— Что вы собираетесь с ним делать? — спросила она, указав на меня.
— Вы же не можете держать его здесь? Телевизионщики внизу знают о том, что он здесь. Они хотят взять у него интервью. Что им сказать?
Йоркшир ответил с черным юмором:
— Скажите им, что он связан обстоятельствами.
Она не удивилась.
— Я скажу им, что он ушел черным ходом. Я тоже ухожу. Буду в понедельник, в восемь утра. — Она спокойно посмотрела на меня и сказала Йоркширу:
— Отпустите его. Какой вред он может принести? Он жалок.
— Жалок? — нерешительно сказал Йоркшир. — Почему жалок?
Она ответила уже на полпути к двери и обронила бесценный перл:
— Так пишут в «Памп».
Никто из этих двоих, думал я, слушая их, еще не был преступником. Пока. Хотя Йоркшир был уже почти на грани преступления.
Он все еще держал в руке тяжелый гаечный ключ, постукивая им по ладони, как будто это помогало ему думать.
— Пожалуйста, развяжите меня, — сказал я наконец, сочтя, что моя роковая болтливость прошла. Я больше не собирался трепать языком от волнения, а просто хотел выговорить себе пропуск на выход.
Сам по себе Тилпит мог бы сделать это. Он явно не привык — и был взволнован таким проявлением насилия. Вся его власть основывалась на имени деда. Сам он был тряпкой. Вот только в британской прессе хватало хороших редакторов, и Джордж Годбар, редактор «Памп», не собирался рисковать своей шкурой, чтобы спасти мою. Принципы слишком часто становятся непозволительной роскошью, и я не был уверен, что на месте Джорджа Годбара, или хотя бы на месте Кевина Миллса, или Индии я поступил бы иначе.
— Подождем, — сказал Йоркшир.
Он открыл ящик стола и вытащил банку корнишонов, выглядевшую совершенно неуместно. На время отложив гаечный ключ, он открыл крышку, поставил банку на стол, вытащил зеленый огурчик и откусил крупными белыми зубами.
— Хочешь? — предложил он Тилпиту. Третий барон сморщил нос.
Йоркшир, пожав плечами, беспрепятственно дожевал огурец и снова потянулся за гаечным ключом.
— Меня хватятся, — мягко сказал я, — если вы продержите меня здесь слишком долго.
— Отпустите его, — с нетерпением сказал Тилпит. — Он прав, мы не можем держать его здесь бесконечно.
— Подождем, — веско сказал Йоркшир, выуживая еще один корнишон, и под аккомпанемент шумного чавканья мы ждали. До меня доносился запах уксуса. Наконец дверь позади меня открылась, и Йоркшир с Тилпитом вздохнули с облегчением.
Но мне легче не стало. Новоприбывший обошел кресло и встал передо мной. Это был Эллис Квинт.
Эллис в рубашке с открытым воротом. Эллис, красивый и мужественный, пышущий обаянием шоумена. Эллис, всенародный любимец, несправедливо оболганный. После скачек в Эскоте я не видел его, но его обаяние ничуть не померкло.
— Что делал здесь Холли? — встревоженно спросил он. — Что он узнал?
— Он шлялся вокруг, — сказал Йоркшир, указывая на меня корнишоном.
— Я приказал привести его сюда. Он ничего не мог узнать.
— Холли сказал, что пришел просить меня прекратить кампанию в «Памп», направленную против него, — заявил Тилпит.
— Он не мог так поступить, — сказал Эллис.
— Почему же? — спросил Йоркшир. — Посмотрите на него. Он просто тряпка. Ничтожество.
— Ничтожество?
Несмотря на свое рискованное положение, я невольно улыбнулся столько скептицизма было в его голосе. Я даже усмехнулся ему, прикрыв глаза, и увидел такую же усмешку на его лице — в ней было все: тайное знание, опыт прожитых вместе холодных осенних дней, легкомысленное отношение к опасности, разочарованиям и травмам, неописуемое торжество. Мы обнимали друг друга, встав на стременах, в восторге победы после скачки. Мы доверяли друг другу, были связаны и соединены.
Кем бы мы ни были сейчас, некогда мы были ближе, чем братья. Прошлое — наше прошлое — не изменилось. Яркие общие воспоминания невозможно стереть. Усмешки умерли. Эллис сказал:
— Это ничтожество проникло к вам, обошло на последних шагах и уничтожит нас всех, если мы пренебрежем предосторожностями. Это ничтожество было лучшим жокеем пять или шесть лет подряд и могло бы оставаться таким и дальше, и будет глупо забыть об этом. — Он наклонился ко мне:
— Ты все тот же старина Сид, да? Хитрый. Без нервов. Победитель любой ценой.
Сказать тут было нечего. Йоркшир надкусил корнишон.
— И что же нам с ним делать?
— Для начала — выяснить, зачем он здесь.
— Он пришел просить, чтобы «Памп» прекратила... — сказал Тилпит.
— Чепуха, — прервал его Эллис. — Он врет.
— Откуда вы знаете? — возразил Тилпит.
— Я знаю его, — веско произнес Эллис, и это была правда.
— Тогда зачем? — спросил Йоркшир.
— Ты не привлечешь меня к суду, Сид, — сказал мне Эллис. — Ни в понедельник, ни потом. Никогда. Ты не сможешь опровергнуть мое шропширское алиби, а мой адвокат говорит, что без этого у обвинения нет шансов. Они прекратят дело. Понятно? Я знаю, что ты понимаешь это. Ты уничтожишь свою собственную репутацию, не мою. Больше того, мой отец собирается тебя убить.
Йоркшир и Тилпит выказали соответственно удовольствие и потрясение.
— Не дожидаясь понедельника? — спросил я. Эти дерзкие слова были тяжелы, как свинец. Эллис обошел кресло и распахнул на мне спецовку и куртку справа. Он расстегнул верхние пуговицы моей рубашки и сильно надавил пальцами на плечо.
— Гордон говорит, что сломал тебе ключицу, — сказал он.
— Как видишь, нет.
Эллис видел остатки синяков и нащупал бугорки мозолей на местах старых переломов, но ему было ясно, что его отец ошибся.
— Мой отец тебя убьет, — повторил он. — Тебя это не волнует?
Еще один вопрос, на который нет ответа. Мне показалось, что жестокая часть Эллиса вдруг взяла верх, друг исчез, и осталась только испуганная знаменитость, которая могла потерять все. Он резко запахнул мою одежду и обошел кресло, остановившись слева.
— Ты не победишь меня, — сказал он. — Ты стоил мне полмиллиона. Ты стоил мне адвокатов. Ты стоил мне сна.
Он мог твердить, что мне его не победить, но мы оба знали, что я смогу, если постараюсь, потому что он был виновен.
— Ты за это заплатишь, — сказал он. Эллис взял меня за твердое предплечье и поднял мою руку, пока локоть не согнулся под нужным углом. Тугая веревка, охватывающая мне грудь и плечи, не давала помешать ему. Сколько бы ни оставалось силы в моей левой руке (на самом деле немало), она была бесполезна из-за веревки.
Эллис задрал коричневый рукав спецовки и синий — куртки. Затем он разорвал манжет рубашки, задрал и этот рукав и посмотрел на пластиковую кожу.
— Я кое-что знаю об этой руке, — сказал он. — Я прочел брошюру.
Эта кожа — вроде оболочки, и ее можно снять.
Он ощупал мою руку до локтя и нашел край оболочки. Он стащил ее до кисти и сосредоточенно снял палец за пальцем, открыв механизм.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70