«Полужизнь» - не смерть, но приближается к ней, она удаляет вас от мира. Хотя, как оказалось, не от мистера Билла.
ГЛАВА СОРОК ЧЕТВЕРТАЯ
Примечательно и на самом деле удивительно, как много художников, писателей, поэтов, музыкантов и так далее можно удалить, прежде чем всплывет имя, известное всем без исключения. Одиннадцатого августа 20… года удалили Стейнбека как одного из недельной сотни. Первый раз в списке появился лауреат Нобелевской премии. Пересуды в Бюро и выше, в залах из орехового дерева ДИР вскоре подхватила пресса, а чуть позже колонки с письмами читателей и ток-шоу. Дело не в Стейнбеке, которого не так уж часто читали в 20… как после его смерти. Но общеизвестное имя напомнило всем, что существуют имена, которые дороги всем. А что, если на его месте оказался бы Фрэнк Синатра? Или Джим Моррисон? Или сам Поуп, чьи объемистые романы стали популярны как никогда, несмотря на (или благодаря) его долгую и отвратительную кончину? Нельзя ли некоторых Бессмертных оставить в каноне, не подлежащем удалению?
Таким образом вопрос, расколовший Круглый Стол, неумолимо ворвался к государственным чиновникам и прочно завладел умами общественности. Говорили, что случайное удаление - очень уж крайняя мера, слишком строгая. Необходимо некоторое количество Бессмертных для сглаживания эффекта и продолжения человечества или по крайней мере человеческого воображения. Ответ пришел следующий: Бессмертные уже есть - Моцарт, Шекспир, даже Хемингуэй (родившийся в 1899 году). Каждое поколение нуждается в своих Бессмертных, отметил кто-то. Каждое поколение нуждается в своем пространстве, ответил другой. Кроме того, кто будет выбирать Бессмертных? И кто будет выбирать избирателей? Обхождение или отмена случайного выбора откроет ящик Пандоры, полный политических маневров, как открытых, так и теневых, продиктованных принадлежностью красе, классу, полу. Дебаты накалялись - слегка в среде общественности, играющей второстепенную роль, больше среди академиков и прессы, постоянно ищущей материал, и в наибольшей степени среди скрытых александрийцев (в принципе) в Бюро и Департаменте.
Торговля шла нешуточная. С точки зрения американца, Элвис и Моррисон казались деятелями вселенского масштаба, однако в мировом контексте они играли куда менее заметную роль, а решающее влияние на Департамент, Бюро и его программу оказывала ООН. Концепцию Бессмертных комиссия отвергла и объявила незаконной, никто не хотел решать, кто будет решать. Дебаты закончились, разговоры умерли сами собой. Или так казалось. Но более напряженные, пусть и скрытые обсуждения шли в подполье, как дымящий валежник в лесу, который возгорается, когда никого нет рядом. Задавались вопросы, появлялись новые связи, возобновлялись старые контакты. Люди спокойно сплачивались, называя себя «Библиотечными александрийцами» («в честь библиотеки, а не пожара»). Не договорившись, кого из Бессмертных спасать, они решили спасать всех, оформили противоположный канон, состоявший из всех имен, которые удаляло Бюро. Первые попытки касались электроники, но так как ее легко обнаружить и уничтожить, они вернулись к реальности обыкновенных копий, что требовало различных связей с подпольным миром, то есть с бутлегерами. Что требовало денег, и тут появился неожиданный союзник.
- Мистер Билл, - догадался я.
- Я наконец победила его, - сказала Дамарис. - Он влюбился.
ГЛАВА СОРОК ПЯТАЯ
- Любовь принимает разные формы, - продолжала Дамарис. - Мистер Билл говорил мне позже, что часами, днями и целыми неделями наблюдал за тем, как я лежу в своей узенькой камере, подобно Спящей красавице. И желал вернуть меня обратно к жизни. Желал извиниться. Желание - своеобразная любовь. Как и поклонение. Кинозвезда (а я все еще оставалась кинозвездой) чувствует подобные вещи даже сквозь медленную дрему «Полужизни», в которой год кажется минутой, а минута годом.
Ужас, который я испытала на Круглом Столе, постепенно захватывал его, пока мои фильмы удаляли один за другим. Я исчезала. Когда они все уйдут, я стану всего лишь заключенной, даже меньше, чем простой женщиной. Уже не кинозвездой. Тем временем александрийцы реформировались, посвящали свои жизни сохранению, а не уничтожению искусства. Все также незаконные, тайные. Мистер Билл начал работать за кадром, финансируя их и сплачивая, пока не появилась параллельная теневая организация - «Библиотечные александрийцы», названные в честь библиотеки, а не пожара.
- Значит, он финансировал обе.
