К моему удивлению, несмотря на окружающий меня барьер позора, мне предлагали работу. Честно говоря, предложения часто сопровождались извинениями типа: «Правы вы или сели в лужу с Эллисом Квинтом...» или «Даже если вы совершенно не правы в случае с Эллисом Квинтом...» — худо-бедно выходило, что нужен им я и никто другой.
Ну, порадуемся и этому. Я раскрывал маленькие загадки, проверял кредитоспособность и репутации, находил украденных лошадей, ловил разных воров — обычная работа.
Наступил июль, начавшийся с ливня, от которого разлились реки и пострадала обувь зрителей на ипподромах. Но ни одну лошадь не покалечили во время полнолуния — может быть, потому, что ночи были дождливые, ветреные и облачные.
Пресса в конце концов утратила интерес к ежедневному изничтожению Сида Холли, и шоу Эллиса Квинта прервалось на летние каникулы. Я пару раз ездил в Кент, привез Рэчел несколько новых рыбок, сидел с ней на полу, играл в шашки. Ни я, ни Линда не заговаривали об Эллисе. Она каждый раз говорила мне «до свидания» и спрашивала, когда я приеду снова. По ее словам, Рэчел больше не снились кошмары. Они отошли в прошлое.
Незаметно наступил и прошел август. Ни одна лошадь не пострадала.
«Горячая линия» остыла. Индия Кэткарт занималась любовницей одного члена кабинета, но каждую пятницу привычно отвешивала мне пинка. Я на две недели съездил в Америку и проехался верхом по горам Вайоминга, окунувшись в умиротворение лесов и синеву близкого неба.
В сентябре, в одно субботнее утро после ясной лунной ночи, обнаружился жеребец с отрезанной передней бабкой.
Я услышал об этом по радио, когда пил кофе на кухне.
— Слушатели могут припомнить, — говорил диктор, — что в июне в подобном же нападении экс-жокей Сид Холли обвинил Эллиса Квинта. Квинт открещивается от этого последнего инцидента, торжественно заявляя, что он совершенно не в курсе дела.
Звонков из «Памп» по «горячей линии» не было, но Норман Пиктон накалял провода.
— Вы слышали? — требовательно спросил он. — Да. Но без подробностей.
— На этот раз — годовалый жеребенок. Двухлеток сейчас в полях нет, но зато есть сотри годовичков.
— Да, — согласился я. — Начинают продавать жеребят.
— Тот, о котором идет речь, принадлежит кому-то из окрестностей Нортгемптона. Они с ума сходят. Их ветеринар избавил животное от страданий. Но знайте вот что. Адвокаты Эллиса Квинта уже заявили, что у него алиби.
Я молча стоял посреди своей гостиной, глядя в окно.
— Сид? — М-м.
— Вы должны будете разбить это алиби. Иначе оно разобьет вас.
— М-м.
— Черт побери, скажите же что-нибудь еще.
— Это может сделать полиция. Это ваша работа.
— Посмотрите проблеме в лицо. Они не будут сильно стараться. Они собираются поверить в это алиби, если оно достаточно надежно.
Я в оцепенении спросил:
— Вы думаете — вы действительно думаете, что суперреспектабельный адвокат может посмотреть сквозь пальцы на то, что его клиент калечит... убивает... жеребенка — или кому-то платит, чтобы тот это сделал, — чтобы бросить тень сомнения в деле о другом жеребце?
— Если ставить вопрос так — то нет.
— И я не верю.
— Итак, Эллис Квинт устроил это сам, а что он устроил, то вы можете разрушить.
— У него было больше двух месяцев, чтобы составить план.
— Сид, — сказал он, — отступать — это на вас не похоже.
Я подумал, что, если бы его постоянно, безжалостно и систематически преследовала клевета, он мог бы чувствовать то же, что и я, и если не отступить совершенно, то, по крайней мере, устать от сражений.
— Полиция Нортгемптона вряд ли примет меня с распростертыми объятиями, — сказал я.
— Раньше это вас никогда не останавливало.
Я вздохнул.
— Вы можете выяснить в нортгемптонской полиции, что у него за алиби?
— Попробую. Я перезвоню вам.
Я положил трубку и подошел к окну. Небольшая площадь выглядела мирной и безопасной, обнесенный оградой сад — зеленым пристанищем, где поколения детей состоятельных родителей резвились и играли, пока их няньки сплетничали. Я провел детство в трущобах Ливерпуля, мой отец умер, мать болела раком. Я никоим образом не сожалел о разнице в происхождении. Может быть, из-за этих трущоб я сейчас еще больше ценю этот сад. Я гадал, как поступили бы дети, выросшие в этом саду, с Эллисом Квинтом. Позже Норман перезвонил еще раз.
— Ваш друг, — сообщил он, — провел ночь на частном танцевальном вечере в Шропшире, почти в сотне миль к северо-западу от этого жеребца.
Бессчетное множество друзей подтвердит его присутствие, включая хозяйку вечера, герцогиню. Вечер был в честь двадцать первого дня рождения наследника.
— Черт возьми.
— Он вряд ли мог найти более заметное или неопровержимое алиби.
— И какая-нибудь девица будет клясться, что она спала с ним на заре.
— Почему на заре?
— Потому что так и бывает.
— Откуда вы знаете?
— Не ваше дело, — сказал я.
— Вы плохой мальчик, Сид.
Когда-то был, подумал я. Пока не появилась Дженни. Лето, танцы, роса, влажная трава, хихиканье и страсть. Давным-давно и совершенно невинно.
Жизнь — сволочная штука, подумал я.
— Сид, — донесся до меня голос Нормана, — вы понимаете, что суд состоится через две недели в понедельник?
— Понимаю.
— Тогда шевелитесь с этим алиби.
— Есть, сэр, инспектор.
Он рассмеялся.
— Засадим поганца обратно за решетку.
В четверг я поехал встретиться с герцогиней из Шропшира, для которой в прежней своей жизни выигрывал призы. У нее даже был мой портрет верхом на ее любимой лошади, но я уже не был ее любимым жокеем.
— Да, конечно, Эллис был здесь всю ночь, — подтвердила она.
Невысокая, тонкая — и поначалу нелюбезная, она провела меня через украшенный доспехами холл своего продлеваемого сквозняками старого дома в гостиную, где до моего приезда смотрела по телевизору скачки.
Входную дверь мне открыл старый слуга, страдающий артритом, который заковыляют посмотреть, дома ли ее милость. Ее милость вышла в холл с явным намерением избавиться от меня как можно скорее, но затем смягчилась, ее былая доброжелательность ко мне вынырнула на поверхность, как забытая привычка. Стипль-чез на три мили кончаются, жокеи бок о бок летели к финишной черте, лошади устали и старались изо всех сил, скачка для тех, кто нес меньший вес, подходила к концу.
Герцогиня приглушила звук, чтобы не мешал разговору.
— Я не могу поверить, Сид, — сказала она, — что вы обвинили Эллиса в таком отвратительном преступлении. Я знаю, что вы с Эллисом много лет были друзьями. Это знают все. Я считаю, что он нехорошо обошелся с вами в телепередаче, но, знаете, вы сами напросились.
— Но он был здесь?.. — спросил я.
— Конечно. Всю ночь. Было пять часов или чуть позже, когда все начали разъезжаться. Оркестр еще играл... Мы все позавтракали.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70