно происходит в половом поле между мужчиной и женщиной – иного и не дано.
Не спалось, и даже выпитое вино не помогало; она знала, что и он не спит, и что ему хочется курить, просто он превозмогает себя, стараясь ее не потревожить. А у нее у самой было какое то двойственное состояние призрачности, полуправды полупустоты, да и он, по видимому развращенный вниманием и доступностью женщин, а еще больше своей властью, давно уже отвык видеть в женщине отражение самого себя, необходимость полного единения и подчинения, растворения женщины в самом себе, исчезновения ее до ослепительного стона, до взрыва, до распада… Хотя с ним все равно хорошо и даже приятно, он настойчив, не хам, ласков и мягок без приторности, и она, скорее всего, поэтому и привыкла.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112