- Одну, чтобы доставить удовольствие себе, другую - мне, - пояснила она. - Или так он думал. На «Полужизни» меня уже давно перестало что-либо волновать. Хотя я никогда и не говорила ему. К тому времени он приобрел казино и игровую индустрию, а с ней технологию, позволявшую нам общаться, даже говорить, даже (странно, но прекрасно) касаться друг друга. Он переехал сюда, потом перевез меня. Мы перешли на время в казино, как бывает у всех влюбленных. Сколько мы пробыли вместе, годы… или несколько дней?
Вопрос относился не ко мне. Я ждал долгие минуты - или часы? - в молчании, пока она снова не заговорила.
- Когда он умер, я взяла управление на себя. Казино, пара шахт, компания подержанных машин и, конечно, Коррекция. Она подняла руку и показала мне микрофон, прикрепленный к ее все еще роскошной груди.
- Его голос, - сказал я.
- Я актриса. Он эксцентрик, затворник. Раз плюнуть.
- Тогда вы сами себе сторож, - заключил я. - Почему вы не отпустите себя на волю?
Я протянул ключ (хотя решетка, через которую я вошел, оставалась незапертой).
Она отпрянула от него, как от огня.
- Мир несет мне только ужас. Там все чрезмерно. Я хочу удалиться от него, а не приблизиться к нему. Осо бенно теперь, когда мистер Билл умер.
- Почему же вы не отказались от «Полужизни»?
- Отказалась давно. Сразу после его смерти. Я ревновала, хотела последовать за ним. К несчастью, «Полужизнь» накапливается в мышцах.
- Как диоксид.
- Откуда вы знаете? Не важно. То, что мы построили, освободит меня. А освободит меня любовь.
- Любовь?
- Жучок. Вы же помните маленького, томящегося от любви жучка.
Я рассказал ей, что случилось. В глазах моих внезапно заблестело нечто очень похожее на слезы, но они исчезли прежде, чем я смог удостовериться.
- Все нормально, - сказала она. - Смерть подтвердила его жизнь. Важно то, что Бюро следило за вами, не зная, что александрийцы следили за Бюро.
- И вы им позволили? - в шоке воскликнул я. - Даже несмотря на то, что они собирались уничтожить все, что сумели сохранить «Библиотечные александрийцы»?
- Нет огня без библиотеки, - ответила она. - Жизни без смерти, свободы без тюрьмы, начала без конца. Только прослышав, что они в пути, я поняла, что кpyг замкнулся.
Внезапно до меня дошло.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54
ГЛАВА СОРОК ЧЕТВЕРТАЯ
Примечательно и на самом деле удивительно, как много художников, писателей, поэтов, музыкантов и так далее можно удалить, прежде чем всплывет имя, известное всем без исключения. Одиннадцатого августа 20… года удалили Стейнбека как одного из недельной сотни. Первый раз в списке появился лауреат Нобелевской премии. Пересуды в Бюро и выше, в залах из орехового дерева ДИР вскоре подхватила пресса, а чуть позже колонки с письмами читателей и ток-шоу. Дело не в Стейнбеке, которого не так уж часто читали в 20… как после его смерти. Но общеизвестное имя напомнило всем, что существуют имена, которые дороги всем. А что, если на его месте оказался бы Фрэнк Синатра? Или Джим Моррисон? Или сам Поуп, чьи объемистые романы стали популярны как никогда, несмотря на (или благодаря) его долгую и отвратительную кончину? Нельзя ли некоторых Бессмертных оставить в каноне, не подлежащем удалению?
Таким образом вопрос, расколовший Круглый Стол, неумолимо ворвался к государственным чиновникам и прочно завладел умами общественности. Говорили, что случайное удаление - очень уж крайняя мера, слишком строгая. Необходимо некоторое количество Бессмертных для сглаживания эффекта и продолжения человечества или по крайней мере человеческого воображения. Ответ пришел следующий: Бессмертные уже есть - Моцарт, Шекспир, даже Хемингуэй (родившийся в 1899 году). Каждое поколение нуждается в своих Бессмертных, отметил кто-то. Каждое поколение нуждается в своем пространстве, ответил другой. Кроме того, кто будет выбирать Бессмертных? И кто будет выбирать избирателей? Обхождение или отмена случайного выбора откроет ящик Пандоры, полный политических маневров, как открытых, так и теневых, продиктованных принадлежностью красе, классу, полу. Дебаты накалялись - слегка в среде общественности, играющей второстепенную роль, больше среди академиков и прессы, постоянно ищущей материал, и в наибольшей степени среди скрытых александрийцев (в принципе) в Бюро и Департаменте.
Торговля шла нешуточная. С точки зрения американца, Элвис и Моррисон казались деятелями вселенского масштаба, однако в мировом контексте они играли куда менее заметную роль, а решающее влияние на Департамент, Бюро и его программу оказывала ООН. Концепцию Бессмертных комиссия отвергла и объявила незаконной, никто не хотел решать, кто будет решать. Дебаты закончились, разговоры умерли сами собой. Или так казалось. Но более напряженные, пусть и скрытые обсуждения шли в подполье, как дымящий валежник в лесу, который возгорается, когда никого нет рядом. Задавались вопросы, появлялись новые связи, возобновлялись старые контакты. Люди спокойно сплачивались, называя себя «Библиотечными александрийцами» («в честь библиотеки, а не пожара»). Не договорившись, кого из Бессмертных спасать, они решили спасать всех, оформили противоположный канон, состоявший из всех имен, которые удаляло Бюро. Первые попытки касались электроники, но так как ее легко обнаружить и уничтожить, они вернулись к реальности обыкновенных копий, что требовало различных связей с подпольным миром, то есть с бутлегерами. Что требовало денег, и тут появился неожиданный союзник.
- Мистер Билл, - догадался я.
- Я наконец победила его, - сказала Дамарис. - Он влюбился.
ГЛАВА СОРОК ПЯТАЯ
- Любовь принимает разные формы, - продолжала Дамарис. - Мистер Билл говорил мне позже, что часами, днями и целыми неделями наблюдал за тем, как я лежу в своей узенькой камере, подобно Спящей красавице. И желал вернуть меня обратно к жизни. Желал извиниться. Желание - своеобразная любовь. Как и поклонение. Кинозвезда (а я все еще оставалась кинозвездой) чувствует подобные вещи даже сквозь медленную дрему «Полужизни», в которой год кажется минутой, а минута годом.
Ужас, который я испытала на Круглом Столе, постепенно захватывал его, пока мои фильмы удаляли один за другим. Я исчезала. Когда они все уйдут, я стану всего лишь заключенной, даже меньше, чем простой женщиной. Уже не кинозвездой. Тем временем александрийцы реформировались, посвящали свои жизни сохранению, а не уничтожению искусства. Все также незаконные, тайные. Мистер Билл начал работать за кадром, финансируя их и сплачивая, пока не появилась параллельная теневая организация - «Библиотечные александрийцы», названные в честь библиотеки, а не пожара.
- Значит, он финансировал обе.
- Одну, чтобы доставить удовольствие себе, другую - мне, - пояснила она. - Или так он думал. На «Полужизни» меня уже давно перестало что-либо волновать. Хотя я никогда и не говорила ему. К тому времени он приобрел казино и игровую индустрию, а с ней технологию, позволявшую нам общаться, даже говорить, даже (странно, но прекрасно) касаться друг друга. Он переехал сюда, потом перевез меня. Мы перешли на время в казино, как бывает у всех влюбленных. Сколько мы пробыли вместе, годы… или несколько дней?
Вопрос относился не ко мне. Я ждал долгие минуты - или часы? - в молчании, пока она снова не заговорила.
- Когда он умер, я взяла управление на себя. Казино, пара шахт, компания подержанных машин и, конечно, Коррекция. Она подняла руку и показала мне микрофон, прикрепленный к ее все еще роскошной груди.
- Его голос, - сказал я.
- Я актриса. Он эксцентрик, затворник. Раз плюнуть.
- Тогда вы сами себе сторож, - заключил я. - Почему вы не отпустите себя на волю?
Я протянул ключ (хотя решетка, через которую я вошел, оставалась незапертой).
Она отпрянула от него, как от огня.
- Мир несет мне только ужас. Там все чрезмерно. Я хочу удалиться от него, а не приблизиться к нему. Осо бенно теперь, когда мистер Билл умер.
- Почему же вы не отказались от «Полужизни»?
- Отказалась давно. Сразу после его смерти. Я ревновала, хотела последовать за ним. К несчастью, «Полужизнь» накапливается в мышцах.
- Как диоксид.
- Откуда вы знаете? Не важно. То, что мы построили, освободит меня. А освободит меня любовь.
- Любовь?
- Жучок. Вы же помните маленького, томящегося от любви жучка.
Я рассказал ей, что случилось. В глазах моих внезапно заблестело нечто очень похожее на слезы, но они исчезли прежде, чем я смог удостовериться.
- Все нормально, - сказала она. - Смерть подтвердила его жизнь. Важно то, что Бюро следило за вами, не зная, что александрийцы следили за Бюро.
- И вы им позволили? - в шоке воскликнул я. - Даже несмотря на то, что они собирались уничтожить все, что сумели сохранить «Библиотечные александрийцы»?
- Нет огня без библиотеки, - ответила она. - Жизни без смерти, свободы без тюрьмы, начала без конца. Только прослышав, что они в пути, я поняла, что кpyг замкнулся.
Внезапно до меня дошло.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54